Джон Чивер - Семейная хроника Уопшотов
Вы идете, и идете, и попадаете наконец в район, где атмосфера более провинциальная и привычная и где тут и там висят объявления о сдаче комнат с пансионом. Вы взбираетесь по какой-то лестнице, звоните, седая вдова открывает дверь и спрашивает, где вы работаете, как ваша фамилия и где вы раньше жили. У нее есть свободная комната, но из-за слабости сердца или какой-нибудь другой болезни она не может взбираться по лестнице, так что вы лезете один на третий этаж и там у черного хода видите довольно уютную на вид комнату, окно которой выходит на какие-то задние дворы. Затем вы расписываетесь в книге жильцов и вешаете в стенной шкаф свой парадный костюм; этот костюм вы утром наденете, чтобы пойти на деловое свидание.
Или вы просыпаетесь - как Каверли, деревенский парень, - в самом большом городе мира. Это час, когда Лиэндер обычно начинает свои омовения; место действия - трехдолларовая меблированная комната, маленькая, как чуланы в вашем доме, или даже еще меньше. Вы замечаете, что стены окрашены в ядовито-зеленый цвет; такую краску не могли выбрать ради ее действия на настроение человека - действие всегда удручающее, - и, стало быть, ее выбрали из-за дешевизны. Кажется, что стены отпотели, но когда вы дотрагиваетесь до влаги, она оказывается твердой, как столярный клей. Вы встаете с постели и смотрите в окно на широкую улицу, где проходят грузовики, развозящие товары с рынков и с товарных станций железных дорог, - веселое зрелище, но вы, приехавший из маленького городка Новой Англии, смотрите на него с некоторым скептицизмом, даже с жалостью, так как вы, хотя и приехали сюда делать карьеру, считаете большой город последним прибежищем тех, кому недостает стойкости и силы характера, чтобы вынести однообразную жизнь в таких местах, как Сент-Ботолфс. Вот город, где, как вам говорили, никогда не понимали ценности постоянства, и это обстоятельство даже ранним утром кажется вам печальным.
В коридоре вы находите таз для умывания и там бреете свою бороду; пока вы бреетесь, какой-то плотный мужчина подходит и критически наблюдает за вами.
- Надо натягивать кожу, сынок, - говорит незнакомец. - Смотрите. Я вам сейчас покажу. - Он захватывает пальцами складку своей кожи и крепко натягивает. - Вот так, - говорит он. - Надо натягивать ее, надо натягивать кожу.
Вы благодарите его за совет и натягиваете нижнюю губу, которую вам только и осталось побрить.
- Вот так это делают, - говорит незнакомец. - Вот так. Если вы натягиваете кожу, то побреетесь хорошо и чисто. Хватит на цельный день.
Когда вы кончаете бритье, он уносит таз для умывания, а вы возвращаетесь в свою комнату и одеваетесь. Затем вы спускаетесь по лестнице и выходите на улицу, полную потрясающих чудес, ибо ваш родной городок, несмотря на существование в нем Философского общества, был лишь крохотным местечком и вам никогда не приходилось видеть ни высоких зданий, ни собачек-такс; вам никогда не приходилось видеть ни мужчин в замшевых ботинках, ни женщин, сморкающихся в листок "клинекса"; вам никогда не приходилось видеть автоматическую кассу у стоянки машин и не приходилось ощущать, как дрожит земля под ногами, когда проходит поезд подземки. Но прежде всего вы замечаете красоту неба. Вы привыкли считать - возможно, вам это говорили, - что красотой небес отличается ваша родина, а теперь с изумлением видите, что над распутной столицей от края до края простирается стяг или геральдическое поле прекраснейшей голубизны.
Раннее утро. В воздухе пахнет дешевой сдобой, повсюду громкий и веселый шум мчащихся грузовиков и стук откидываемых задних бортов. Вы заходите в булочную позавтракать. Официантка приветливо улыбается вам, и вы думаете: "Возможно. Пожалуй. Позже". Потом вы опять выходите на улицу и таращите глаза. Шум движения стал громче, и вы недоумеваете, как люди могут жить в этом водовороте, как они выдерживают. Мимо проходит мужчина в пиджаке, сшитом будто из очесов, и вы думаете, каким неприличным показался бы такой пиджак в Сент-Ботолфсе. Люди смеялись бы. В окне многоквартирного дома вы видите старика в нижней рубахе, который что-то ест из бумажного мешочка. Кажется, жизнь так безжалостно обошла его, что вам становится грустно. Потом, переходя улицу, вы чуть не погибаете под грузовиком. Оказавшись снова на краю тротуара, вы удивляетесь темпу жизни в этом огромном городе. Как только жители умудряются приноровиться к такому темпу? Куда ни глянь всюду признаки разрушения и созидания. Дух города как будто не уверен в своих целях и в своих вкусах. Здесь не только разрушают хорошие здания, здесь уничтожают хорошие улицы; и шум так громок, что никто не услышит вас, если вы будете звать на помощь.
