Ханс Фаллада - Волк среди волков
- Да... - сказал Пагель задумчиво.
- Возьмите с собой толстуху, которая ждет в передней. Хотя бы для того, чтобы во время поездки с вами была женщина и чтобы никто не мог еще что-нибудь наклепать на вас.
- Хорошо, - сказал Пагель.
- Не говорите с ней слишком ласково или слишком сурово. Только самое необходимое: "Садись сюда. - Ешь. - Ложись спать!" Она покорна, как овечка. Ни намека на волю не осталось. Говорите ей ты и не называйте Виолетой, - она пугается.
Шепотом:
- Он называл ее не иначе как шлюхой.
- Перестаньте! - крикнул Пагель и тихонько спросил: - А он?..
- Он?.. Кто? О ком вы говорите?! - крикнул толстяк и так ударил по плечу Пагеля, что тот пошатнулся. - Вот и все, - сказал он спокойнее, - и ни слова больше! Ни слова! Уложите свои пожитки, можете воспользоваться машиной, которая стоит внизу. До Франкфурта я доеду с вами. И еще вопрос, молодой человек. Деньги у вас есть?
- Да, - сказал Пагель. В первый раз за последнее время он охотно признавался в этом.
- Я истратил восемьдесят две марки, верните их мне. Благодарю. Я не дам вам квитанции. У меня нет больше имени, которым я мог бы подписаться. Но если фрау фон Праквиц спросит, скажите, что мне пришлось одеть ее во все новое - она была в лохмотьях. А затем - кой-какие путевые издержки. Ну, а теперь в дорогу! Укладывайтесь, и пусть толстуха пошевеливается - через полчаса я буду ждать с машиной, на дороге к лесу, метрах в ста отсюда. Надо уехать как можно незаметнее.
- А нельзя ли мне сейчас повидаться с фройляйн Виолетой?
- Молодой человек, - сказал толстяк. - Не торопитесь. Нерадостное это будет свидание. Вы еще успеете убедиться в этом. Марш! Даю вам тридцать минут.
И он ушел.
8. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОЧЕРИ
Из тридцати минут восемь ушло на то, чтобы поставить в известность обо всем происшедшем Аманду Бакс, убедить ее, что ради фройляйн Виолеты ей надо бросить на произвол судьбы свой птичий двор, а затем заставить ее действовать. Пять минут ушло на дорогу в контору, где предстояло уложить вещи. А так как столько же времени надо было иметь в запасе на дорогу к машине, осталось двенадцать минут на сборы. Поэтому были взяты только два ручных чемодана. Один для Аманды, один для Пагеля.
Вольфганг Пагель, явившийся в Нейлоэ с громадным сундуком-шкафом, уезжал почти ни с чем. Но об этом он не думал: он больше размышлял о том, не оставить ли тайному советнику в пояснение несколько строк. Ему было тяжело при мысли, что завтра утром все будут перемывать ему косточки, обзывая нечестным служащим и жалким трусом. Он спросил совета у Аманды.
- Писать? - спросила Аманда. - Да что вы ему напишете? Ведь он ни одному слову не поверит, когда увидит, какое здесь столпотворение! Нет, пусть это попозже сделает барыня. Но, господин Пагель, - продолжала она, чуть не плача, - если вы думаете, что я все брошу здесь, все как есть мои чудесные вещи, да сюда еще явится какая-нибудь баба вроде Минны-монашки, и все перероет, да еще, чего доброго, напялит мое нарядное белье на свое грязное тело...
- Ах, да не тревожьтесь вы о вещах, Аманда, - рассеянно сказал Пагель, - вещи - дело наживное...
- Как? - с возмущением спросила Аманда. - Вы-то, пожалуй, еще наживете себе новые вещи, но не я! А ведь какая это радость, когда в шкафу отложена на особый случай пара новеньких шелковых чулок, об этом вы и вовсе понятия не имеете! Уж будьте уверены, если старый скандалист не вышлет мне сейчас же мои вещи с оплаченной пересылкой, я сама сюда приеду, и тогда я ему покажу...
- Аманда, всего только три минуты!
- Так, всего три минуты? И вы это говорите как ни в чем не бывало! А мое жалованье? Да, господин Пагель, обо всем вы подумали, а о том, что я тоже хотела бы получить что-нибудь за свою работу, это у вас последнее время совсем из головы вылетело. Но я не больна вашей болезнью, господин Пагель! Если вам плевать на деньги, то мне нельзя на них плевать, я требую жалованье за три месяца с распиской, все как полагается - вы это и в кассовую книгу впишите! Я хочу, чтобы все было правильно!
- Ах, Аманда! - вздохнул Пагель, но сделал так, как она хотела.
Затем он последний раз запер дверь конторы и бросил ключ в маленькой жестяной почтовый ящик так, что он загремел. И они поспешно зашагали, с чемоданами в руках, сквозь черную ночь. Там и здесь, почти во всех домах еще горел свет - было около девяти часов. Деревня с любопытством ждала приезда тайного советника.
- Осторожно! - сказал Пагель и потянул Аманду в темный уголок.
