Юлия Жадовская - В СТОРОНЕ ОТ БОЛЬШОГО СВЕТА
Настало и последнее утро моего пребывания у Татьяны Петровны.
Проснувшись, я окинула взглядом мою большую спальню, украшенную комодом, тремя стульями и диваном, служившим мне постелью, над которым висела большая темная картина, представляющая старика, склонившегося над закрытою книгой.
Я подошла к окну, где встретила первое утро в чужом доме. Тот же розовый блеск освещал разноцветные крыши видневшихся строений, так же клубился голубой дым.
"Завтра комната эта будет пуста, - подумала я, - никто не будет смотреть с участием на задумчивое лицо старика…".
И, ярко освещенное лучом февральского солнца, оно, казалось, оживало, и черты его будто выражали тихую, грустную думу. Странная сила привычки! мне стало жаль его оставить.
- Ты, Генечка, - сказала мне Татьяна Петровна, когда я уже была готова в путь, - заезжай к Ельчановой, она нам родня и обидится, что ты почти мимо ворот проедешь. Там переночуешь, познакомишься со своими кузинами, ее дочерьми.
После этого она простилась со мной довольно ласково, сказав, что надеется, что я опять приеду к ней, что это будет мне полезно.
Степанида Ивановна целовала и приговаривала меня с особенным чувством, Анфиса Павловна также облобызала меня на дорогу.
III
III
И снова, как три месяца назад, заскрипели полозья по ухабистой дороге; зазвенели бубенчики, раскинулось перед глазами блестящее снежное пространство, замелькали там и сям села, деревни, леса и лесочки. Порою задумчивая ель осыпала нас рыхлым снегом с задетой ветки или фигурная береза сверкала в своем хрустальном наряде. В воздухе летали алмазные искры, и холод порядком щипал нос и щеки, несмотря на то, что февраль был уже за половину.
Вследствие приказания Татьяны Петровны повозка к концу дня остановилась у двухэтажного деревянного дома, и я не успела оглянуться, как была уже в объятиях двух полных, здоровых девиц с большими клетчатыми платками на шее. Они мигом стащили с меня всю теплую одежду, приговаривая:
- Ах, ma chere*, как мы рады! мы давно желали тебя видеть, милая кузинушка!
В дверях залы стояла мать их, пожилая некрасивая женщина.
- Очень рада, chere amie**, - сказала она, - что ты навестила нас.
И овладев мною, она повела меня в гостиную с ситцевою, очень несвежею мебелью и, усадив возле себя, осыпала расспросами о моей тетушке и о Татьяне Петровне.
Между тем в маленькой диванной старшая кузина Анюта
____________________
* ma chere - моя дорогая (пер. с фр.).
* chere amie - милый друг (пер, с фр.).
суетилась за самоваром; другая, Варя, спросила у матери ключи и, получив огромную связку их из кармана последней, ушла хлопотать, вероятно, по хозяйству.
- Где будете чай-то кушать, маменька? - крикнула Анюта.
- Куда тебе угодно, chere amie? - обратилась ко мне Александра Дмитриевна, - сюда, или без церемонии, к самовару?
Я, разумеется, предпочла последнее.
- Премиленькая Генечка! - сказала Александра Дмитриевна. - Я тебя еще крошкой видела.
- Кушай, душечка кузинушка! - проговорила Анюта, подавая чашку.
Скоро пришла и Варя с огромным белым хлебом в руках.
- Кажется, ты могла бы приказать подать кому-нибудь и положить на поднос. Догадки-то у вас нет ни в чем! - сказала Александра Дмитриевна.
- Я так, без церемонии, маменька.
- Нисколько не умно, - отвечала ей мать довольно раздражительно.
- Вот жизнь-то наша, - шепнула мне Анюта, - все ворчит.
- Помилуй, Анна Сергевна, зачем ты закрыла самовар? ведь погаснет. Кажется, можно бы хоть чай-то налить со вниманием!
- Вот все-то этак, ma chere, - шепнула мне с другой стороны Варя.
К чаю пришел Сергей Федорыч, муж Александры Дмитриевны, небольшой человек, лет пятидесяти на вид, с огромным горбатым носом и выпуклыми голубыми глазами.
- А, здравствуйте! - сказал он довольно мужиковато, - очень рад! Что сестра Авдотья Петровна? Как поживает Татьяна Петровна?.. все в городе в картишки дуется? Что она не приедет к нам погостить? мы бы как раз партийку составили.
- Да, без тебя-то ей, видно, не с кем играть, - сказала Александра Дмитриевна.
- Нет, мы бы славно побились, право, славно! Большая стала, - прибавил он, глядя на меня, - а ведь маленькая была, у кормилицы сидела!.. А я сейчас у плотников был. Сарай теплый строю. Лес купил славный, да как дешево: по восьми гривен бревно. У нас сосед проигрался да и продал за бесценок. Отличный будет сарай. Десять сажен в длину, а восемь в ширину. Плотники свои; вот я ими же и дом-то выстроил, а нанять недешево бы стало!
