Рамон Меса - Мой дядя - чиновник
Прежде чем дон Хенаро успел закончить свои наставления, мой дядя, вооружившись пером, уже сражался на подступах к новому труду, доверенному его таланту.
Но как только его опытный наставник вышел из кабинета, дядя прервал своё занятие и незамедлительно обратился ко мне:
— У меня, племянник, сейчас так перепутались все мысли, что я не в состоянии написать ни строчки. Составь прошение и помни, что от его успеха зависит сохранение нашей должности.
— Сколько листов вы желаете получить?
Это был мой любимый вопрос, с которым в подобных случаях я всегда обращался к дяде.
— Думаю, что листов пятнадцать-двадцать будет достаточно.
Спустя четыре дня прошение, отвечающее требованиям моего дяди, было завершено.
— Очень хорошо, — сказал дон Хенаро, прочтя его. — Полагаю, что даже мои влиятельные связи не произвели бы лучшего действия, чем это ходатайство. Я лишь слегка подчищу текст, чтобы убрать кое-какие неточности, и он станет образцом делового письма.
— Как вы считаете, братец, отправят меня на Филиппины? — спросил мой дядя.
— Покамест нет: наше преимущество в том, что ещё не приплыл человек, который должен заменить тебя. Понятно?
— Л откуда вы это знаете?
— Нелепый вопрос! Да оттуда, что он до сих пор не объявился. Его появление стало бы для нас непреодолимым препятствием. Полагаю, что, на твоё счастье, на перевод сюда претендует кто-нибудь с Филиппинских островов: оттуда до Кубы не близко. Вот я и надеюсь всё уладить до его прибытия. О, страна мошенников!
— А если бедняга всё-таки приедет и останется без должности? — изобразив па лице сострадание, вставил дядя, хотя в душе он, несомненно, желал, чтобы именно так и случилось.
— Как же нам помочь ему? — отозвался дон Хенаро, делая вид, будто глубоко заинтересован в судьбе несчастного чиновника, который едет сюда в надежде получить место, а найдёт его занятым.
«Неужто меня отправят на Филиппины?» — Эта тягостная мысль изводила моего дядю, лишала его покоя и довольства. По ночам он видел страшные сны и нередко просыпался с воплем:
— Нас переводят! Нас переводят!
Порой он просто соскакивал с постели и бросался бежать с криком:
— Филиппины! Филиппины!
Я даже опасался, как бы такие нервные припадки не свели его с ума.
На службе дядю продолжало одолевать беспокойство: иной раз, посидев с минуту на стуле, он срывался с места и принимался расхаживать по комнате от стены к стене; иногда же, наоборот, целыми часами пребывал в оцепенении, стиснув голову руками, уставившись в потолок и бормоча что-то нечленораздельное.
— Дон Висенте Куэвас, поберегите себя! Вы же, того гляди, захвораете! — предостерегали его сослуживцы. — Не волнуйтесь, дружище, — дон Хенаро здесь полный хозяин.
Но дядя лишь сокрушённо повторял:
— Так-то оно так, и всё-таки неужели меня отправят на Филиппины?
К счастью, страхи его длились недолго. У дона Хенаро в Мадриде были связи, он развил бурную деятельность, чтобы поскорее получить ответ на прошение, и резолюция не заставила себя ждать. Не прошло и полутора месяцев с того дня, когда прозвучал крик: «Нас переводят!» — посеявший смятение всюду, где его услышали, со дня, когда вся канцелярия лихорадочно передавала из рук в руки большой лист с мелкой убористой печатью, который был всего-навсего номером «Правительственного вестника», — и тем же самым путём, что злосчастная новость, прибыла радостная весть об отмене приказа насчёт перевода па Филиппины.
Едва я увидел, что дядя бегает по отделам, показывая всем новый номер «Вестника», и то похлопывает кого-нибудь по спине, то пожимает руки сотоварищам по несостоявшемуся путешествию, как мне тотчас же стало ясно, что ему уже не угрожает плаванье по Тихому океану.
— Племянник… — начал он, показывая мне газету.
Но я не дал ему возможности прочесть.
— Я уже всё знаю: вы не едете ни на какие Филиппины, дядя, — прервал я его.
Тем не менее в проломе, где скоро должна была встать винтовая лестница, появился дон Хенаро. Он сложил руки рупором и прокричал:
— Вот видишь! Ты уже не поедешь на Филиппины.
Не успел дон Хенаро закончить фразу, как в дверях показался швейцар Хуан, или, точнее, начальник привратницкой, и, скорчив самую невероятную гримасу в подтверждение своей радости, произнёс:
— Слава богу, сеньор мой дон Висенте! Мы все уже знаем, что вы не едете на эти самые Филиппины.
— Вы правы, милейший Хуан, — отозвался дядя и тут же дважды или трижды прочёл ему скупые строчки, в которых содержалось последнее решение министерства.
