Джон Апдайк - Рассказы о Маплах
— Папа у нас «нарцисс»!
Он косился на нее, и ему уже казалось, что она себя щекочет, мотая всклокоченной головой…
— Джудит! — Он не кричал на нее так с тех пор, как однажды, еще малышкой, она засыпала сахаром весь кухонный пол. Ему тут же стало стыдно. — Ты сводишь меня с ума!
На четвертой неделе он отправился по делам в Нью-Йорк. Когда он вернулся, Джоан сказала на кухне за рюмочкой:
— Сегодня все друг на друга шипели. Тебя нет, погода паршивая, я гружу в машину всех, кроме Джудит — она осталась ночевать у Маргарет Мерино…
— Ты ей разрешила?! У этой шлюшки с компанией наркоманов? Там, наверное, будут мальчики?
— Я не спросила. Надеюсь, будут.
— Живешь чужой жизнью, да?
Он соображал, получится ли отвесить ей пощечину и одновременно выхватить у нее рюмку, чтобы не разбилась. Рюмка принадлежала к подаренному им на свадьбу сервизу из бирюзового мексиканского стекла, от которого осталось всего три предмета. Уловив своим общим с ним глазом его расчеты, Джоан окаменела. О такое лицо можно было бы разбить кулак.
— Ты дашь мне закончить?
— Валяй. Ditez-moi[18], Шахерезада…
— Мы покатили на автомойку. Гекуба сходила с ума, без умолку тявкала и скакала по кустам вокруг машины, настоящая защитница! Ей понадобилось описать три круга, чтобы понять, что, убежав в одну сторону, она непременно появится с другой. Все просто стонали от смеха. С нами в машине были Дэнни Веттер и одна из подружек Бин по конюшне. Настоящая оргия веселья! — От воспоминаний она разрумянилась.
— Совершенно омерзительная история! Кстати, о мерзости: в Нью-Йорке я совершил странный поступок.
— Переспал с проституткой?
— Почти что. Сходил на порнофильм.
— Ну и жуть!
— Жуть, согласен. Просыпаюсь утром в пятницу ни свет ни заря. До одиннадцати у меня никаких встреч. Плетусь на Сорок вторую улицу. Представляешь, все еще залито невинным утренним светом, а эти заведения размером с пенал уже открыты. Ну и я… Ты сможешь это вынести?
— Вполне. Всю неделю слушала одно детское нытье.
— Плачу три бакса и захожу. Там кромешная темень, хоть глаз выколи, как в «комнате ужасов» на ярмарке. На экране хлопочет ярко-розовая парочка. Слышу людское дыхание, но не вижу ни зги. Когда хочу протиснуться в ряд, обязательно тычу кому-нибудь пальцем в глаз. При этом никто не ворчит. Прямо как застывшие тела не знаю в каком по счету круге ада… Наконец нахожу себе местечко. И что же я вижу? Вокруг одни мужчины, и все до одного спят! Расселись так, чтобы друг друга не касаться. Даже в этот час зал наполовину полон. Полон неподвижных людей…
Он чувствовал ее неудовлетворенность: ему не удалось передать сказочную магию пережитого, полнейшую, свинцовую тьму, негромкий храп, похожий на драконье сопение, аккуратность шахматной рассадки по кинозалу. Изобразить, как он нашел пустое местечко, занял его и присоединился к остальным.
— Как тебе фильм? — поинтересовалась Джоан.
— Ужас! Совершенно возмутительно! Заставляет рассуждать сугубо технически: положение камеры, фонящий микрофон… А уж само действие!.. Чтобы сниматься в порнографии, мужчина должен быть: а — блондином, б — импотентом.
— Верно. — Джоан отвернулась, словно скрывая ход своих мыслей. — Сегодня нам придется ужинать у новых Деннисов. — Мак Деннис снова женился — на женщине, похожей на Элеонор, чуть моложе ее, но, по мнению Маплов, проигрывавшей ей во внешности. — Они задержат нас надолго. А вот завтра, — продолжила Джоан негромко, словно говорила сама с собой, — когда дети займутся своими делами, можно будет, если ты захочешь…
— Нет, — перебил он ее, — я собираюсь на гольф. В четверг один из бухгалтеров повез меня на Лонг-Айленд. Там, даже арендованной клюшкой, я показал чудеса. По-моему, весь секрет вот здесь. — Он продемонстрировал ей свой натренированный мах назад. — Теперь я бью на двадцать ярдов дальше. — И он замахал руками, как мельничными лопастями.
— Понятно, — сказала Джоан, насмешливо присоединяясь к его радости. — Ты занимаешься сублимацией.
В машине, по дороге к Деннисам, он спросил ее:
— Ну как?
