Марсель Прево - Куколка (сборник)
В этот период времени я, к своему великому удивлению, обрел в себе незаподозренные даже мной самим запасы сыновней нежности и к мадам де Теней, и к моему наставнику, и даже к моему опекуну. Я каждому из них написал по длинному письму и думаю, что они могли остаться довольны, потому что, помимо моей искренней привязанности к ним, они могли еще убедиться и в том, что я веду безукоризненный образ жизни: усердно занимаюсь, хожу в министерство, в свободные часы брожу по парижским музеям, а потом возвращаюсь к себе и снова сажусь заниматься.
Мадам де Тенси даже сочла своим долгом написать мне письмо, в котором дружески посоветовала не слишком утруждать свои мозги, а время от времени давать себе отдых и легкое развлечение. Она дала мне адреса нескольких знакомых домов и попросила меня бывать у ее друзей, уверяя, что я там не соскучусь, так как в каждом из них есть молодые люди моего возраста или барышни. Я поблагодарил ее за внимание и заботу обо мне, но решил воздержаться от этих посещений.
Жизнь страстно влекла меня к себе, а вместе с тем и пугала.
Я был далеко не глуп и потому прекрасно понимал, что еще совершенно не знаю жизни. Хотя я был уверен в своем воспитании и прекрасно знал, что ни при каких обстоятельствах не растеряюсь и в любом обществе всегда сумею держать себя уверенно и с достоинством, как подобает светскому молодому человеку, но… это не удовлетворяло меня. Я входил в жизнь со сладостно-жутким трепетом новобрачной; у меня было совершенно нетронутое детское сердце, при воображении пансионерки, жадно рвущейся к романтическому неизвестному и жаждущей приключений. И я это сознавал!
Приключение!.. Приключение, которое кинет меня в объятия женщины, но не одной из тех, которые отдаются за деньги, а искренне увлекающейся мной, страстно и поэтично любящей меня. И я представлял себе, как она оживит и преобразит своим присутствием мой одинокий хорошенький уголок. Я представлял себе ее неизвестный мне, но гармоничный голос, ее смех, несущийся по моим комнаткам, легкий шелест ее одежд, опьяняющий запах ее молодого, гибкого тела.
Но, я хотел, чтобы это «приключение» было неожиданно, смело и упоительно-безумно, чуждо банальности обычных представлений и обычной лжи адюльтеров, Я хотел, чтобы «она» была женщиной из общества, но не того общества, в котором вращаются мадам де Тенси, мой наставник и опекун, чтобы «она» не могла сказать при моем первом робком поцелуе: «О, мсье Филипп д'Алонд, так ли вас воспитывали?» Ну, одним словом, я мечтал об одном из тех приключений, которые мне представлялись во время моих научных поездок, но реализации которых вечно мешали бдительность и строгость моего наставника.
Я подходил к зеркалу, разглядывал себя и думал: «Неужели же не найдется красивой, умной и доброй молодой женщины, которой придутся по вкусу эти большие карие глаза, эти густые каштановые, волнистые волосы, эти правильные черты лица и прелестные, ровные зубы?.. Ведь я – красивый малый, черт побери! Я молод, полон сил и жажду любви! Чего же еще? Приди же, желанная, страстно любимая, приди! Я жду тебя!»
О, как я ждал ее, эту неведомую женщину, мечту моих юношеских пылких грез! Как страстно я призывал ее, с какой готовностью предлагал ей свое нетронутое юное сердце, простирая к ней свои трепещущие целомудренные объятия!
Глава 2
Вице-директором того департамента министерства иностранных дел, к которому я был прикомандирован, был некий Лорио, известный у служащих под названием: «мое положение», так как он имел обыкновение чуть не ежеминутно употреблять эти слова. Он крайне любезно встретил меня: он очень любил людей «хорошего общества» и очень ценил родовитость и древность рода.
Однажды, в середине масленичной недели, когда я зашел наведаться в министерство, Лорио вызвал меня в свой кабинет.
– Мсье д'Алонд, – сказал мне этот маленький человечек, донельзя комичный своей напыщенностью, – часто ли вы бываете в обществе? Теперь карнавал, самое время для удовольствий…
Я ответил, что с самого своего приезда в Париж со дня на день откладываю визиты, и какие бы то ни было знакомства и развлечения.
– Ага, вот оно что! – ответил он, – вот почему я нигде не встречаю вас! Я-то много бываю в обществе… в высшем обществе, – подчеркнул он, – но в настоящее время до Пасхи лишен возможности выезжать: у меня траур – умер один родственник, – пояснил он. – Не хотите ли поехать завтра вместо меня на один маскарад? О, очень фешенебельный маскарад! – быстро добавил он. – Его устраивает одна из представительниц итальянской аристократии, маркиза де Талиасерпи… Это – благотворительный маскарад… Я конечно должен был взять билет… мое положение, вы понимаете, принудило меня… но, так как я в трауре…
С этими словами он протянул мне входной билет.
