Анри Барбюс - Огонь
Так вот, не думай, что парней такого сорта мало; их тьма-тьмущая в каждом учреждении; они изворачиваются и всячески цепляются за свои местечки и говорят: "Не пойду", - и не идут, и никогда не удается послать их на фронт.
- Все это не ново, - говорит Барк. - Знаем, знаем!
- А канцелярии! - воскликнул Вольпат, увлекшись рассказом о своем путешествии. - Их целые дома, улицы, кварталы. Ведь я видел только один уголок в тылу, один пункт, а чего только не нагляделся там. Никогда бы не поверил, что во время войны столько народу просиживает стулья в концеляриях...
В эту минуту кто-то высунул руку и подставил ее под дождь.
- Соус больше не течет!..
- Ну, тогда нас погонят в прикрытие, увидишь...
Действительно, послышалась команда: "Марш!"
Ливень перестал. Мы зашагали по длинной, узкой луже, по дну траншеи, где за минуту до этого вздрагивали и расплывались дождевые капли.
Ноги хлюпали по грязи. Вольпат снова принялся ворчать. Я слушал его, глядя, как передо мной покачиваются плечи, прикрытые убогой шинелью.
Теперь Вольпат сердился на жандармов.
- Чем дальше от фронта, тем их больше.
- У них другое поле сражения.
У Тюлака давно был зуб против жандармов.
- Надо видеть, - сказал он, - как на стоянках эти молодцы стараются сначала найти, где можно хорошо устроиться и поесть. А потом, когда обделают эти делишки, стараются пронюхать, где идет тайная торговля вином. Они стоят начеку и следят в оба за дверьми хибарок: не выйдут ли оттуда солдаты навеселе, поглядывая направо-налево и облизывая усы.
- Среди них есть и хорошие: я знаю одного у нас, в Кот-д'ор.
- Молчи! - решительно прервал его Тюлак. - Все они хороши: один лучше другого.
- Да, им лафа, - сказал Вольпат. - А ты думаешь, они довольны? Ничуть не бывало... Они ворчат...
- Я встретил одного. Он ворчал. Ему здорово надоела "словесность". Он жаловался: "Не стоит ее учить, она все время меняется. Да вот, например, устав полевой жандармерии: только выучишь главную суть, и вдруг оказывается, это уже не то. Эх, когда же кончится эта проклятая война?"
- Они делают, что им велят, - робко сказал Эдор.
- Конечно, ведь это не их вина. А все-таки они кадровые солдаты, получают жалованье, пенсию, медали, а вот мы только штатские. Нечего сказать, они странно воюют.
- Это напоминает мне лесника, которого я встретил в тылу, - сказал Вольпат. - Он тоже ворчал, что его назначают на работы. "Черт знает что с нами делают, - говорит. - Мы старые унтера; за нами по меньшей мере четыре года службы. Правда, нам платят хорошее жалованье; ну и что ж? Мы ведь на государственной службе! А нас унижают! В штабах нас заставляют чистить уборные и выносить помои. Штатские видят, как с нами обращаются, и презирают нас. А попробуй поворчать, грозят отправить в окопы, как простого солдата! А во что превращается наше звание? Когда мы вернемся после войны в наши коммуны и опять станем лесниками (если только вернемся), люди в коммунах и лесах скажут: "А-а, это вы подметали улицы в X.?" Чтобы восстановить нашу честь, запятнанную человеческой несправедливостью и неблагодарностью, придется составлять протокол за протоколом даже против богачей, даже против важных шишек!"
- А я видел справедливого жандарма, - возразил Ламюз. - Он говорил: "Жандарм вообще человек не пьющий. Но везде бывают прохвосты, правда? Жандарма население действительно боится, это верно; так вот, сознаюсь, некоторые этим злоупотребляют; это отбросы жандармерии, они заставляют подносить им рюмочки. Был бы я начальником или бригадиром, я б их упрятал в тюрьму, и как следует, потому что публика обвиняет всю жандармерию в целом за проделки одного жандарма - взяточника и любителя составлять протоколы".
- Самый поганый день в моей жизни, - сказал Паради, - это день, когда я козырнул жандарму: я принял его за младшего лейтенанта, по белым галунам. К счастью (говорю это себе в утешение, но, может быть, это так и есть), к счастью, он, кажется, меня не видел.
Молчание.
- Да, конечно, - пробормотали остальные. - По что делать? Не стоит горевать.
