Редьярд Киплинг - Свет погас
Глава VIII
Было два у Гайаваты,
Как сказал я, верных друга,
Музыкант был Чайбайабос
И силач великий Квазинд.
"Гайавата"
Торпенхау нумеровал последние страницы какой-то рукописи, а Нильгау, который зашел сыграть в шахматы и остался потолковать о политике, просматривал начало, отпуская пренебрежительные замечания.
- Это довольно-таки выразительно и бойко, - сказал он, - но серьезного разбора политического положения в Восточной Европе здесь и в помине нету.
- Мне лишь бы настрочить сколько требуется, и дело с концом... Тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять - ну вот, как будто и все? Получится одиннадцать или двенадцать столбцов отменной брехни. Ого! - Торпенхау сложил листки в стопку и замурлыкал себе под нос:
- Ягнят продаю, продаю ягнят,
Но будь я, как сам король, богат,
Я не стал бы кричать: "Продаю ягнят!"
Вошел Дик, держась самоуверенно и даже несколько вызывающе, но чувствуя себя на верху блаженства.
- Вернулся, наконец? - спросил Торпенхау.
- Допустим. А вы тут что поделываете?
- Работаем. Слушай, Дикки, ты ведешь себя так, будто тебе принадлежит весь Английский национальный банк. За воскресенье, понедельник и вторник ты ни разу не взял в руки кисть или карандаш. Это сущее безобразие.
- Замыслы приходят и уходят, дети мои. Они исчезают, как дым, когда мы с вами покуриваем табачок, - возразил Дик, набивая трубку. - И более того... - Он нагнулся и сунул в камин бумажный жгут. - Аполлон далеко не всегда натягивает тетиву своего лука... Нильгау, к черту ваши дурацкие шуточки!
- Здесь не место проповедовать теорию вдохновения свыше, - сказал Нильгау, вешая обратно на гвоздь огромные, хитроумно сделанные мехи, которыми Торпенхау раздувал огонь в камине. - Мы же предпочитаем грубые орудия ремесла. Во! То место, на котором сидят.
- Не будь вы этаким жирным здоровяком, - сказал Дик, озираясь в поисках оружия, - я бы вас...
- Не смейте затевать здесь возню. В прошлый раз вы разворотили половину мебели, когда перебрасывались подушками. Дик, поздоровайся лучше с Дружком. Ты только погляди на него.
Дружок спрыгнул с дивана и терся о колени Дика, царапая когтями его башмаки.
- Славный ты мой! - воскликнул Дик, подхватив песика на руки и целуя его в черную отметину над правым глазом. - Как делишки, Дружочек? Этот урод Нильгау прогнал тебя с дивана? Куси его, мистер Другс.
Дик усадил песика на живот Нильгау, который всей своей тушей развалился на диване, и Дружок принялся его трепать, словно хотел растерзать в клочья, покуда толстяк не придавил его подушкой, после чего песик притих, часто дыша и высунув язык всем напоказ.
- Сегодня утром, Торп, прежде чем ты продрал глаза, этот проказник Дружок успел сделать вылазку на улицу. Я видел, как он лебезил перед приказчиком мясной лавки на углу, когда тот отпирал двери. Можно подумать, будто хозяин его голодом морит, - сказал Дик.
- Ну-ка, Другс, признавайся, правда ли это? - строго вопросил Торпенхау.
Песик забился под подушку, выставив лишь упитанный белый задик, словно этот разговор его более не интересовал.
- Сдается мне, что еще один блудливый кобель тоже совершил сегодня вылазку, - заметил Нильгау. - Чего ради ты вскочил ни свет ни заря? Торп полагает, что ты собираешься купить лошадь.
- Он прекрасно знает, что со столь серьезным делом мы могли бы справиться все втроем. Нет, просто мне стало грустно и одиноко, вот я и съездил взглянуть на море и на проплывающие суденышки.
- Куда же это ты съездил?
- В одно местечко на берегу Ла-Манша. Кажется, оно называется Ухни, или Плюхни, или как там его, не упомню, но это всего в двух часах езды от Лондона, и можно увидеть корабли на плаву.
- Ну и что же, встретился среди них какой-нибудь знакомый?
- Только "Барралонг", который отплывал в Австралию, да одесский транспорт с зерном стоял под разгрузкой. День выдался холодный, но так приятно было подышать соленым морским воздухом.
- Стало быть, это ради встречи с "Барралонгом" ты напялил парадные штаны? - осведомился Торпенхау, ткнув пальцем.
- Да ведь у меня нет ничего другого, ежели не считать рабочего комбинезона. И кроме того, я хотел оказать морю уважение.
- И тебя не манил простор? - полюбопытствовал Нильгау.
- До безумия. Лучше не говори. Зря я поехал.
Торпенхау и Нильгау обменялись многозначительным взглядом, а Дик меж тем нагнулся, разглядывая обувь под вешалкой.
