Борис Шахов - Черная шаль с красными цветами
Федор остановился и подождал, пока парни подойдут поближе.
Они и подошли.
- Ты давай-ка, домой правься, пока жив-здоров,- продолжал тот же парень. Никита, что ли, вспомнил Федор. - Будешь тереться у чужого загона, можем и голову прищемить промеж жердями… а с носу брусничную водичку пустить, не поглядим на твои матросские клеши…
- Как будто и не праздник сегодня, а ты словно выпивши,- откликнулся Федор спокойно.- Некрасиво, Никита, нехорошо. А уж где мне тереться, я сам решу, тут мне указчики не нужны, будь уверен.
- Cepeгa, - парень-задира повернулся к напарнику.- Да этот ижемский не понимает эжвинского. Скажи? Придётся растолковать.
И, поворачиваясь, чванливый Никита широко замахнулся кулаком Федору прямо в лицо. Но тот был уже готов ко всему, отпрянул, перехватил руку парня за запястье и резко завернул ему за спину. Бедняга вскрикнул, согнулся после такого приема, Володя Борщевский учил: дать резко в бок, по печени, чтоб уткнулся носом в землю. Ну, это если в настоящей драке, с чужими. А тут Федор парня бить не стал, только с силой толканул его в снег, следя за вторым. Тот молча бросился на Федора. Но попался на подножку, Федор перехватил его за руку, дернул, а потом еще кулаком по горбу добавил - так что парень метра три вперед пролетел и тоже в снег рухнул.
Выходит, уроки Борщевского и дома сгодились, грустно подумалось Федору. Володя Борщевский давно твердил: одной силы мало, человек должен уметь защищаться, если нападут, и не только сдачи дать, но и отбить охоту нападать на тебя… Он и учил Федора, приговаривая: если, Федя, к твоей силе да еще уменья и ловкости - тебе сам черт не страшен. Кое-чему Борщевский успел его научить.
На корабле, когда матросы шли в увольнение, Федора охотно брали с собой. По городу ходили небольшими группами, дело молодое, всякое случалось, но матросы никого не боялись. Даже если двое их против десяти городских - не устрашатся, не побегут. Ремень с бляхой на кулак намотают, и поди, возьми их голыми руками. А что эти парни с верховьев Эжвы могут знать про настоящих матросов? И слыхом не слыхивали… Никита держался за правое плечо и постанывал. Его напарник успел подняться, старательно отряхнулся от прилипшего снега и подошел к товарищу:
- Ну, что?
- Видно, руку сломал, антихрист… Шевельнуть не могу,- сквозь зубы признался тот.
Федор усмехнулся:
- Ничего, пока не сломал, не боись. Бабушка потрет и выправит, до свадьбы обязательно заживет. Если, конечно, еще раз не нарвешься на умелого и не захочешь чью-нибудь голову прищемить… На крыльце появились Анна с Ульяной. При девчатах парень стонать перестал. А те сразу поняли, что тут происходит:
- Эй, бесстыжие! Не вдвоем ли на одного? Только посмейте!
- Да что вы, девочки,- сказал Федор совершенно серьезно.- Ребята просто интересуются, какие из себя германцы да как их кайзер одевает, ну и все такое…
Парни ушли.
- Я за прялкой сбегаю,- заспешила Анна.
- Вязанье мое прихвати,- попросила Ульяна.
Они стояли вдвоем, рядышком, и молчали. Уля склонила голову и носочком валенка колупала снег. А Федор смотрел и ждал, когда она поднимет голову да взглянет на него. Он понял уже, понял, что не будет теперь ему покоя, нет, не будет. Вот эта Ульяна и не даст ни днем, ни ночью. Ульяна - а не Саня из Переволока, которая так нравилась ему до службы на флоте.
Саня из Переволока… Встречались они редко, но Саня всегда была ему рада. И родители радовались, уже за родственника считали, только и оставалось подождать, когда невеста подрастет да и отпируют свадьбу. До службы со свадьбой не успели, но восемнадцатилетняя Саня провожала Федора уже на правах невесты. Они ни разу не поцеловались даже, не прижались друг к другу - так уж вышло. Федор Сане и подарок купил, когда ходили в Финляндию,- опять же Володя Борщевский надоумил.
Купил красивую черную шаль с широкими красными цветами и длинной бахромой… Думал, на побывке устроить помолвку и подарить Сане. А может, и свадьбу сыграть, если все хорошо получится. Если, конечно, родители против не будут. Отец-то сейчас как раз в лесу на охоте. Но и то сказать, ведь он, Федор, снова уедет на корабль, и как дальше сложится - бог весть…
Так он думал до вчерашнего дня. А как увидел Ульяну - так и отступила Саня куда-то далеко-далеко, отсюдова и не видать. Выходит, не в самом сердце она была, Саня-Санюшка, а где-то около… Что ж теперь делать? Да и Ульяна…
- Уля, сколько тебе лет?- вдруг громко спросил Федор, она даже вздрогнула от неожиданности.
