Марина Дяченко-Ширшова - Зеленая карта
Метров двести они проехали «в упряжке» — Дима толкал, Ольга пыталась завестись. Наконец, «жигуль» покатился с горы, мотор заработал — и сразу же замолчал опять.
— Я идиотка, — в сердцах сказал Ольга. — Я его случайно заглушила!
— Ничего, — утешил ее Дима. — Если раз завелся, заведется и второй… Попробуем еще.
— Только ты сядь за руль. Я уже боюсь.
— А ты что — машину толкать будешь?
— А почему нет? — осведомилась Ольга воинственно, и Дима решил не возражать.
Еще метров тридцать они проехали на мускульной силе Ольги. Потом позади показались фары.
— Кто-то едет!
Дима выскочил из машины, и они с Ольгой принялись энергично «голосовать».
Машина — кажется, пыльный «Москвич» — притормозила, чтобы сразу же дать газ и укатить по дороге дальше.
— Вот сволочь, — возмутилась Ольга. — Ну что ему стоит?!
— Может, еще кто-то проедет, — без уверенности сказал Дима.
Становилось по-настоящему холодно.
— У нас одеяла в багажнике, — сказала Ольга. — Видишь, пригодились…
Они выждали еще полчаса; в начале первого ночи стало ясно, что ждать рассвета придется здесь, а значит, надо подумать о ночлеге.
Машину столкнули на обочину. При свете фонаря выбрали более-менее удобное место в лесополосе, под соснами. Из ватных одеял и подушек соорудили подобие гнезда. В тишине сгрызли яблоки, оставшиеся от съестных припасов.
— Может, костер?
— Зачем?
— Согреться…
— Полночи топливо собирать? Проще побегать кругами, сразу согреешься…
— А Женька… волноваться будет? — помявшись, спросил Дима.
— С чего ему волноваться? Решит, что мы остались в хате на ночь…
В траве неподалеку что-то зашуршало — мышь? Ежик? Ольга бросила зверю огрызок яблока, но тот воспринял это как агрессию — затаился.
— Так мы же не собирались оставаться на ночь?
— Ну и что? Женька — взрослый мужик уже…
— И он не удивляется, когда ты не приходишь на ночь? — тихо спросил Дима.
В темноте он не видел Ольгиного лица. И уже сам жалел, что дурацкий вопрос.
— Бывает… — медленно сказала Ольга. — Бывает, что я на ночь остаюсь… поработать. Иногда.
Возможно, ее позабавила Димина ревность. Дима молчал. Пахло травой и хвоей.
— Давай спать, Шубин?
— Давай спать.
Они легли рядышком и укрылись общим одеялом; Дима боком чувствовал Ольгин локоть. Теплую грудь под ветровкой. Бедро — в джинсовых заклепках…
— Не спишь?
— Не сплю.
Шорох. Тишина. Сверчки.
— Не спишь?
— Не сплю… Олька, а у тебя кто-то был?
— Отпусти, — она попыталась вывернуться.
Он крепче прижал ее к себе:
— Кто-то был? А?
— Не было, — сказала она сердито. — А если б и был, я бы тебе не призналась.
Он выпустил ее.
— Почему? Признавайся, мне-то что…
Она молчала.
Он выбрался из теплого гнезда. Пошел к машине; устроился на заднем сиденье, укрылся курткой, подтянул колени к животу.
Заснул не сразу и ненадолго; снилась какая-то чушь.
Проснулся оттого, что замерз до дрожи. Скрючившись, выбрался наружу, попрыгал, пытаясь согреться…
Рядышком, в лесополосе, включился фонарик — уже слабенький, на севшей батарейке. Погас и снова включился, и снова погас, и включился, будто желая подать сигнал. Качнулся вправо, влево, вниз, вверх, потом снова мигнул…
Дима постоял, злясь на себя, смущаясь, переминаясь с ноги на ногу.
Посмотрел на небо, вспомнил, какое у нее было лицо — подсвеченное огнем…
И на негнущихся ногах зашагал к месту Ольгиного ночлега.
Орали сверчки. Все небо было в звездах — таких, какие горожанину и не снились.
Помедлив, нырнул под одеяло.
И сразу одурел от тепла. От ее запаха. Он горячих рук.
— Димка, ты прости меня, дуру… Я хочу, чтобы ты был счастлив, Димка… Ты заслужил…
Он, оказывается, не забыл вкус ее губ.
И никогда не забудет.
— Олюшка… Олюшка… Оля…
Ночь имела явственный привкус нереальности. Возможно, это было продолжением сна; до сих пор только во сне Диме бывало так хорошо и свободно.
И, может быть, в прошлом. В воспоминаниях.
— Оля, — бормотал он, имя каталось у него во рту, гладило губы, холодило язык. — Оля… О-лень…ка…
Одеяло куда-то свалилось. Дима, не глядя, подтянул его; ночь была на грани душного жара — и сырого холода.