Мне крайне не хотелось, но я счел неудобным отказать старшему, хотя мне – повторяю – это было крайне неприятно: ведь я знал, что эти билеты платные и, значит, принимая таковой от Лорио, я невольно обязывался ему. Но пришлось принять.
– Вот и прекрасно! – сказал Лорио. – Вы развлечетесь и, может быть, сделаете какие-нибудь интересные знакомства. Очень рад возможности доставить вам удовольствие. А вместе с тем, вы будете прекрасным представителем нашего министерства. Зайдите в следующую среду; мне будет интересно выслушать ваши впечатления.
Я поблагодарил своего начальника, но дал ему понять, что принимаю это как служебную миссию, от которой не имею права отказаться.
Я знал понаслышке о том, что это за маскарад, который казался Лорио таким «фешенебельным». Маркиза де Талиасерпи действительно принадлежала к сливкам итальянской аристократии, но она так много жертвовала на благотворительные дела, что ей не хватало своих средств, и потому она ежегодно устраивала в своем роскошном особняке на улице Бальзака благотворительный вечер, а сбор с него употребляла на такие дела, на которые не хватало ее личных средств. На эти вечера съезжались и настоящий «свет», и элегантный «полусвет» высшей марки. Светских дам интересовала возможность встретиться и видеть вблизи шикарных кокоток, а последние радовались возможности потолкаться в обществе светских женщин. Таким образом, и те, и другие были вполне удовлетворены.
Я знал это, но был преисполнен таким отвращением к профессионалкам любви, что уже заранее чувствовал отвращение к предстоящему балу.
Поэтому, когда настало время, я без особой горячности сделал свой туалет и отправился на улицу Бальзака с твердым намерением пройтись по залам, сделать поверхностный, беглый осмотр, дабы иметь возможность «отрапортовать» своему начальству, и тотчас же вернуться восвояси.
Однако же, вручая с кислым видом лакею свои пальто и палку, я невольно почувствовал некоторое волнение. Был приблизительно час ночи. В высоких, красивых сенях, уставленных чудными растениями, уже толпилась масса людей. Мужчины в своих черных фраках и смокингах не представляли для меня ничего неожиданного, но зато женщины явились для меня совершенно необычными, и, скажу, упоительным зрелищем. Бальные платья, драгоценности, красивые прически, живые цветы и таинственные, манящие маски, прикрывающие пол-лица, ослепительное сверкание глаз сквозь разрезы маски, сверкание декольтированных плеч, обнаженных рук, опьяняющий запах тонких духов – все это поразило меня, кинулось; мне в голову, как крепкое вино.
Ах, что за дивное зрелище! Все эти тонкие, стройные, изящные красавицы, ловким пластичным движением плеч сбрасывающие с себя элегантные манто, отделанные драгоценными мехами горностая, шиншиллы, соболя!.. А подчас появление из-под такого манто стройной фигурки в платье «директорши», с разрезом до пояса, дающим возможность полюбоваться стройной ножкой во всю ее длину!..
Конечно, я чувствовал презрение к женщинам, способным показываться в таком откровенном наряде. Я не мог бы ни заинтересоваться, ни полюбить ни одну из них, но, тем не менее, они опьяняли меня, чаровали глаз, невольно дурманили голову.
Я вошел вслед за этой душистой, сверкающей толпой. Начиная с первого же зала, все оказались в такой толчее, что приходилось двигаться с руками, плотно прижатыми по бокам. Но это никого не огорчало и не обескураживало. Напротив, эта теснота всех смешила и развлекала. То и дело слышались веселые шутки и легкий смех.
Предо мной стеной стояла спина, выпиравшая из низко вырезанного корсажа. Она была чересчур широка, чересчур жирна, чересчур красна, и ей видимо было чересчур жарко. Вид этой докучной спины привел меня в некоторое раздражение, и я недовольно перевел взор в сторону. Там, в стороне от общего людского потока, стояла, прислонившись к колонне, женская фигура в желтом домино и черной бархатной полумаске, обшитой черным кружевом. Сквозь миндалевидные разрезы виднелись черные бархатистые глаза, чернее самой маски, и их взоры тревожно и настойчиво перебегали по проходящим, словно разыскивая кого-то в толпе. И вдруг взор этих глаз остановился на мне и так и замер, словно прикованный к моему лицу.
