Виктор Московкин - Лицеисты
Только сейчас Грязнов осознал, зачем он шел к Варе. В сущности, он очень одинок. Да, у него высокое положение, дающее ему тридцать тысяч в год и соответствующие возможности при этом, в конце концов у него есть семья, и все-таки он очень одинок. Ему не хватает человеческой теплоты. В присутствии сестры он всегда испытывал душевное облегчение.
Он резко поднялся из-за стола, стал одеваться. Варя молчаливо следила за ним, не зная, что сказать. Уже от двери Грязнов метнул на нее сердитый взгляд.
— Не могу больше слышать о нем. Мне надоело по нескольку раз на день произносить эту фамилию. Опомнись, порви с ним, и все будет хорошо. Тем более, я не хочу больше ограждать его от неприятностей. Зачем это надо? Когда человек не чувствует благодарности за доброе, ему приходится платить тем же…
— Что ты надумал? — тихо спросила Варя. — Прошу, не вмешивайся в мою жизнь. Я не касаюсь твоих симпатий и убеждений, избавь и ты меня от этого. Ты ничего такого не говоришь, но я понимаю, что ты задумал. Не смей этого делать, Алексей. Слышишь? Пойми… — Ей было трудно говорить. — Пойми, у нас будет ребенок. Мы уже давно обвенчались. Я уговариваю его уехать отсюда.
Алексей Флегонтович прислонился к косяку, закрыл глаза. Лицо точно одеревенело.
— Тем лучше, — неопределенно сказал он, заставив Варю задуматься.
Хотел ли он сказать, что будет лучше, если они уедут?
3Всего одному человеку разрешался въезд во двор губернаторского дома — уездному врачу Сикорскому.
Получил он эту милость после того, как нашел причину болезни новорожденной дочери губернатора. Десяток знаменитостей побывало до него и все бессильно разводили руками, а девочка таяла. Он же, бегло осмотрев ребенка, направился в комнату кормилицы. Расспрашивал бабу, принюхивался, Будто случайно заглянул в шкаф, потом под кровать. Там и увидел гору бутылок из-под водки.
Кормилицу, что любила выпить, прогнали, девочка поправилась. Обрадованный отец хотел сделать Сикорского домашним врачом и предложил награду.
— Спасибо за честь, — отказался Сикорский. — Приезжать буду и так, по первому зову. — Хитро усмехнулся, добавил: — Слышал, подъезд к вашему дому запрещен даже для самых уважаемых людей города. Подарите мне исключение, чтобы въезжал во двор на собственных, с бубенчиками.
Посмеялся губернатор. «Быть по сему», — сказал.
Директор Большой мануфактуры Алексей Флегонтович Грязнов такого разрешения не имел, потому выбрался из пролетки на углу улицы, возле парка, примыкающего к дому губернатора.
Постукивая тростью по булыжнику, шел неторопливо. На душе было спокойно и легко. Губернатор ознакомился с его проектом, пригласил для беседы. Правда, предложено явиться точно к двум часам, как будто прием официальный. Но Алексей Флегонтович понимал — у начальника губернии день заполнен до отказа, он назвал часы, в которые им не помешают.
Внизу, сквозь ветви могучих лип, росших по крутому береговому склону, проглядывала Волга, темная от волн. Порывистый ветер гнал по набережной мусор, вихрил пыль.
У парадной двери Грязнова встретил старик швейцар, принял шляпу, трость. Пока Алексей Флегонтович оглядывал себя, причёсывал жесткие волосы, с широкой каменной лестницы, устланной яркой ковровой дорожкой, спустился чиновник. Учтиво провел в большой зал с венецианскими зеркалами в простенках, попросил обождать. Грязнов сел на диван, стоявший возле камина, украшенного чудо-птицами синими, высокого, под потолок.
Ровно в два раскрылась тяжелая дверь с резными украшениями, вошел Рогович.
— Дорогой Алексей Флегонтович! — радостно провозгласил он, стремительно приближаясь и протягивая руки. — Рад вас видеть.
Сел рядом в кресло, поглядывал с азиатской хитростью. Глубоко запрятанные под лоб карие глаза брызжут весельем, полные губы раскрыты в улыбке.
— Боюсь, мое появление в ущерб делам многотрудным, — сказал Грязнов первое, что пришло на ум.
— Полноте, — махнув рукой, возразил Рогович, — изо дня в день скучные обязанности, за бумагами людей не вижу. — Мрачная тень вдруг легла на лицо. — Сдается, Алексей Флегонтович, Россия начинает сходить с ума. Правительственные указания читать горько. О чем думают? Из уездов каждый день куча жалоб, сообщений. Начитаешься разного вздору, голова идет кругом. Спасибо вам, что хоть на какое-то время освободили от мелких забот… Вы объявили фабричным о своем желании сократить им рабочий день?
