Джеймс Джойс - Улисс
– Мы не опаздываем? – спросил мистер Пауэр.
– На десять минут, – сказал Мартин Каннингем, посмотрев на часы.
Молли. Милли. То же самое, но пожиже. Ругается как мальчишка. Катись колбаской! Чертики с рожками! Нет, она милая девчушка. Станет уж скоро женщиной. Маллингар. Дражайший папулька. Студент. Да, да: тоже женщина. Жизнь. Жизнь.
Карету качнуло взад-вперед и с ней четыре их тулова.
– Корни мог бы нам дать какую-нибудь колымагу поудобней, – заметил мистер Пауэр.
– Мог бы, – сказал мистер Дедал, – если бы он так не косил. Вы меня понимаете?
Он прищурил левый глаз. Мартин Каннингем начал смахивать хлебные крошки со своего сиденья.
– Что это еще, Боже милостивый? – проговорил он. – Крошки?
– Похоже, что кто-то тут устраивал недавно пикник, – сказал мистер Пауэр.
Все привстали, недовольно оглядывая прелую, с оборванными пуговицами, кожу сидений. Мистер Дедал покрутил носом, глядя вниз, поморщился и сказал:
– Или я сильно ошибаюсь… Как вам кажется, Мартин?
– Я и сам поразился, – сказал Мартин Каннингем.
Мистер Блум опустился на сиденье. Удачно, что зашел в баню. Ноги чувствуешь совершенно чистыми. Вот только бы еще миссис Флеминг заштопала эти носки получше.
Мистер Дедал, отрешенно вздохнув, сказал:
– В конце концов, это самая естественная вещь на свете.
– А Том Кернан появился? – спросил Мартин Каннингем, слегка теребя кончик бороды.
– Да, – ответил мистер Блум. – Он едет за нами с Хайнсом{292} и с Недом Лэмбертом.
– А сам Корни Келлехер? – спросил мистер Пауэр.
– На кладбище, – сказал Мартин Каннингем.
– Я встретил утром Маккоя, – сообщил мистер Блум, – и он сказал, тоже постарается приехать.
Карета резко остановилась.
– Что там такое?
– Застряли.
– Где мы?
Мистер Блум высунул голову из окна.
– Большой канал, – сказал он.
Газовый завод. Говорят, вылечивает коклюш. Повезло, что у Милли этого не было. Бедные дети. Сгибаются пополам в конвульсиях, синеют, чернеют. Просто кошмар. С болезнями сравнительно легко обошлось. Одна корь. Чай из льняного семени. Скарлатина, эпидемии инфлюэнцы. Рекламные агенты смерти. Не упустите такого случая. Вон там собачий приют. Старый Атос, бедняга! Будь добрым к Атосу, Леопольд, это мое последнее желание. Да будет воля твоя. Слушаемся их, когда они в могиле. Предсмертные каракули. Он себе места не находил, тосковал. Смирный пес. У стариков обычно такие.
Капля дождя упала ему на шляпу. Он спрятал голову и увидел, как серые плиты моментально усеялись темными точками. По отдельности. Интересно. Как через сито. Я так и думал, пойдет. Помнится, подошвы скрипели.
– Погода меняется, – спокойно сообщил он.
– Жаль, быстро испортилась, – откликнулся Мартин Каннингем.
– Для полей нужно, – сказал мистер Пауэр. – А вон и солнце опять выходит.
Мистер Дедал, воззрившись через очки на задернутое солнце, послал немое проклятие небесам.
– Не надежнее, чем попка младенца, – изрек он.
– Поехали.
Колеса с усилием завертелись снова, и торсы сидящих мягко качнуло. Мартин Каннингем живее затеребил кончик бороды.
– Вчера вечером Том Кернан был грандиозен, – сказал он. – А Падди Леонард{293} его передразнивал у него на глазах.
– О, покажите-ка нам его, Мартин, – оживился мистер Пауэр. – Сейчас вы, Саймон, услышите, как он высказался про исполнение «Стриженого паренька»{294} Беном Доллардом.
– Грандиозно, – с напыщенностью произнес Мартин Каннингем. – То, как он спел эту простую балладу, Мартин, это самое проникновенное исполнение, какое мне доводилось слышать при всем моем долгом опыте.
– Проникновенное, – со смехом повторил мистер Пауэр. – Это словечко у него просто пунктик. И еще – ретроспективное упорядочение.
