Николай Самвелян - Крымская повесть
Входная дверь темного дерева была украшена чеканными бронзовыми изображениями ветвей пальмы и дуба — символами мужества и силы. Вход в музей был бесплатным. Служитель — старичок, георгиевский кавалер — протянул Владимиру каталог.
Широкая лестница из искусственного красного мрамора вела в главный зал. На стенах здесь висели портреты адмиралов — участников обороны, вдоль стен стояли орудия. В боковых залах можно было увидеть несколько картин Айвазовского, бюст знаменитого хирурга Н. И. Пирогова, модели кораблей, защищавших Севастополь, простреленная пулей фуражка Нахимова.
Пусто было в музее. Видно, кипящая за его стенами сегодняшняя жизнь властно требовала, чтобы все принадлежали ей целиком, сполна…
— За весь день вы — единственный посетитель, — сказал Владимиру старичок сторож, а затем указал в сторону главного зала. — Если бы они были живы, ничего б такого не происходило бы.
— О ком вы?
— Да хотя бы о Павле Степановиче. О Нахимове.
— Что же изменилось бы?
— Почем мне знать? Но было бы не так… Совсем не так. Адмиралы-то бывают разные. Одни — кормят матросов гнилым мясом, другие — впереди нижних чинов под пули идут. Не знаем мы того, что делал бы сегодня Павел Степанович. Одно знаю — Россию он любил. А коли народу плохо, так разве бы он в сторонке остался? Да вы на его могилке были? Тут недалеко. Сейчас, дверь только запру. Все равно не похоже, чтобы, окромя вас, кто сегодня сюда наведался.
Оказалось, что георгиевский кавалер к тому же еще и хромоног. Владимир замедлил шаг, чтобы не обгонять старика.
— В Крымскую кампанию вы здесь служили?
— А где еще? Я уж восьмой десяток доживаю.
Мимо почтово-телеграфной конторы по Петропавловской улице прошли около собора, в точности повторяющего известный по путеводителям афинский храм Гефеста. Тот же портик, те же пропилеи, та же легкость и законченность во всем сооружении, те же шесть колонн по фасаду и тринадцать на длинных сторонах, причем угловые колонны утолщены. Будто мгновенно, по чьей-то сверхволе или же внезапным смерчем, сорвало храм с возвышения на афинской площади Агора и перенесло сюда, в Севастополь, на угол Таврической и Петропавловской улиц. Попади сейчас сюда каким-нибудь образом древний грек, он, можно не сомневаться, отправился бы в храм поклониться богу-кузнецу, ибо Гефеста уважали все эллины. Ведь без его помощи не выковать ни меча, ни наконечника плуга.
— Красиво?
— Недурно. Но вы, наверное, знаете, что это повторение старого афинского храма?
— И там тоже кипарисы по бокам растут?
— Может быть.
— А я так полагаю, что нет у них кипарисов. Не должно быть. Пятьдесят тысяч целковых на храм ушло. Тут и на кипарисы хватило, и на ограду. Я вас специально кружным путем повел, чтоб показать. Теперь — сюда, на Адмиральскую. Как раз ко Владимирскому собору выйдем.
В нижнем этаже собора на полу лежал гигантский черный мраморный крест — гробница адмиралов Нахимова, Истомина, Корнилова и Лазарева. Посреди гробницы был установлен еще один крест — золоченый, обвитый лавровым венком и окруженный надписью из четырех букв — «Н И К А», то есть победа.
Старик перекрестился и что-то зашептал. Слов слышно не было: шевелились лишь бескровные синеватые губы.
— Здесь можно рисовать? — спросил Владимир.
— Не знаю, — сказал старик. — Да ты рисуй, пока никто не видит. А если хочешь, пойдем в верхний храм. Там есть еще одна адмиральская картина.
— Что значит — адмиральская?
— А то значит, что Иван Константинович Айвазовский был адмиралом. Там, наверху, в киоте, образ Спасителя, идущего по водам. Отменная работа. И Спаситель как живой и вода как настоящая. Не желаете ли посмотреть?
— Нет, эту картину в другой раз.
Инвалид глянул на Владимира прищуренными близорукими глазами, но вопросов задавать не стал.
— Ну вот и все. Рад, если угодил.
Владимир всегда смущался, когда нужно было кого-либо благодарить: не находил подходящих слов и вовсе не умел давать чаевые — боялся обидеть человека. Сейчас он попытался было сунуть руку в карман, но линялые голубые глаза старика перехватили движение.
— Мне пора, — сказал старик. — В каком отеле вы постоем? В «Кисте»? Знатный отель. Провожу вас до Екатерининской, а дальше уж сами пойдете.
И Владимир понял, что предлагать старику деньги неуместно. Прощаясь, они крепко пожали друг другу руки, будто были давними добрыми знакомыми.
