О. Генри - Короли и капуста (сборник)
Дон Сабас наклонился к нему и сразу поднялся.
– В сердце, – коротко сказал он. – Сеньоры, военно-морской флот Анчурии прекратил свое существование.
Полковник Рафаэль прыгнул к рулю, второй офицер поспешил отвязать шкоты грота. Гик[110] плавно описал круг, «El Nacional» изменил курс и бодро помчался к «Сальвадору».
– Скорее спустите этот флаг, сеньор! – закричал офицер, которого назвали полковником Рафаэлем. – А то наши друзья на пароходе могут нас неправильно понять.
– Разумно! – крикнул в ответ дон Сабас. Подойдя к мачте, он спустил флаг на палубу, где уже лежал слишком верный защитник этого флага. Так военный министр сам же и закончил ту милую шутку, которую он начал когда-то на скучном заседании кабинета.
Внезапно дон Сабас издал долгий радостный крик, и по мокрой накренившейся палубе побежал к полковнику Рафаэлю. Через его правую руку был перекинут флаг погибшего флота.
– Mire! Mire![111] сеньор полковник! Ah, Dios! Я прямо слышу, как этот огромный австрийский медведь кричит: Du hast mein herz gebrochen![112] Mire! Я когда-то рассказывал вам о моем друге, герре Грюнице из Вены. Этот человек отправился однажды на остров Цейлон, чтобы добыть редкую орхидею; он ездил в Патагонию за шляпой, в Бенарес[113] – за туфлями, в Мозамбик – за наконечником копья, и все это только для того, чтобы пополнить свои знаменитые коллекции. Тебе известно, друг мой Рафаэль, что я тоже собиратель всяческих кунштов[114]. Моя коллекция побывавших в сражениях флагов военных кораблей различных флотов мира была до прошлого года самой полной среди всех других коллекций. Но в прошлом году герр Грюниц добыл себе два флага! Ну и редкие же экземпляры! Один – военно-морской флаг страны Барбаресков, а второй – племени Макарурус, что обитает на западном побережье Африки. У меня этих флагов нет, но достать их можно. Но этот флаг, сеньор, вы знаете, что это за флаг? Боже мой! Вы знаете? Посмотрите на этот красный крест на сине-белом фоне! Вы никогда раньше не видели такого флага? Seguramente no![115] Это – военно-морской флаг нашей родины. Mire! Эта гнилая бадья, на которой мы с вами плывем, – ее флот; мертвый какаду, который лежит вон там, был его командующим; удар абордажной саблей и единственный выстрел из пистолета – это морское сражение. Все это похоже на глупый фарс, но ведь все это правда – это было на самом деле! Другого такого флага никогда не было и никогда не будет. Нет. Этот флаг – единственный во всем мире. Да. Подумайте только, что это означает для коллекционера флагов! Знаете ли вы, coronel mio[116], сколько золотых корон дал бы за этот флаг герр Грюниц? Тысяч десять, наверное. Но он не сможет его купить даже за сто тысяч. Великолепный флаг! Единственный в мире! Ах ты мой маленький чертенок! Тебя послало мне само небо! Ну, погоди, старый заокеанский ворчун! Вот скоро дон Сабас придет на Кенигинштрассе. Дон Сабас – добрый. Он даже позволит тебе стать на колени и одним пальцем прикоснуться к шелку этого флага. Ну погоди, старый очкастый бандит!
Забыты были и неудавшаяся революция, и опасности, и потери, и горечь поражения. Сейчас им владела лишь всепоглощающая, ни на что другое не похожая страсть коллекционера, он шагал взад-вперед по маленькой палубе шлюпа, одной рукой прижимая к груди свое сокровище, свой несравненный флаг. Он торжествующе грозил пальцем в восточном направлении. Он воздавал хвалу богам за свою находку таким громовым голосом, как если бы он хотел, чтобы старый Грюниц услышал его в своей затхлой берлоге за океаном.
На «Сальвадоре» их уже ждали. Шлюп подошел к самому борту парохода, в том месте, где был устроен вырез для погрузки фруктов. Матросы с «Сальвадора» руками ухватились за борт шлюпа, чтобы он не отплыл.
Через борт перегнулся капитан Мак-Леод.
– Ну что, сеньор? Говорят, концерт окончен?
– Какой концерт? – Несколько секунд дон Сабас не мог сообщить, в чем дело, и выглядел озадаченным. – А! революция! Ну да! – Он лишь пожал плечами, давая понять, что вопрос исчерпан.
Потом он рассказал капитану о том, как он спасся, и о том, что команда заперта в трюме.
– Карибы? – сказал капитан. – Они совершенно безобидны.
Он мягко спрыгнул на шлюп и пнул ногою засов люка. Потные и улыбающиеся карибы шумно полезли наверх.
– Эй вы! Чернявые! Sabe[117], – произнес капитан на своем собственном диалекте, который он, вероятно, считал испанским языком, – давайте быстро брать лодка и vamos[118] назад домой.
Они увидели, как он показал пальцем сначала на себя, потом на шлюп, потом на Коралио.
– Yas, Yas![119] – закричали они, широко улыбаясь и отчаянно кивая.