* * *
Немного позже, когда мы уже сидели у стены, поставив ноги в грязь, Вольпат все еще продолжал выкладывать свои впечатления:
- Вхожу это я в зал, в канцелярию пункта; это была, кажется, расчетная часть. Куда ни глянь - столы. Народу - как на рынке. Все галдят. По бокам, вдоль стен, и посреди комнаты сидят люди перед своими папками, как торговцы старой бумагой. Я попросил зачислить меня опять в наш полк, а мне сказали: "Хлопочи, выкручивайся сам!" Я нарвался на сержанта: ломака, франтик, свеженький, как огурчик; у него даже очки с золотыми галунами. Он молодой, но остался на сверхсрочной службе и потому имел право не идти на фронт. Я говорю: "Сержант!" А он меня не слушает, он слишком занят, он распекает писаря: "Беда с вами, милый мой: двадцать раз я вам говорил, что один экземпляр, на предмет исполнения, надо послать командиру эскадрона, начальнику полевой жандармерии при корпусе, а другой, для сведения, без подписи, но с указанием, что таковая имеется в подлиннике, - начальнику охраны Амьена и других городов области согласно имеющемуся у вас списку, конечно, от имени военного губернатора... Ведь это очень просто".
Я отошел и жду, когда он кончит ругаться. Минут через пять опять подхожу к нему. Он говорит: "Милый мой, некогда мне возиться с вами, у меня другие дела в голове". И действительно, он бесился перед пишущей машинкой, чертов слюнтяй: он, мол, нечаянно нажал на верхний регистр и, вместо того чтоб подчеркнуть заголовок, наставил целую строчку восьмерок. И вот он слышать ни о чем не хотел и орал и бранил американцев: машинка была американская.
Потом он принялся крыть другого бездельника за то, что в ведомости распределения карт пропустили: Продовольственный отдел. Управление транспортом скота и продовольственный обоз Триста двадцать восьмой пехотной дивизии.
Рядом какой-то чурбан во что бы то на стало хотел отпечатать на гектографе больше циркуляров, чем можно было, и потел и пыхтел, а получились листки, на которых ничего нельзя было разобрать. Другие лодыри болтали. Какой-то ферт спрашивал: "А где наши парижские скрепки?" Да и слова у них там мудреные: "Скажите, пожалуйста, какие элементы расквартированы в X.?" Элементы? Это что за тарабарщина? - ворчал Вольпат. - Эти франты сидели за большим столом; я подошел, сержант бесился перед целым ворохом бумажек и наводил порядки (лучше б он где надо навел порядок), какой-то парень позевывал, барабанил пальцами по бювару: он был писарем в отделе отпусков, а как раз началось большое наступление и отпуска были отменены, ему больше нечего было делать. Он говорил: "Вот здорово!"
А ведь это еще только один стол в одной комнате, в одном отделе, в одном управлении. Я видел еще целую уйму канцелярий. Уж не упомню какие, прямо с ума сойти!
- А у этих лоботрясов галуны?
- Там-то мало у кого, а вот в канцеляриях второй линии у всех галуны; там целые коллекции, целые зверинцы золотопогонников.
- А вот я какого видел ферта с галунами, - сказал Тюлак, - это был автомобилист, суконце на нем - прямо атлас, новенькие галуны и ремни, как у английского офицера, хоть сам он был солдатом второго разряда. Подпер он щеку рукой, развалился в шикарном автомобиле с зеркальными стеклами; он служил при нем лакеем. Потеха, да и только! Важного барина корчил, сукин сын!
- Совсем как солдатики на картинках в дамских журнальчиках, в шикарных похабных журнальчиках.
У каждого свои воспоминания, свои старые песенки о "пристроившихся". Все говорят наперебой. Поднимается гул. Мы сидим у мрачной стены, сбившись в кучу; перед нами расстилается истоптанное, серое, грязное поле, бесплодное от дождя.
- Он... заказал мундир у военного портного, а не выпросил у каптенармуса.
- ...Устроился вестовым в Дорожном отделе, а потом в провиантской части, а потом на вещевом складе, а потом самокатчиком при отделе снабжения одиннадцатой группы. Он должен каждое утро отвозить пакет в интендантство, в Управление сети огневых точек, в Понтонный парк, а вечером в дивизионную и в окопную артиллерию. Вот и вся его работа.
- ...Этот денщик рассказывал: "Когда я возвращался из отпуска, бабенки кричали, приветствовали нас на всех переездах". А я ему сказал: "Они, верно, принимали вас за солдат".
- "...А-а, говорю, так вы, значит, мобилизованы?" - "Конечно, отвечает, ведь я ездил в командировку: читал лекции в Америке по поручению министра. Разве это не мобилизация? А еще, друг мой, я не плачу за квартиру, значит, я мобилизован..."
- ...А я...
- Словом, - крикнул Вольпат, и властный голос этого путешественника, только что возвратившегося "оттуда", заставил всех замолчать, - словом, я видел всю их свору за жратвой. Два дня я был помощником повара на кухне интендантского управления: мне не позволили бить баклуши в ожидании ответа на мое прошение, а ответ все не приходил, ведь к нему прибавили отношение, запрос, справку, заключение, и всем этим бумажкам приходилось останавливаться на полдороге в каждой канцелярии.