— Если честно, замечательно. Все мои органы чувств распахнулись, я ощущаю единение с природой. За навесом распустились жонкили, я любовалась ими и плакала. Невыносимая красота! Мне не сидится в доме, хочется все время рыхлить, подрезать, разгребать камешки…
— Знаешь, — сказал он ей с мрачным видом, — лужайка — это тебе не ковер, который достаточно подмести, здесь нужно принимать решения. Например, сирень: сплошь мертвые побеги.
— Прекрати! — взмолилась Джоан и заплакала. Мимо проносилась темнота, разрываемая светом фар.
В постели, вернувшись от Деннисов (было уже почти два часа ночи; оба перебрали бренди; Мак замучил их монологами об охране природы, миссис Деннис — об интерьерах «своего» дома, который для Маплов оставался домом Элеонор), Джоан призналась Ричарду:
— У меня повторяется одна и та же галлюцинация — это происходит всюду, даже на ярком солнце: мне кажется, что я умерла.
— От чего?
— Понятия не имею. Главное, что умерла — и что это совершенно не важно.
— Даже для детей?
— Они переживают день-другой, а потом даже они успокаиваются.
— Милая! — Он поборол властное побуждение повернуться и дотронуться до нее. — Это все от единения с природой.
— Наверное.
— У меня все по-другому. Мне представляются похороны. Сколько народу будет в церкви, что скажет про меня в проповеди Спенс, кто придет, кто нет…
Главное, придут ли поплакать вместе с Джоан женщины, которых он любил. От картины их дружного горя из-за того, что он навсегда отказал им в своих ласках, он получал подобие удовлетворения, в сравнении с которым меркло мелочное удовольствие и от плотского насыщения, и от маха назад. Плывя на спине в постели, он чувствовал, что, умерев, вырастет до своего истинного масштаба.
Возможно, Джоан улавливала его мысли своим общим с ним глазом; обычно она отворачивалась от него, подставляя свою шикарную спину, чтобы он сам решал, провокация это или отторжение, но теперь лежала параллельно ему, словно парализованная.
— Думаю, это как очищение, — проговорила она. — Представь, сколько энергии уходило на Крестовые походы!
— Может, и так, — пробормотал он без уверенности. — Может, и мы с тобой собираемся в поход.
Оголение
— Посмотри-ка! — Таким тоном Джоан Мапл обычно выражала радость. — На нас посягнули!
Ричард Мапл оторвал голову от песка.
По пляжу брела другая пара, помоложе их — смуглые гривастые существа, величавые от старания контролировать себя. Чтобы понять, что они наги, приходилось приглядываться. Частое посещение на протяжении лета нудистской части пляжа, отделенной мысом от пляжа, где загорали в купальниках и где возлежали Маплы с детьми, книжками, полотенцами и лосьонами, позволило этой юной парочке покрыться ровным загаром. Половые признаки, занимающие такое раздутое место в нашей внутренней мифологии — груди, лобковая растительность — на расстоянии, да еще на ярком солнце сводились почти к нулю. Даже пенис молодого человека казался второстепенной деталью. Его спутница выглядела его уменьшенной копией — та же завораживающая упругая походка, та же волнующая компоновка конечностей, живота, торса, плеч, головы.
Ричард с трудом сдержал стон восхищения. Двое голых безмолвно надвигались на спрессованный песок, на людей в купальниках и плавках, как две морские волны, расставшиеся с безразличием самовлюбленно мерцающего моря.
— Ну и ну! — произнес под одним из зонтиков женский голос, полетевший над пляжем, как обертка от сандвича. Старикашка с тощими ножками, прикрепленными к бочкообразной грудной клетке мальчишескими клетчатыми плавками, вскочил с видом беспомощной воинственности, захлебываясь собственной дерзостью, и стал делать жесты, похожие одновременно на сигналы таксисту и трясение кулаком. Чувства самого Ричарда, как он заметил, были бурными, даже истерическими: тут присутствовало и восхищение их бесстрашием, и ощущение общественной опасности; удовольствие при виде голой женщины вытеснялось ненавистью к голому мужчине, чьей союзницей она себя публично выставляла; удовольствие от вида мужчины вступало в конфликт с инстинктивным вниманием к его бескостному придатку, к этой обезьяньей сноске под богоподобной грудной мускулатурой; зависть к их молодости, смелости и красоте уступала место осознанию своего собственного телесного несовершенства, такому острому, что он стал невольно озираться, ища, где бы спрятаться.
Его довольная жена, полногрудая поборница свободы нравов, сказала:
— Сейчас их закидают камнями.
Внезапно обнаженная пара, уже прошествовавшая порядочное расстояние, развернулась и бросилась наутек. Особенно смешной выглядела при этом девица: ее ягодицы тяжело болтались от неуклюжих стараний не отстать от спутника. Расстояние между ними увеличивалось, волосы бегуна приподнялись, как пена над ослепительной морской синевой.