Четверо мужчин – дон Сабас, двое его офицеров и капитан – направились к борту шлюпа, чтобы пересесть на пароход. Дон Сабас немного задержался, глядя на неподвижную фигуру мертвого адмирала, лежавшего на палубе в своих жалких лохмотьях.
– Pobrecito loco[120], – произнес он с нежностью в голосе.
Дон Сабас был блестящим космополитом, тонким ценителем и знатоком искусств, но, как ни крути, и по крови и по духу он был сыном анчурийского народа, и сейчас он выразил свои чувства точно теми же словами, какими говорили о Фелипе простые жители Коралио.
Он наклонился, приподнял мертвого за обмякшие плечи и положил его на свой бесценный и единственный в мире флаг, скрепив концы флага на груди у Фелипе алмазной звездой ордена Сан-Карлоса, который он снял с собственного кителя.
Затем он последовал за остальными и поднялся на палубу «Сальвадора». Матросы, которые до этого придерживали «El National», оттолкнули его от борта. Непрерывно бормотавшие что-то на своем языке карибы проворно поставили паруса, и шлюп направился к берегу.
А коллекция военно-морских флагов герра Грюница так и осталась лучшей в мире.
Глава X
Трилистник и пальма
Однажды вечером, когда ветра не было вовсе и потому казалось, что Коралио находится к адским жаровням ближе, чем когда-либо прежде, пятеро мужчин собрались у дверей фотографического заведения Кио и Клэнси. Так уж повелось во всех знойных и экзотических уголках земли – вечером, когда работа окончена, белые люди собираются вместе, дабы сберечь свое великое наследие посредством охаивания всего чужого.
Джонни Этвуд растянулся на травке в повседневной одежде кариба (то есть, собственно, безо всякой одежды) и слабо бормотал о том, как прохладна вода в колодцах родного Дейлзбурга и как бы он хотел испить ее сейчас. В распоряжение доктора Грегга – из уважения к его бороде, а также в качестве своеобразной взятки, чтобы он не начал рассказывать свои медицинские истории, – был предоставлен гамак, натянутый между дверным косяком и ближайшей пальмой. Кио выставил на траву небольшой столик с устройством для полировки фотографий на металлических пластинах. Из всех присутствующих он один занимался делом. Между цилиндрами полировальной машины бойко скользили портреты жителей Коралио. Месье Бланшар, французский горный инженер, сидел в своем модном полотняном костюме и невозмутимо рассматривал сквозь стекла очков кольца дыма, поднимавшиеся от его сигареты. Казалось, жара была ему нипочем. Клэнси сидел на ступеньках и курил свою короткую трубку. Он был настроен поговорить, а его друзей влажность и жара сморили до такой степени, что они не могли ни говорить, ни двигаться, и потому были сейчас просто идеальными слушателями.
Клэнси был американцем по паспорту, ирландцем по крови и космополитом[121] в душе. За свою жизнь он переменил множество профессий, так как не мог долго заниматься чем-нибудь одним. В жилах его весело булькала кровь искателя приключений. Ферротипия была всего лишь одним из многочисленных ремесел, которые добивались его внимания на столь же многочисленных дорогах его судьбы. Иногда друзьям удавалось уговорить его произвести словесную реконструкцию некоторых из его путешествий в те края, где не существует светских формальностей, зато есть много интересного и необычного. Однако сегодня было видно, что ему самому не терпится рассказать какую-нибудь историю.
– Подходящая погодка, чтоб пофлибустьерить, – бросил наконец затравку Клэнси. – Она как раз напомнила мне о случае, когда я боролся за освобождение одного народа от смрадного дыхания тирана. Да… тяжелая эт’ была работенка – и спина болела как проклятая, и все руки были в мозолях.
– А я и не знал, что вы отдавали свой меч на служение угнетенному народу, – пробормотал Этвуд со своего травяного ложа.
– Да, отдавал, – ответил Клэнси, – но этот народ быстро перековал мой меч на орало.
– Какой же это стране так необыкновенно повезло, что ей удалось заполучить вашу помощь? – весело спросил Бланшар.
– Где находится Камчатка? – спросил вдруг Клэнси, казалось, без всякой связи с вопросом Бланшара.
– Ну, недалеко от Сибири, где-то за полярным кругом, – послышался чей-то неуверенный ответ.
– Ага, так я и думал, что это та из них, где холодно, – сказал Клэнси, удовлетворенно кивая головой. – Я всегда путаю эти две страны. Эт’, стало быть, была другая – жаркая – Гватемала, где я флибустьерил, ага. Вы легко найдете эту страну на карте. Она находится в районе, известном как тропики. Провиденье благоразумно расположило эту страну на побережье, так что географ может писать названия городов прямо в воде. Эти названия не меньше дюйма в длину, даже если написать их самым мелким шрифтом, а составлены они из испанских диалектов и (это мое личное мнение) той же самой грамматики, от который взорвался Мэн[122]. Именно в эту страну я прибыл (еще и за собственные деньги!), чтобы освободить ее от власти тиранов. А сражался я одноствольной киркой, да к тому же незаряженной. Вы, конечно, ничего не понимаете. Согласен. Такое заявление требует и предисловий, и разъяснений.