Вы шагаете. Вы ощущаете запах кухни испанского ресторана, запах свежего хлеба, дрянного пива, жареного кофе и выхлопных газов автобуса. Засмотревшись на высокое здание, вы натыкаетесь на пожарный гидрант и чуть сами себя не нокаутируете. Вы оглядываетесь в надежде, что никто не видел вашей оплошности. Никому как будто нет до вас дела. На следующем перекрестке молодая женщина, ожидая зеленого света, напевает песенку о любви. Песня почти не слышна в шуме уличного движения, но ей все равно. Прежде вам никогда не доводилось видеть, чтобы женщина пела на улице, но она так хорошо держится и кажется такой счастливой, что вы дарите ее сияющей улыбкой. Свет меняется, однако вы упускаете возможность перейти улицу, потому что вас задерживает толпа молодых женщин, идущих навстречу. По всей вероятности, они спешат на работу, но как не похожи они на девушек с фабрики столового серебра в Сент-Ботолфсе. Ни одну из них нельзя упрекнуть в скромности, которая является тяжким бременем для красавиц вашей родной Новой Англии. На их щеках цветут розы, их волосы ниспадают мягкими локонами, жемчужины и бриллианты сверкают на их запястьях и шеях, а одна из них - голова у вас идет кругом - засунула матерчатую розу в таинственную темноту, разделяющую ее груди. Вы переходите улицу и снова чуть не гибнете под колесами.
Вы вспоминаете, что должны позвонить по телефону кузине Милдред, которая собирается устроить вас на фабрику ковров, но, войдя в аптеку, видите, что все телефоны там с наборными дисками, а вы никогда не имели с ними дела. Вы подумываете о том, не попросить ли какого-нибудь незнакомого человека помочь вам, но такая просьба показала бы - самым ужасным образом - вашу неопытность, вашу непригодность к жизни в большом городе, словно в том, что вы уроженец маленького местечка, есть нечто постыдное. Вы преодолеваете эти страхи, и незнакомец, к которому вы подходите, любезно помогает вам! В результате этой мелкой любезности вам кажется, что солнце светит ярче, и вас охватывает глубокое волнение при мысли о братстве людей. Вы звоните кузине Милдред, но горничная отвечает, что она еще спит. Голос горничной заставляет вас подумать об условиях жизни вашей кузины. Вы замечаете, что ваши фланелевые брюки измяты, и заходите в портновскую мастерскую, чтобы их отутюжили. Вы ждете в сырой маленькой примерочной с зеркалами по стенам, и собственная фигура без брюк кажется вам неотвратимо знакомой и обескураживающей. Что, если в этот момент начнут бомбить город? Портной вносит ваши штаны, теплые и уютные от пара, и вы снова выходите на улицу.
Теперь вы очутились на главной улице города и инстинктивно двигаетесь на север. Никогда прежде вы не видели таких толп и такой спешки. Все опаздывают. Все во власти какой-то цели, и внутренний разговор, не прекращающийся у них в голове, кажется гораздо более страстным, чем что-либо подобное в Сент-Ботолфсе. Он настолько страстен, что то и дело изливается в слова. Но вот впереди вы замечаете девушку со шляпной коробкой в руках, - девушку такую красивую, такую милую, полную такого изящества и все же так насупившуюся, словно она сомневается в своей красоте и пригодности к жизни, что вам хочется побежать за ней и дать ей денег или по крайней мере хоть чем-нибудь утешить. Девушка исчезает в толпе. Теперь вы проходите мимо тех многочисленных гипсовых женщин - в магазинных витринах, - которые проделали свой собственный сезонный цикл развития и застыли у элегантных бельевых шкафов и в художественных галереях, во время своих свадеб и прогулок, морских путешествий и вечеринок с коктейлями задолго до того, как вы приехали в город, и останутся на своих местах еще долго после того, как вы превратитесь в прах.
Вы следуете за толпой к северу, и тысячи лиц кажутся вам каким-то пророческим текстом, притом внушающим бодрость. Вам никогда не доводилось видеть такого количества дорогих и элегантных нарядов, и вы думаете, что даже миссис Теофилес Гейтс показалась бы в таком месте замухрышкой. Дойдя до парка, вы покидаете улицу и бродите по нему. Он похож на рай: зелень и вода, и безопасность риска, голоса детей и рычание львов, и написанные на стенах тоннелей непристойности. Выйдя из парка, вы с удивлением видите многоквартирные дома и задаете себе вопрос, кто живет в них; вы можете даже ошибочно принять установки для кондиционирования воздуха за плохонькие холодильники, где держат немного молока и четверть фунта сливочного масла. Вы спрашиваете себя, переступите ли вы когда-нибудь порог такого дома - чтобы выпить чая, или поужинать, или просто встретиться там с кем-то. Бетонная нимфа с огромными грудями, держащая на голове бетонный козырек двери, повергает вас в некоторое изумление. Вы краснеете. Вы проходите мимо женщины, которая сидит на скале, держа на коленях том сонат Бетховена. Правая нога у вас начинает болеть. Вероятно, в носке дыра.