Кто-то шел по дороге через село, и они боязливо застыли в темноте, точно настоящие преступники. И только когда хлопнула дверь, они двинулись дальше.
Вот они прошли мимо виллы, ее темный силуэт сливался с темнотой ночи. Вдали показался слабый свет машины, которая стояла у опушки леса.
- Восемь минут опоздания! - проворчал толстяк. - Имел бы я понятие, куда деваться с ней, я бы давно укатил! Ты, девушка, садись рядом, но предупреждаю, если начнешь трещать, тебе не поздоровится. Идемте, молодой человек, нам придется сесть на откидные места.
И он открыл дверцу машины. Наступила долгожданная минута, но ничего особенного не произошло. Что-то темное зашевелилось в глубине автомобиля. И толстяк просто сказал:
- Не беспокойся, спи. - И темное перестало шевелиться. - Поехали! крикнул толстяк шоферу. - Сломя голову во Франкфурт. Молодой человек даст вам на чай, если будете там до одиннадцати.
Автомобиль рванулся в темноту, мимо промелькнула вилла, проплыли огоньки деревенских домиков. Пагель пристально смотрел на контору, но в темноте ничего не мог разглядеть. А вот и замок...
- Свет! - взволнованно воскликнула Аманда. - Минна-монашка ждет меня. Каково-то ей будет сегодня одной справляться с тайным советником...
- Затрещала! - сказал толстяк, но тон его не был злым. - Можете спокойно курить, молодой человек. Это ей не мешает. Я тоже курю.
Немного спустя Пагель действительно решился закурить.
Неподалеку от уездного города с ними едва не случилось несчастье. Они чуть было не налетели на карету. А все потому, что кучер Гартиг предоставил лошадям идти как хотят, а голова его все время была повернута назад, к тайному советнику. Тот высунулся из окна, чтобы лучше слышать кучера, и, таким образом, уже по пути узнал о той сумасшедшей кутерьме, которая творилась в имении.
- Тайный советник, - пояснил Пагель, когда яростная брань кучера и седока замолкла позади.
- Да, да, - задумчиво сказал толстяк. - Уж сегодня ночью он поворочается в своей постели!
За уездным городом тянулось шоссе. После громыханья и тряски на проселочных дорогах машина шла теперь почти бесшумно, все с большей скоростью. Дальше, все дальше.
Пагель грустно думал о странных пассажирах, собравшихся в этой машине, таких разных и одиноких; его мучила мысль, что делать ночью с девушкой...
Толстяк постучал в окно шоферу, в машине стало светлее от уличных фонарей.
- Здесь я выйду, - сказал он. - Послушайте, шофер... Этот молодой человек заплатит за всю поездку. По восемьдесят пфеннигов за километр знаю, что это много, молодой человек, но сюда включена и обратная поездка порожняком. Счетчик показывал сорок три тысячи семьсот пятьдесят, когда мы выехали. Заметьте себе, юноша.
- Верно, - сказал шофер. - А денег у вас хватит, господин? Набежит свыше трехсот марок!
- Хватит, - сказал Пагель.
- Значит, все в порядке, - отозвался шофер. - А я, по правде сказать, сомневался.
- Покойной ночи, - сказал толстяк. И тут же повернулся, ушел...
- Шофер, - распорядился Пагель, - остановитесь у какого-нибудь ресторанчика, когда мы будем в самом городе. Надо еще поесть.
- Сделаем, - ответил шофер, и они опять тронулись в путь.
В машине стало еще светлее. Ее освещали фонари, но темная фигура не шевелилась. Это была лишь темная фигура, безыменный седок, уткнувшийся лицом в угловую подушку сиденья.
- Вот мы и остались с ней одни, - сказал подавленный Пагель. Фройляйн, фройляйн Виолета, не хотите ли закусить?
Он забыл - нет, он не забыл, он просто не мог решиться говорить с ней как с непонятливым ребенком или неразумным животным.
Она задрожала в своем углу, он почувствовал, он увидел это - что-то всполошило ее. Понимает она или не хочет, не может понять?..
Дрожь усилилась, послышался жалобный звук, нечленораздельный - точно птица одиноко плачет в ночи...
Аманда сделала движение к ней. Пагель предостерегающе положил руку на руку Аманды, он старался усвоить холодный, бесстрастный тон сыщика: "Успокойся, спи..."
Несколько времени спустя они остановились.
Аманда вошла в ресторан, принесла все, что нужно.
- Теперь ешь, пей, - сказал Пагель.
И снова двинулась вперед машина, все с большей скоростью неслась она во мраке, к Берлину. Пагель сказал:
- Теперь усни.
Они ехали долго, было темно, было тихо. Пагель думал о том, что и он блудный сын, возвращающийся домой! Вот и она возвращалась домой!
Чужие, чужие - дети уже не знают родителей. Ты ли это? - спрашивает мать. Ах, жизнь, жизнь! Ничего нам не дано удержать, как бы мы ни хотели... Мы скользим, спешим, не зная покоя, вечно преображаясь. Мы говорим вчерашнему дню: "Ты ли это? Я не узнаю тебя! Остановись же! Остановись!.. Мимо!.."