Грязнов сказал осторожно:
— Я не мог этого сделать, не получив вашего согласия. Хотя о том, что такой проект готовится, кое-кому известно.
Губернатор прищурил брызжущие весельем глаза, сообщил:
— Против вас, Алексей Флегонтович, все местные заводчики.
— Живут, ничего не замечая, или не хотят ничего замечать, — после некоторого молчания сухо обронил Грязнов. — Главная цель моего проекта предупредить надвигающуюся, не в пример другим годам, забастовку. Если мы не хотим, чтобы рабочие сами установили восемь часов, надо решать заранее…
Вся веселость слетела с лица Роговича, рассматривал ногти на руке, хмурился.
— Весьма интересно, — заметил он. — Записка говорит о большом вашем уме и добром сердце. Не зная вас, я бы подумал, что она составлена теми, кто нынче зовет народ на улицы. Смело, решительно… Однако заводчики очень рассержены. Вахрамеев, владелец свинцово-белильного завода, похвалялся в «Столбах» побить вас, если не откажетесь от своей затеи. Их не столько пугают убытки, сколько последствия этого послабления. В нынешней сумятице нужней твердость.
Грязнов темно, из-под опущенных бровей взглянул на губернатора.
— Должен ли я думать, что вы решительно восстаете против моего предложения?
— Ни в коем случае, — поспешил успокоить его Рогович. — Очевидно, вы правы, дорогой мой, как всегда правы… Карзинкин уже дал согласие?
— Его смущают первоначальные убытки. Он не учитывает скрытых выгод, которые дает мой проект. Должно быть ясно, что если рабочий лучше отдохнет, больше и сделает. Пройдет месяц-два и выработка станет выше, чем нынче. Я направил ему подробное письмо, которое убедит его. Надо учитывать еще и то, что я предлагаю сократить число праздных дней в году.
— Да, да, — рассеянно подхватил Рогович. — Любопытно, что на это скажут духовные лица?
Грязнов поскучнел, ждал, когда можно раскланяться. Всего мог ожидать, когда шел сюда, но только не полного отказа.
В один из своих приездов владелец фабрики Карзинкин пригласил Грязнова на чашку чаю. Гостей было всего — он да губернатор Рогович. Разговор шел приятный, неторопливый, хотя встреча эта — нетрудно было догадаться — носила деловой характер: часто приходится в нынешние времена обращаться за помощью к начальнику губернии. Карзинкин потому и пригласил Алексея Флегонтовича, чтобы поближе познакомить его с губернатором. Удивлялся Алексей Флегонтович тому, как запросто держит себя владелец фабрики в присутствии Роговича, еще больше уверился в могуществе своего хозяина. И то сказать, по всей России немного найдешь таких крупных фабрик, какой стала Большая мануфактура.
После Карзинкин при случае напоминал: «Не теряйте связи с Роговичем». Нет, Алексей Флегонтович не умеет ладить с чиновными людьми. Вспомнил вдруг, что губернатор даже не поблагодарил его за книгу по истории фабрики. А ведь была послана с дарственной надписью год назад.
Спорить, убеждать в своей правоте не хотелось, не было сил. Когда двадцатитысячная армия фабричных объявит забастовку, губернатор спохватится, но будет поздно. Алексей Флегонтович напомнит ему о нынешнем разговоре.
— И еще, — донесся до него голос Роговича, — есть жалоба на вас от жандармского полковника Артемьева. Вы отказываетесь принять на фабрику рекомендованных людей.
— Алексей Петрович, — гневно возразил Грязнов, — фабрика содержит штат полиции вплоть до конного урядника. Расходы на их содержание значительны. Позвольте тем и ограничиться. Ко всему, я не вижу пользы от людей, работающих негласно. Мундир городового скорей приведет в чувство смутьяна, чем переодетый шпик. Если Цыбакину так необходимы эти люди, пусть ищет их среди фабричных.
— Вы и в этом мудрее, чем остальные, — покорно согласился губернатор. — И все-таки старайтесь ладить с полицейскими чинами. Что касается проекта, вводите его по своему усмотрению, но не раньше, чем это будет необходимо. Надеюсь, предварительно поставите меня в известность.
Грязнов судорожно сцепил зубы, поспешил откланяться. Губернатор его не задерживал.
4Ночами дули сырые ветры, хлестал дождь. Утро просвечивало хмуро, не принося радости.
Война с Японией окончилась позором. Давно ли торговали лубочными картинками, где огромный русский мужик топтал сапожищами целые японские армии. Нынче на улицах полно калек — выставляют обрубки ног, бесстыдно заголяют рубахи. Жутью веяло от солдатских рассказов.