- Какой ты странный, Сергей Федорыч! очень интересно Генечке знать о твоих постройках; ты думаешь, они всех так же занимают, как тебя, - сказала Александра Дмитриевна.
- А что? ведь вы, я думаю, и впрямь ничего не понимаете? Он рассмеялся и вышел, унося с собою недопитый стакан чаю.
- Вот жизнь-то моя, chere amie! Веришь ли, с ним ни о чем дельном поговорить нельзя, - со вздохом сказала Александра Дмитриевна. - Ну что же вы? Вас две, а ни одна не догадается приказать убирать самовар! Можно бы, кажется!
После чаю кузины увлекли меня в свои владения наверху, состоявшие из двух просторных комнат. В каждой из комнат стояла кровать, отгороженная ширмами, обтянутыми зеленым полинялым коленкором, оторванным во многих местах.
Несколько полуизорванных романов валялось на окнах. Везде царствовал беспорядок и сомнительная чистота.
Две полные служанки подошли к нам и употребили все усилия, чтоб поцеловать у меня руку. Кузины обращались с ними ласково и фамильярно.
- Это вот моя фрейлина, а это моя, - говорили они, каждая показывая на свою.
- За моей-то папенька волочится, - сказала Варя, - да она все от него прячется.
- Ведь у нас папенька-то любит поволочиться, - сказала Анюта, - а маменька-то ревнива: ну и пойдет история! У нас была гувернантка, и той отказали из-за него: а какая милая, добрая! Мы ее очень любили. Марье Алексевне, экономке, маменька тоже отказала из ревности.
- Ах, ma chere, скучная наша жизнь! Кажется, если бы Бог послал какого-нибудь порядочного жениха, так и думать долго нечего.
- Мало ли бы что! Скажи, ma chere, ты влюблена в кого-нибудь?
- Нет, ни в кого.
- Скрытничаешь! не может быть.
- Уверяю вас. А вы?
- Ах, душка ты моя кузинушка! Есть у меня зазнобушка, да не знаю, он-то любит ли меня? Это землемер, молоденький, хорошенький! Как посмотрит, так мое сердечко и замрет.
- Он сватается за тебя?
- То-то и горе, что не сватается.
- Да у него ничего нет, кроме жалованья, - сказала более положительная Варя.
- Неужели же папенька-то нас не отделит, все братьям отдаст?
- Дожидайся, когда еще отделит. Папенька, ma chere, совсем об нас не думает. Маменька же больше; хоть поворчит, а все кой о чем позаботится.
- У нас, ma chere, копейки своих деньжонок нет, в каждом гроше давай отчет.
- Спать ляжем, так и тут она дозором ходит.
- Ты, душечка кузинушка, не хочешь ли покушать чего-нибудь?
- Я сейчас пила чай с белым хлебом.
- Много ты съела белого хлеба, точно цыпленок пощипала. Оттого ты такая худенькая. А ты по-нашему, кушай больше - вон мы какие! Хочешь, Варя, есть! Я сейчас принесу, до ужина еще долго.
- Принеси.
- Какая Анюта смешная, - сказала мне Варя по уходе сестры, - уверена, что землемер к ней неравнодушен, а он влюблен в меня, да я не пойду за него, если и посватается; За меня здешний заседатель хочет свататься. Он этта на маменькины имянины приезжал, так не отходил от меня. И к Анюте наклевывается женишок, да и хороший, ma chere: помещик, 70 душ. Это бы счастье; он не так молод, но солидный, прекрасный человек.
- Да ведь ей землемер нравится! Она не будет любить другого.
- Выйдет замуж, так полюбит, ma chere. Какая еще ты неопытная!
Скоро возвратилась Анюта и притащила большой кусок соленой рыбы, полпирога и несколько ломтей черного хлеба.
- Агаша! ты смотри у лестницы; как заслышишь, что маменька идет, сейчас скажи, мы в минуту уберем под кровать, а то разбранит.
Они, к великому моему удивлению, в несколько минут, с неподражаемым аппетитом уничтожили почти весь принесенный запас.
- Ну, любезные кузины, исполать вам! - сказала я, смеясь.
- Мы, ma chere, по-деревенски. Вон ты какая слабенькая! И в самом деле, лицо мое казалось бледным перед их ярким румянцем, и вся я была мала и тщедушна в сравнении с ними, что очень их забавляло.
Анюте в продолжение вечера пришла странная фантазия носить меня на руках. Она подхватила меня, несмотря на все сопротивления с моей стороны, и начала бегать со мной по комнате.
- Прекрасно! прекрасно! - сказала неожиданно вошедшая Александра Дмитриевна. - Да ты этак ей голову сломишь, бесстыдница! это у нас большая девушка, невеста! Вот, chere amie, ты можешь судить об уме твоей кузины. Пойдемте ужинать. А вас, сударыня, надобно бы оставить без ужина.
Мне очень было совестно и жалко, что бедную Анюту так побранили из-за меня. Она шла позади, потупя голову; но когда я заглянула ей в лицо, то увидела, что она едва удерживается от смеха.