— Прощайте, — сказал старик.
— До встречи, — сказал Владимир.
— Нет уж, прощайте, — настойчиво повторил старик. — Годы мои такие, что «до свидания» уже не скажешь. На всякий случай надо прощаться со всеми. Даже когда идешь в булочную на пяток минут.
По пути к себе в гостиницу Владимир вспомнил, что у него осталось еще две листовки. Их он оставил у витрины часового магазина «Дайберг» и у входа в ресторан яхт-клуба. Делал он это неумело, почему-то озираясь по сторонам, хотя необходимости в том никакой не было. Улицы обезлюдели. Почти все магазины были закрыты. У главного входа в Морское собрание стоял караул из четырех полицейских, которые, впрочем, и не думали никого и ничего высматривать, а покуривали и о чем-то оживленно толковали.
— Вот теперь к вам действительно звонили! — заявил портье, будто уличил наконец Владимира в непотребном. — Мужской голос. Назвался Александром Ивановичем. Велели передать-с, что задерживаются, но поспешат сюда, как только на то будет возможность.
Однако и ужинал Владимир тоже в одиночестве. Мог ли он еще месяц назад, принимая заказ толстого Зауэра, предположить, что окажется в Севастополе в одной гостинице с Александром, что станет раскладывать на плюшевых диванах и у витрин магазинов листовки? Наконец, что именно здесь, в Севастополе, он будет искать Людмилу?
Он как-то даже не замечал, что сидит в зале ресторана. Невнимательно читал меню, даже забыл, что именно заказал официанту. Ему все еще виделись образы этого белокаменного города, бухты, набережные, вспоминался старик сторож. Думал и о лейтенанте Шмидте. Кто он? Герой? Пророк? Что притягивает к нему людей? Что, наконец, притягивает сейчас всех в этот город?
Он вспомнил круглолицего солдатика, выступавшего с плетеного стула, холодный блеск мрамора в гробнице адмиралов. И вдруг понял, что не только не сумеет, но и принципиально не станет писать ласкового и уютного моря, которого алкала душа Зауэра. Уже просто потому, что такого моря нет в природе, не существует. Даже когда оно кажется спокойным, как тарелка супа, в недрах своих оно таит штормы и бури.
— Вас зовут!
Владимир не сразу понял, что в зале ресторана возник усатый портье и обращается именно к нему.
— В вестибюле вас ждут.
Первая мысль была: Александр. Но это оказался человек с бляхой на левой стороне груди.
— От Александра Ивановича, — сказал он. — У входа фаэтон.
Если извозчик, то при чем тут фаэтон да еще с обитыми кожей сиденьями и таким же кожаным верхом? Почему не обычная городская пролетка? Да и голос человека был мучительно знакомым, хотя Владимир мог поклясться, что лицо это видит впервые: широко расставленные глаза, крупный прямой нос, подбородок с ямкой.
— Править лошадьми умеете? — спросил человек.
— Кое-как.
— В том-то и дело, что и я не лучше. Да уж ладно, рискнем. Это для вас, — и сунул в руки сложенную вчетверо восьмушку плотной бумаги.
Записка была без обращения: «Добыть у Ш. все, что там есть. Доставить на Корабельную. Пароль для Ш. „Марат“».
— Вы знаете адрес, по которому нужно доставить груз? — спросил Владимир.
— Все знаю: где взять, куда отвезти. Сейчас нам на дачу устричного фабриканта, а оттуда — на Корабельную.
И тут Владимир вспомнил, где слышал этот голос, при каких обстоятельствах: беседку, силуэты Людмилы и незнакомого плечистого мужчины.
— Спартак, — спросил Владимир. — Когда вы в последний раз видели Людмилу Александровну?
Спартак не вздрогнул, не оглянулся и вообще никак не отреагировал на то, что его узнали.
— Вчера вечером.
— И сегодня повидаете?
— Конечно. Да и вы ее увидите.
— А вас не удивило, что я знаю ваш псевдоним?
— Какой такой псевдоним?
— Но ведь вас на самом деле зовут совсем не Спартаком.
— Конечно. Отец с матерью Петром нарекли, а «Спартак» — так это моя подпольная кличка. Никакой не псевдоним. А в том, что вы мою кличку знаете, ничего удивительного не вижу. Раз вы друг нашего Александра и Людмилы, значит, и мне нет резона с вами хитрить.
До виллы Шуликова домчали за полчаса, хотя и не без происшествий. Спартак с такой наивной лихостью правил лошадьми, что, случалось, экипаж заносило на тротуар. На Тотлебенской сбили две мусорные урны, которые с грохотом покатились по мостовой вслед фаэтону, а на Новом спуске чуть было не въехали в огромный каштан.