- Вот эта пара подойдет, - заявил он наконец. - Не могу сказать, чтоб ты проявил хоть малую толику вкуса при выборе домашних туфель, но были б они впору, вот что главное.
Он сунул ноги в просторные мокасины и удобно развалился в глубоком кресле.
- Это моя любимая пара, - сказал Торпенхау. - Я как раз собирался сам ее надеть.
- Какой срам, ты только о себе думаешь. Едва заподозришь, что я хоть минутку хочу провести в свое удовольствие, немедля норовишь мне так или иначе досадить. Ищи себе другую обувь.
- Скажи спасибо, Торп, что Дику не по росту твоя одежда. Оказывается, у вас все общее, - сказал Нильгау.
- У Дика нет ничего такого, что я решил бы надеть. Деньжатами у него, правда, всегда разжиться можно.
- Черт тебя побери, неужто ты шарил в моих тайниках? - осведомился Дик. - Вчера я припрятал соверен в жестянке из-под табака. Ну мыслимо ли аккуратно платить по счетам, когда...
Тут Нильгау принялся хохотать, и Торпенхау вторил его смеху.
- Припрятал вчера соверен! Плохо же ты умеешь считать. Месяц назад ты дал мне взаймы пять фунтов. Помнишь? - спросил Торпенхау.
- Конечно, помню.
- А помнишь ли, что через десять дней я вернул деньги и ты сунул их в жестянку?
- Да неужто, разрази меня гром? А я-то думал, они в какой-нибудь из коробок с красками.
- Думал! С неделю назад я зашел к тебе в мастерскую взять табачку и нашел эти деньги.
- Как же ты ими распорядился?
- Сводил Нильгау в театр и накормил обедом.
- Да будь у тебя вдвое больше денег, накормить Нильгау досыта тебе не удалось бы все равно, - разве только армейскими консервами. А эти деньги я рано или поздно нашел бы сам. Ну чего вы смеетесь?
- Как ни кинь, а ты редкостный простак, - сказал Нильгау, все еще посмеиваясь при воспоминании об обеде. - Ну да ничего. Мы оба изрядно потрудились на своем веку, тебе же, бездельнику, эти деньги достались незаслуженно, и мы правильно поступили, когда их потратили.
- Заслушаться можно - до того приятно звучат такие слова в устах человека, который, между прочим, набил брюхо за мой счет. Ничего, в ближайшие же дни я заставлю вас поплатиться, и этот обед вам боком выйдет. А покамест не сходить ли нам в театр?
- Прикажешь обуваться, одеваться - и еще мыться? - проворчал Нильгау с ленцой.
- Ладно, я отказываюсь от этой затеи.
- А что, ежели мы для разнообразия - ну, положим, в виде редчайшего исключения, - мы с вами, слышите, мы, возьмем угли и холст да поработаем немного?
Торпенхау произнес это многозначительно, однако Дик только вытянул ноги в мягких мокасинах.
- Этот болтун определенно помешался на мысли о работе! У меня же если б и были неоконченные эскизы, то нету модели. Будь у меня модель, так нет фиксатива, а я всегда закрепляю свои рисунки углем с вечера. Но будь у меня даже фиксатив и десятка два фотографий, чтоб выбрать подходящий фон, все равно я пальцем не пошевельнул бы весь нынешний вечер. Нет настроения.
- Дружок, псина, он ленивая скотина, правда? - заметил Нильгау.
- Ну ладно же, я впрямь готов кое над чем поработать, - заявил Дик и вскочил на ноги. - Сейчас принесу книгу "Нунгапунга", и к "Сказанию о Нильгау" прибавится еще одна иллюстрация.
- Не слишком ли ты на него наседаешь? - спросил Нильгау, когда Дик вышел из комнаты.
- Может, и слишком, но я знаю, на что он способен, стоит ему только захотеть. Меня бесит, когда расхваливают его старые работы, в то время как он должен еще столько сделать. Нас с вами ограничивают...
- Воля рока и наши возможности, а это особенно печально. Когда-то я мечтал достичь большего.
- Я тоже об этом мечтал, зато теперь мы знаем свой потолок. Но пропади я пропадом, если я могу хотя бы отдаленно себе представить, на что способен Дик, ежели всерьез возьмется за дело. Оттого-то я так встревожен.
- А потом, в благодарность за все твои старания, он от тебя отвернется - и поделом - ради какой-то юбки.
- Дорого бы я дал, чтоб знать... как вы думаете, где он был сегодня?
- У моря. Ты обратил внимание на его глаза, когда он говорил о море? Он весь встрепенулся, как ласточка, готовая к осеннему перелету.
- Это правда. Но был ли он там один?
- Не знаю и знать не хочу, но ему явно не сидится на месте, он весь как в лихорадке. Готов к походу, хочет на простор. Признак безошибочный. Что бы он ни говорил раньше, сейчас его манят далекие края.
- Быть может, в этом его спасение, - заметил Торпенхау.
- Пожалуй - ежели ты решишься взять на себя ответственную роль спасителя; что до меня, я терпеть не могу залезать людям в душу.