- Мне? В Рождество уже семнадцать исполнится. «Вот,- подумал про себя Федор,- ей еще и семнадцати нету, а я тут думаю всякое… Мне обратно на войну ехать, а когда вернусь? Через год? через два? Да за это время Уля такою красавицей станет… отбою от женихов не будет».
- А что ты меня про годы спросил?- Головы Ульяна не подняла, понимала, конечно, о чем Федор думал.
- Так…
- Нет, не так ты спросил. Ты скажи, Федя.
- Скажу, Уля, Когда обратно поеду, с побывки, непременно скажу. Если, конечно, ты не забудешь и снова попросишь.
- Не забуду. Буду ждать и опять спрошу,- чуть слышно сказала Ульяна.
Назавтра утром Петр и Федор выехали раненько в легких пошевнях. Сена и овса взяли вдосталь, так что до верхнего Эжвинского волока пришлось им сидеть наверху, свесив ноги по бокам возка. На первой остановке покормили лошадь и ноги подняли в сани, а после отдыха в следующей деревне они поехали уже по-барски, упираясь спинами в задник саней. Федора не оставляли мысли об Ульяне. Только о ней и думалось. Мерзлая земля успела прикрыться снежным пуховичком толщиной в пять вершков. Лошадь рысила резво, санки словно сами гнались за лошадью. Лишь на подъезде к Переволоку мысли Федора приняли другое направление. Предстояла встреча с Саней, Александрой. Она считалась его невестой. Что-то надо было и ей сказать, чтобы и по правде, и чтоб не обидеть. Она-то ни в чем не повинна.
А как сказать - и правду, и не обидно? Как это можно не обидеть невесту?.. Аж нехорошо стало Федору от предстоящего объяснения. Он прикрыл глаза и крепко сжал веки. Нет, врать он не станет - скажет все как есть, пусть не ждет его больше. Сложится у него с Ульяной, или не сложится - бог весть, война идет… Сегодня, может, еще и живой, а завтра - прости-прощай… Так что хитрить не с руки. Так и скажет Сане: обнадеживать я не стану. Да и другое я понял, Саня,- мила ты мне, мила, а любви нету. И, значит, за себя поручиться я не могу. Вдруг да выпадет мне судьба навроде той же Ульяны? Понесет меня тогда… как лист осенний, и только горя тебе принесу, слез ненужных.
Ладно, открыл глаза Федор. Встретимся и поговорим по-хорошему, с глазу на глаз. Может, не столь она по мне убивается, девка в самой поре, может, и она ожиданием томится. Да и то сказать: сколько ж можно? Война не война, а существо себя сказывает, душа требует… Да. И Федор плотнее завернулся в овчинный тулуп.
- Я, Петя, подремлю маленько.
- А поспи, поспи, эва в какую рань вскочили,- совсем по-взрослому ответствовал Петя и стеганул вожжами по бокам лошади. Та фыркнула и прибавила ходу. В Переволок припозднились, но жители еще не спали, еле заметным светом брезжили окна обеих изб. Федор попросил остановить подле избы Василь Дмитрича.
- Пусть-ка Воронко поотдохнет,- сказал он,- верст восемьдесят отмахали и еще тридцать до дому скрипеть. Бери, Петя, малицу, тем временем и сами покемарим.
Зашли в дом.
- Доброго вам здоровья, люди добрые,- поздоровался Федор, бросил тулуп в задний угол, снял шапку с длинными ушами и шагнул вперед.
Василий Дмитрич сидел у стола и подшивал валенки. На звук открывшейся двери повернул он лохматую голову - волосы на голове и борода, давно не стриженные, срослись вместе, и торчал из волос только толстый нос Дмитрича, да еще глаза блестели из волосяной копны, леший да и только. Так, повернувшись, и ждал Дмитрич, пока гости не выйдут под свет лучины.
- Проходите, погрейтесь,- неуверенно отозвался хозяин на приветствие, не успев еще толком разглядеть, кто же приехал.
Затем поднялся с низенькой скамейки, отбросил валенки на лавку - разглядел-таки!
- Но-о… едрена корень! Да ведь Федор прибыл! Живой! И руки-ноги целы… все при всем…
Дмитрич подошел к Федору, обхлопал его по плечам, по бокам, словно проверял знакомца на целостность.
- Аксинья! да посмотри, кто едет!
- Да уж слышу, слышу,- тихо отозвалась с полатей Аксинья.- Слышу, а встать не могу… Ох, подойди, Федюшко, поближе…
Федор подошел. На подушке серело лицо тетки Аксиньи с черными глазницами. Она протянула руку и провела по голове Федора, погладила шершавой ладонью лицо его.
- Слава богу, как и раньше, красивый да сильный… Вот и у тебя усы тоже…
Федор рассмеялся:
- Да ведь двадцать пять мне, давно с усами.
- Так, так, да. Вот и Лизе нашей уже девятнадцать… Бежит времечко, ой, бежит. А мне в поясницу стрельнуло, две недели валяюсь, подняться не могу. Такое мученье. Старость ухватилась, нипочто не отпускает…