— О господи… Оля…
И он стащил с нее свитер, сдернул неподатливые джинсы и присвоил — он присвоил ее, независимую, принадлежавшую доныне только себе, а теперь — ему, мужу.
По праву и навсегда.
Она плакала, а он слизывал ее слезы.
Потихоньку мерк брошенный в траве фонарик — умирала батарейка. И по мере того, как угасал фонарик, гасли звезды и светлело небо.
…На рассвете по их ватному одеялу пробежалась белка, Оттого они и проснулись. И, проснувшись, на ощупь нашли друг друга.
Белка влезла на сосну и оттуда смотрела — удивленно. У них в беличьем царстве ЭТО делается по-другому.
* * *
Возвращаясь с пробежки, Женька увидел, что у подъезда стоит отцов «жигуль». Приехали, слава богу…
В следующую секунду он увидел, как из подъезда выходят родители. Отец открывает машину, но не спешит садиться за руль — мама стоит рядом и как-то странно улыбается.
Женька замедлил шаг.
— Ну, пока, — сказала мама. Но вместо того, чтобы развернуться и уйти, вдруг положила руки на папины плечи.
Давным-давно Женька не замечал между родителями подобных нежностей. Но то было только начало.
Отец неуверенно, будто боясь отпора, обнял маму за талию — и они поцеловались! Ни фига себе! ПОЦЕЛОВАЛИСЬ, да так, что Женька чуть не покраснел.
Они, которые уже давным-давно терпеть друг друга не могли! Мама, которая ТАКОЕ говорила про отца! И отец, который… который…
Поцеловались! И обнялись!
И так стояли, обнявшись, не замечая Женьку.
Они помирились. Они не просто помирились, они…
Женька вздохнул и пожал плечами.
* * *
Она специально выбрала этот час — когда в комнате почти никого нет. Когда можно избежать ненужных взглядов и вопросов; ей нужно было забрать с работы кое-какие свои вещи. Сувениры, Жекину фотографию, туфли на низком каблуке, которые она иногда использовала вместо домашних тапочек… Затейливый коврик для «мышки» — подарок с какой-то компьютерной выставки…
Она собрала вещи быстро и профессионально, как вор. Во рту пересохло — в автомате с напитками она взяла стаканчик «Коки». И, допивая на ходу, у входа в лифт столкнулась с Валентином. В руках у шефа был листок бумаги, в котором Ольга узнала свое заявление об уходе.
— Уходишь, не попрощавшись?
— Я собиралась к вам… к тебе зайти.
— Мы столько лет знаем друг друга, что могла бы и не врать, — устало сказал шеф. — Я помню тебя маленькой начинающей журналисточкой… Мы помогали тебе… все, помогали, понемногу, по крупице. И радовались, между прочим, когда у тебя, соплячки, что-то начинало получаться…
— Я благодарна, — сквозь зубы сказала Ольга.
— Твоя благодарность… это такая специфическая вещь. Благодарность к использованному презервативу.
— Валентин Васильевич… — Ольга вспыхнула.
Шеф двумя пальцами вытянул у нее из руки целлулоидный стакан из-под «Коки», пустой стакан с отпечатком напомаженных губ:
— Да. Сперва ты использовала меня… Когда тебя интересовала карьера, поездки…
— Кто еще кого использовал, Валентин Васильевич! Разве вы… — она осеклась.
— …А теперь вот использовала мужа… — как ни в чем не бывало продолжал шеф. — Он-то думает, что ты его берешь в Штаты из большой любви. А ты его берешь, потому что развод тебе дороже обойдется! Потому что это «перемена статуса», а значит, придется переделывать все документы… Да, еще раздел квартиры.
— Неправда! Он достойный человек и замечательный отец! И… я его люблю!
Шеф хмыкнул. Смял хрустнувший под рукой целлулоид:
— …Ты и в Америке устроишься. Журналист ты неплохой, школа есть, и хватка есть — по головам пойдешь… Только не оступись как-нибудь. Мой тебе совет — смотри под ноги.
И он ушел, уронив на пол остатки стаканчика. Оля взяла себя в руки. Вошла в лифт. Посмотрела в зеркало. Поправила прическу. Улыбнулась.
* * *
В раздевалке царило приподнятое настроение — пацаны обсуждали планы на лето. Вчера на родительском собрании Олег Васильевич рассказал и о сборах в Крыму, и о турнире в Вильнюсе, и о предстоящей в сентябре поездке во Францию… На вопрос, почему не явились его родители, Женька промямлил что-то невнятное. Заняты, на работе, не могут…
Теперь он чувствовал себя лгуном и обманщиком. Потому что ни на сборах, ни на турнире в Прибалтике, ни тем паче во Франции его уже не будет — зря они улыбаются, зря хлопают по плечу, зря говорят, что Шуба сильно вырос за последнее время и теперь будет забивать еще больше… Что они на него надеются, что он будет забивать…
— Шуба, ты сегодня опять смурной?