— Теперь никаких сомнений не остаётся! — смеясь, возгласил Хуан и замотал головой из стороны в сторону, словно баран с бубенчиками па шее.
Угроза ссылки на далёкие острова Океании отпугнула от моего дяди хор почитателей, прежде окружавший его. Но как только стало известно, что дон Висенте Куэвас уже не отправляется в столь отдалённые края, весь синклит дядиных поклонников в полном составе ввалился с поздравлениями в нашу комнату.
— О, мои добрые друзья! — восклицал дядя, пожимая руки всем подряд.
И он несколько раз прочёл им заметку в газете.
— Да, да, мы уже знаем, что вы не уедете от нас на Филиппины, — устало отозвались они и удалились.
— В этом, дядя, вам уже не приходится сомневаться, — добавил я.
— Вот именно, вот именно, — отозвался дядя и нервно рассмеялся.
Затем, видимо желая убедиться, что всё происходящее — не сон, а явь, мой родственник несколько раз подпрыгнул, сел на обычное место, открыл ящик письменного стола и вынул из него несколько книг.
— Ах, племянник, — произнёс он, — у меня в столе был припрятан мой бедный Поль де Кок. Посмотри, — добавил дядя, показывая мне пожелтевшую пыльную страницу, — вот Здесь я остановился в тот проклятый час, когда ты так перепугал меня своим криком: «Нас переводят!»
И он снова разразился громким смехом.
Опять всё пошло обычным порядком, дядя снова недвижно восседал на своём стуле, но случай, о котором я только что поведал, преисполнил моего родственника неизбывной тревогой. Всякий раз, когда звук пушечного выстрела сотрясал жалкие остатки стекла, застрявшие в оконной раме нашей берлоги, лицо моего дяди выражало душевное волнение; надо признаться, что и я разделял дядины опасения.
До известия о переводе его на другой край света дядя, Заслышав сигнальный выстрел пушки, неизменно высовывался из дверей нашей комнаты и пронзительным, как звук почтового рожка, голосом кричал:
— Почта!
Но после рассказанного случая, который заставил его прожить столько дней в неизвестности и тоскливом ожидании, дядя, услышав гул орудия, возвещавшего о прибытии корабля, неизменно становился серьёзен, сердце его начинало учащённо биться, и голосом сиплым, как звук старой лопнувшей трубы, он глухо и испуганно возвещал:
— Почта!
XVI
ПРЕКРАСНОЕ УТРО И ПРЕКРАСНЕЙШАЯ ДЕВУШКА
Однажды ранним утром дон Хенаро и мой дядя, нежно державший его под руку, прогуливались по бульвару Аламеда де Паула.
Солнце, вот-вот готовое появиться из-за зелёных холмов, возвышавшихся на противоположной стороне порта, окрашивало в алый цвет и золотило края больших тяжёлых серых туч, нависших над холмами. Стоял редкий туман, и все предметы издалека казались окутанными лёгкой газовой вуалью. На фоне этой опаловой недвижной пелены чернели беспокойные клубы дыма, который выбрасывали трубы пароходов. В широких горловинах труб дым закручивался в бесконечные спирали и, расплываясь грязными пятнами, то тут, то там пачкал чисто умытое голубовато-розовое небо, где боязливо мерцали одинокие звёзды. Шумное дыхание паровых машин, верещание блоков, монотонные песни, в такт которым моряки смолили канаты и развешивали для просушки брезенты, чтобы первый утренний бриз унёс ещё хранимое тканью влажное дыхание ночи; яркая, блестевшая капельками росы листва лавров, росших вдоль бульвара; неутомимо щебечущие пичужки, нашедшие себе приют в их ветвях, — всё это прекрасное, полное жизни зрелище целиком поглотило внимание обоих приятелей.
Так, не проронив ни слова, они долго прохаживались из конца в конец аллеи. Вдруг дон Хенаро остановился, выпустил руку дяди, пристально посмотрел на него и объявил:
— Послушай, Висенте, тебе следует жениться.
Мой дядя в полной растерянности огляделся вокруг.
Из-за холмов выходил край солнечного диска, бросая на Землю сноп лучей, словно затем, чтобы зажечь позолоченные шарики, украшавшие верхушки мачт на кораблях, стоявших на якоре в гавани; бриз начинал рябить спокойную морскую гладь, шевелить паруса и рассеивать лёгкую дымку тумана; колёса пароходов оставляли за собой на волнах широкие белые полосы; ветви пальм, по которым непрерывно порхали птицы, лениво колыхались от ветерка, и с листка на листок катились капельки росы; стаи домашних голубей, купаясь в лучах утреннего света, стремительно кружились в небе. В этот ликующий день всё вокруг было так полно жизнью и красотой, всё так радовало, умиляло и успокаивало душу, что мой дядя, услыхав, как спутник заговорил с ним о любви, почувствовал неизъяснимое блаженство.
