Рубаи Хайям - Сказание об Омаре Хайяме
Появился Васети. Он поднялся по винтовой лестнице с нижнего этажа, где производил некие математические вычисления.
Было слегка прохладно. И это благодаря Заендерунду, который сладко шумел недалеко отсюда.
-- Такая ночь для любви, -- сказал хаким, -- а мы с вами смотрим на небо. А ведь могли бы любоваться красавицами?
Хазини, не отрываясь от прорези алидады, сказал, что любая дева всегда лучше созвездия Девы. И всякую деву на земле, как и на небе, окружают Волопасы, Львы, Вороны, Гидры и прочее. Если любовь принять за некую эклиптику, то она пройдет как раз через Деву, а по обе стороны от нее, то есть эклиптики, окажутся Ворона с Гидрой и Волопас. Разве это не символично?..
Шутка астронома, хоть и не блистала особым остроумием, развеселила ученых.
-- Господин Хазини, -- сказал Омар Хайям, -- смотрит на небо, а на сердце у него самое обыкновенное, земное.
-- Любовь соединяет и небо и землю воедино, -- заметил Хазини.
-- Согласен, -- сказал хаким.
Васети сравнил любовь и поэзию. Последняя мертва без любви. Что на это скажет уважаемый хаким?
-- Ничего не скажу, -- отозвался тот. -- Аксиома не требует доказательств. Это еще древние знали. Я держусь того мнения, что вообще нельзя отрывать любовь от поэзии -- их надо называть единым словом.
-- Я еще не знаю такого, -- признался Васети.
Хаким обратился к Хазини:
-- Оторвись на минутку от Девы. Послушай нас.
-- Я смотрю на Лебедя, а не на Деву.
-- Это сейчас все равно. Речь идет об очень важном.
Хаким был в особенном, приподнятом настроении: ему обещаны деньги на работы по определению расстояний до небесных светил, обещана помощь в распространении нового календаря "Джалали", и, наконец, девица по имени Айше согласилась подарить ему час-другой где-нибудь на берегах Заендерунда...
Хазини отошел от астролябии, протер глаза:
-- Так о чем это вы? О поэзии или о любви?
-- О том и другом, -- сказал Васети. -- Мы ищем слово, которое объединило бы эти два прекрасных явления нашей жизни.
-- Любовь и поэзию? -- удивился Хазини.
-- А что? Разве они не родные сестры?
-- А куда же девать науку?
-- Любовь и поэзия выше!
Хазини с этим не согласился. И стал доказывать, что если без любви человечество не обходится в силу своего естества, то без поэзии прожить еще можно. Человек, то есть поэт, живет и вследствие этого сочиняет стихи и поет их. Значит, жизнь, а следовательно, и любовь выше поэзии.
Васети назвал эти рассуждения достойными какого-нибудь дабира -- письмоводителя, -- но никак не ученого. Он, Васети, уверен, что любовь и поэзия -- одного корня, но назвать этот корень одним достойным именем пока затрудняется,
-- Я не думал, что ты такой, -- сказал Хазини,
-- Какой? -- насторожился Васети.
Было очень темно и невозможно следить за выражением лица собеседника. Однако, судя по голосам, по оттенкам их, друзья находились в добродушнейшем состоянии. Настроение хакима всегда передавалось им.
-- Ты мне казался немного суховатым, -- объяснил Хазини. -Твоя стихия звезды. И больше ничего!
-- Неужели свои мысли о любви я должен нести высоко, наподобие знамени?
Хаким вмешался в разговор. Он сказал:
-- Спор пустой. Поверьте мне, друзья: человек одинаково обязан своим существованием и любви, и поэзии. Что же до их объединяющего имени, то оно существует. И знаете, как оно произносится?
Омар Хайям воздел руки к небу и торжественно провозгласил!
-- Жизнь, друзья, жизнь!
Он обнял своих друзей, прижал каждого к груди.
-- Вот так, как я обнял вас, -- сказал он, -- так и жизнь объемлет и любовь и поэзию. Если за поэзией не признавать права называться самой жизнью, значит, выхолостить ее. Как холостят баранов и прочих животных. Да, друзья мои, я пришел к этому выводу, прожив почти сорок пять лет.
Васети попытался поймать хакима на слове:
-- Значит, ты поэт, хотя ты это и пытаешься отрицать.
Хаким энергично возразил:
-- Я говорю о поэзии, а не о поэтах. Поэт -- Фирдоуси. Поэты -- Рудаки и Дагиги. Поэт в наше время -- хаким Санаи. А все те, кто наловчился сочинять бейты и рубаи, газели и касыды, -- все [Б-010],[Г-001],[К-006] эти "цари поэтов" при дворах, позорящие просвещенный слух, -дурацкие создания. Я говорю не об их поэзии. Я говорю не о поэзии, угодной шахам, султанам, хаканам и их многочисленным визи- [Х-002] рям. Это не поэзия! Это подобие поэзии, фальшивая подделка. Когда мудрые люди говорят слово "поэзия", значит, имеют в виду саму жизнь, то есть жизнь, продолжающуюся в поэзии, один из рукавов реки жизни. А река жизни -- да будет вам известно! -- широка и необъятна.
Васети сказал:
-- Уважаемый хаким, нас сейчас трое. Над нами только звезды, а под нами спящий Исфахан. И мы должны говорить только правду. Верно говорю?
