Джеймс Джойс - Дублинцы. Улисс (сборник)
Он быстро шагал в ноябрьских сумерках, крепкая ореховая трость мерно ударяла по тротуару, и край кремового номера «Мейл» торчал из кармана двубортного узкого пальто. На пустынной дороге от ворот Феникс-парка к Чейплизоду он замедлил шаги. Трость ударяла уже не с такой уверенностью, дышал он неровно, со звуками, напоминавшими вздох, и дыхание застывало в морозном воздухе. Придя домой, он сразу поднялся в свою комнату и, вынув из кармана газету, вновь перечел заметку при свете, падавшем из окна. Он читал не вслух, однако шевеля губами, как делает священник при чтении молитв Secreto.[10] Заметка была следующая.
Смерть дамы на станции Сидни-ПэрейдПечальное происшествиеСегодня в Дублинской Городской Больнице помощником следователя (ввиду отсутствия мистера Леверетта) было произведено следствие по поводу смерти миссис Эмили Синико, сорока трех лет, погибшей на станции Сидни-Пэрейд вчера вечером. Согласно показаниям свидетелей, покойная, пытаясь перейти пути, была сбита паровозом десятичасового пассажирского поезда, шедшего из Кингстауна, что причинило повреждения головы и правой части тела, вызвавшие ее смерть.
Джеймс Леннон, паровозный машинист, сообщил, что он работает на железной дороге уже пятнадцать лет. Услышав свисток к отправлению, он тронул состав, но через секунду или две снова остановил его, потому что раздались громкие крики. Скорость поезда была малой.
П. Данн, носильщик на станции, сообщил, что, когда поезд уже трогался, он заметил, как женщина собирается переходить пути. Он побежал к ней, окликая ее, но прежде чем он успел добежать, она была уже сбита буфером паровоза и упала.
Вопрос присяжного: Вы сами видели, как дама упала?
Свидетель: Да, видел.
Сержант Кроули показал, что, прибыв на место происшествия, он обнаружил тело покойной лежащим на перроне без признаков жизни. По его указанию тело было перенесено в зал ожидания до прибытия медицинской кареты.
Констебль бляха 57 подтвердил это показание.
Доктор Холпин, помощник хирурга Дублинской городской больницы, сообщил, что у покойной были переломы двух нижних ребер, а также тяжелые ушибы правого плеча. Правая сторона головы получила ранения при падении. Все повреждения не были достаточными для наступления смерти у человека в нормальном состоянии. По его мнению, смерть наступила вследствие шока и внезапной остановки сердца.
Мистер Х. Б. Паттерсон Финли от имени управления железной дороги выразил глубокое сожаление по поводу инцидента. Управление всегда принимало максимальные меры предосторожности, чтобы предотвратить хождение по путям, как с помощью развески соответствующих указателей и объявлений, так и с помощью установки автоматических шлагбаумов. Потерпевшая имела привычку в поздний час переходить с платформы на платформу, и с учетом некоторых других обстоятельств дела, по его мнению, служащие компании не несли вины за случившееся.
Капитан Синико, проживающий по адресу: Леовилль, Сидни-Пэрейд, супруг погибшей, также дал показания. Он подтвердил, что покойная была его женой. Во время случившегося его не было в Дублине, поскольку он лишь на следующее утро вернулся из Роттердама. Они были женаты двадцать два года и все это время жили счастливо, за вычетом последних двух лет, когда у жены образовались невоздержанные привычки.
Мисс Мэри Синико сказала, что в последнее время у ее матери появилась привычка выходить поздно из дома и покупать спиртные напитки. Она, свидетельница, неоднократно пыталась говорить с матерью об этом и убеждала ее вступить в Лигу. Она вернулась домой лишь час спустя после происшествия.
Присяжные вынесли вердикт, руководясь медицинскими данными, и полностью сняли ответственность с машиниста Леннона.
Помощник следователя заявил, что случившееся было самым печальным происшествием, и выразил глубокое соболезнование капитану Синико и его дочери. Он также призвал управление железной дороги усилить меры по предупреждению подобных инцидентов в будущем. Ответственность не была возложена ни на кого.
Мистер Даффи поднял взгляд от газеты и посмотрел из окна на безрадостный вечерний пейзаж. Река тихо струилась рядом с безлюдным заводиком, в окнах домов на Льюкен-роуд то тут, то там загорался свет. Какой конец! Весь этот рассказ о ее смерти его отталкивал, и его отталкивала мысль, что некогда он разговаривал с ней о том, что для него было свято. Избитые фразы, пустые слова сочувствия, окольные выражения репортера, которого уговорили спрятать подробности банальной, вульгарной смерти, – все это у него вызывало корчи в желудке. Она не только сама опустилась и унизилась, она унизила и его. Ему представилась убогая тошнотворная дорожка ее порока. Подруга его души! Он вспомнил жалкие фигурки, которые ему случалось видеть, плетущиеся к трактирщику с бутылками, банками, чтоб он налил. Боже правый, какой конец! Она была явно не приспособлена к жизни, не имея никакой силы характера, легко став жертвой своих привычек – одной из тех жертв, на чьих костях строится цивилизация. Но чтобы уж так низко пасть! Возможно ли, чтобы он настолько обманулся в ней? Он вспомнил ее вспышку в тот вечер и сейчас оценил ее гораздо суровее, чем когда-либо раньше. Сейчас он без всяких колебаний одобрял свое поведение.
Вечерний свет угасал, его мысли, воспоминания начинали мешаться, ему почудилось, будто ее рука коснулась его руки. Тот шок, который он сперва ощутил в желудке, сейчас охватывал его нервы. Он быстро надел пальто, шляпу и вышел. Холодный ветер сразу обдал его на пороге, забираясь в рукава. Подойдя к трактиру у Чейплизодского моста, он вошел и заказал грог.
Хозяин обслужил его с угодливостью, но не решился заговорить. В трактире было пять-шесть рабочих, они спорили, сколько стоит какое-то имение в графстве Килдер. Они прихлебывали из больших пивных кружек, курили, почасту сплевывая на пол, и время от времени тяжелыми сапогами затирали плевки в опилки. Мистер Даффи уселся на табурет. Он смотрел на них, не видя их и не слыша. Через некоторое время они ушли. Он заказал еще грог и долго сидел над ним. В трактире было совсем тихо. Хозяин, облокотившись на стойку и позевывая, читал «Геральд». Порой доносилось, как по пустынной улице громыхает трамвай.
Он сидел, заново переживая свою жизнь с ней, поочередно вызывая два образа, в которых она рисовалась ему теперь, – и внезапно осознал, что она мертва, что она перестала существовать, что она превратилась в воспоминание. Ему начало становиться не по себе. Он спросил себя, что же он еще мог сделать. Он не мог продолжать с ней какую-то обманную комедию, и он не мог жить с ней открыто. Он поступил так, как ему казалось лучше. В чем же его упрекать? Теперь, после того как ее не стало, он понял, насколько одинока была ее жизнь, когда она из вечера в вечер сидела одна в той комнате. И его жизнь тоже останется одинокой, покуда он тоже не умрет, не перестанет существовать, не превратится в воспоминание – если только кто-нибудь о нем вспомнит.
Был уже десятый час, когда он покинул трактир. Стояла мрачная, холодная ночь. Он вошел в Феникс-парк через ближние ворота и зашагал меж высоких голых стволов. Он шагал по голым аллеям, где они с ней ходили четыре года назад. Казалось, она где-то рядом здесь, в этой тьме. Порой ему казалось, что он слышит голос ее, что его руки касается ее рука. Он замер, прислушиваясь. Зачем он отнял у нее жизнь? Зачем он приговорил ее к смерти? Он чувствовал, как моральная природа его рушится на куски.
Выйдя на гребень Мэгэзин-Хилл, он остановился и глянул вниз по реке, в сторону Дублина, огни которого приветливым красноватым светом посверкивали в холодной ночи. Потом он поглядел по склону холма и у подножия, под укрытием стены парка, увидел несколько лежащих фигур. Вид этой скрывающейся, продажной любви наполнил его отчаянием. Он усомнился в правильности своей жизни; он ощутил себя изгоем на жизненном празднике. Одно-единственное человеческое существо, казалось, полюбило его – и он отказал ей в жизни и счастье, приговорил ее к позору, к постыдной смерти. Он знал, что эти создания, лежащие под стеной, смотрят на него и хотят, чтобы он ушел. Никто не желал его – он был изгой на празднике жизни. Он обратил взгляд к тускло поблескивавшей реке, что змеилась в направлении к Дублину. За рекой он увидел товарняк, выползавший со станции Кингс-бридж, змеясь в ночи словно огненноглавый червь, упрямо, усердно. Он медленно исчез из вида, но в ушах еще отдавался усердный и мерный шум машины, в ритме которого без конца повторялись слоги ее имени.
Он возвращался тем же путем, и ритм машины продолжал отдаваться в его ушах. Он начал сомневаться в реальности того, о чем говорила ему память. Остановившись под деревом, он выждал, пока ритм перестанет отдаваться. Он не чувствовал, что она здесь рядом во тьме и что ее голос касается его слуха. Несколько минут он выжидал, прислушиваясь. Ничего не было слышно: в ночи царило полное молчание. Он выждал еще, он прислушался: полное молчание. Он понял, что он один.