-- Да, -- подтвердил хаким. -- Это условие нашей дружбы, общей работы и общей цели.
-- Прекрасно! -- воскликнул Васети. -- Ответь мне, уважаемый хаким: что есть твои стихи?
Во вселенной наступила тишина. Секунда. Другая. Целая минута тишины! Омар Хайям обдумывал свой ответ: правдивый, искренний.
-- Какие стихи ты имеешь в виду?
-- Которые мы читаем на полях твоих геометрических вычислений и философских трактатов, -- пояснил Васети.
Опять тишина во всей вселенной. Секунда. Другая. Целая минута тишины! И хаким ответил:
-- Это часть моей жизни. -- И скороговоркой добавил: -- Но я не поэт. Это звание слишком высокое. И еще добавил: -- Эклиптика пронизывает все существо созвездия Девы. Очень жаль, что где то рядом нет созвездия Поэзии...
-- А Лира? спросил Хазини.
-- Это не совсем то, На ней может бренчать любой.
18
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
О ТОМ, КАК ХАКИМ ПИРУЕТ
С ПРЕКРАСНОЙ АЙШЕ НА БЕРЕГУ
ЗАЕНДЕРУНДА
-- Аллах накажет тебя! -- говорит Айше. [А-017]
-- Ну и пусть! -- отвечает Омар Хайям.
-- И ты не боишься его гнева?
-- Боюсь.
-- А почему же ты говоришь "ну и пусть"?
Хаким не желает нынче ломать голову над различными вопросами. Он отвечает весело первыми сорвавшимися с языка словами:
-- А потому, Айше, что гнев твой страшнее.
Эта небольшая лужайка, на которой устроились Айше и Омар Хайям, словно зеленое ложе. Со всех сторон она окружена кустарниками. В двух шагах шумит, пенится на камнях, бурно лижет берега светло зеленая река Заендерунд. Над головою кусок неба -- с одеяло, не больше. Такое синее небо, излучающее зной. На траве белая скатерть. Вина и фруктов вдоволь. Фрукты и жареное мясо. Зелень и мясо. Но главное -- вино. Такое сыскать не так-то просто. И тонкостенные глиняные чаши отменной работы. Их очень много. Ибо хаким любит в разгар пирушки разбивать чашу о какой-нибудь камень. Черенки разлетаются в стороны. С треском. И Омар Хайям хохочет. Ему становится веселее, когда разбиваются чаши...
Сколько лет Айше? Может быть, восемнадцать? Ее мать убирает нижний этаж обсерватории. Это бедная женщина. И у нее единственная дочь. У Айше большие, грустные глаза. Хаким их называет турецкими. И поясняет:
-- Глаза турецкие -- прекраснейшие в мире.
Айше краснеет, бледнеет и снова краснеет.
-- Я очень стар? -- спрашивает Омар Хайям.
Она не отвечает.
-- Наверное, очень, -- вместо нее произносит сам хаким.
-- Нет, не очень, -- говорит она. И краснеет. -- Аллах нака- [А-017] жет тебя. .
-- За что же, Айше?
-- За то, что изменяешь ей...
Он привлекает ее к себе: ну зачем забивает она себе голову чужою любовью?
-- Я люблю всех женщин, -- говорит Омар Хайям.
-- Как всех? -- удивляется Айше,
-- Разумеется, всех. Очень просто.
И он целует ее. И ей волей неволей приходится верить ему, ибо нет, наверное, на свете поцелуев слаще этих...
-- И потому я люблю тебя, -- поясняет он.
-- А ее?
-- Ее тоже.
Он подносит ей чашу с вином. Отпивает из собственной. Омар Хайям советует ей пить без промедления и пьет сам. Разве можно не пить, когда с ним Айше?..
Он спрашивает ее:
-- Айше, откуда у тебя такие точеные ножки?
-- От аллаха. [А-017]
-- А эти груди?
-- От аллаха. [А-017]
Омар Хайям задумывается. Ненадолго. Разве можно погружаться в думы в такие минуты? Ведь рядом Айше!
-- Аллах накажет тебя, -- строго говорит Айше. [А-017]
Он ничего не хочет слышать. При чем тут аллах? При чем дру- [А-017] гие женщины? Разве можно не пить и не любить?..
-- Что ты скажешь ей? -- допытывается Айше.
-- Ничего.
-- Из страха?
-- Нет. Просто так. Она знает, что я люблю всех женщин.
-- И даже старых?
-- Этого не говорю.
-- Даже некрасивых? Даже хромых?
Он молчит. А потом говорит ей:
-- Словом, я люблю женщин. Такими, какими создал их аллах. [А-017]
Омар Хайям подносит к ее алым губам кусочек поджаренного мяса. Она ест и запивает вином. Это очень пьянящее вино. Так ей кажется. А он допивает чашу и с размаху бьет ее о камень. И сотни осколков разлетаются в стороны.
Он смотрит на нее и думает: "Нет, я не видел никого краше Айше".
И он искренен. И каждый раз, когда целовал женщину, думал, что именно она олицетворяет красоту. Ибо любил их безудержно. Любил их за верность и неверность, за красоту и горячность, за холодность и недоступность, за жар поцелуев и даже за измену. Любовь его столь же глубока и искренна, сколь и мимолетна. Но каждый неверный поцелуй тяжело ранил его, однако рана вскоре заживала. Так как на страже любви всегда стояло время! Оно не разрешало грустить дольше положенного, дольше положенного самим аллахом...