– Читали речь Дэна Доусона{295}? – спросил Мартин Каннингем.
– Я нет, – сказал мистер Дедал. – А где это?
– В сегодняшней утренней.
Мистер Блум вынул газету из внутреннего кармана. Я еще должен поменять книгу для нее.
– Нет-нет, – сказал поспешно мистер Дедал. – Потом, пожалуйста.
Взгляд мистера Блума скользнул по крайнему столбцу, пробежав некрологи. Каллан, Коулмен, Дигнам, Фоусетт, Лаури, Наумен, Пик, это какой Пик, не тот, что служил у Кроссби и Оллейна? нет, Секстон, Эрбрайт. Черные литеры уже начали стираться на потрепанной и мятой бумаге. Благодарение Маленькому Цветку{296}. Горькая утрата. К невыразимой скорби его. В возрасте 88 лет, после продолжительной и тяжелой болезни. Панихида на тридцатый день. Квинлен. Да помилует Иисус Сладчайший душу его.
Уж месяц как Генри ушел без возврата
В обители вечной он пребывает
Семейство скорбит над жестокой утратой
На встречу в горнем краю уповая.
А я конверт разорвал? Да. А куда положил письмо, после того как перечитывал в бане? Он ощупал свой жилетный карман. Тут. Генри ушел без возврата. Пока у меня еще есть терпение.
Школа. Лесосклад Мида. Стоянка кебов. Всего два сейчас. Дремлют. Раздулись, как клещи. Мозгов почти нет, одни черепные кости. Еще один трусит с седоком. Час назад я тут проходил. Извозчики приподняли шапки.
Спина стрелочника неожиданно выросла, распрямившись, возле трамвайного столба, у самого окна мистера Блума. Разве нельзя придумать что-нибудь автоматическое, чтобы колеса сами гораздо удобней? Да но тогда этот парень потеряет работу? Да но зато еще кто-то получит работу, делать то, что придумают?
Концертный зал Эншент. Закрыт сегодня. Прохожий в горчичном костюме, с крепом на рукаве. Некрупная скорбь. Четверть траура. Женина родня, скажем.
Они проехали мрачную кафедру Святого Марка, под железнодорожным мостом, мимо театра «Куинз»: в молчании. Рекламные щиты. Юджин Стрэттон{297}, миссис Бэндмен Палмер. А не сходить ли мне на «Лию» сегодня вечером? Говорил ведь что. Или на «Лилию Килларни»{298}? Оперная труппа Элстер Граймс. Новый сенсационный спектакль. Афиши на будущую неделю, еще влажные, яркие. «Бристольские забавы»{299}. Мартин Каннингем мог бы достать контрамарку в «Гэйети». Придется ему поставить. Шило на мыло.
Он придет днем. Ее песни.
Шляпы Плестоу. Бюст сэра Филипа Крэмптона у фонтана. А кто он был-то?
– Как поживаете? – произнес Мартин Каннингем, приветственно поднося ладонь ко лбу.
– Он нас не видит, – сказал мистер Пауэр. – Нет, видит. Как поживаете?
– Кто? – спросил мистер Дедал.
– Буян Бойлан, – ответил мистер Пауэр. – Вон он, вышел проветриться.
В точности когда я подумал.
Мистер Дедал перегнулся поприветствовать. От дверей ресторана «Ред бэнк» блеснул ответно белый диск соломенной шляпы – скрылся.
Мистер Блум осмотрел ногти у себя на левой руке, потом на правой руке. Да, ногти. Что в нем такого есть что они она видит? Наваждение. Ведь хуже не сыщешь в Дублине. Этим и жив. Иногда они человека чувствуют. Инстинкт. Но этакого гуся. Мои ногти. А что, просто смотрю на них: вполне ухожены. А после: одна, раздумывает. Тело не такое уже упругое. Я бы заметил по памяти. Отчего так бывает наверно кожа не успевает стянуться когда с тела спадет. Но фигура еще на месте. Еще как на месте. Плечи. Бедра. Полные. Вечером, когда одевалась на бал. Рубашка сзади застряла между половинок.
Он зажал руки между колен и отсутствующим, довольным взглядом обвел их лица.
Мистер Пауэр спросил:
– Что слышно с вашим турне, Блум?
– О, все отлично, – отвечал мистер Блум. – Мнения самые одобрительные. Вы понимаете, такая удачная идея…
– А вы сами поедете?
– Нет, знаете ли, – сказал мистер Блум. – Мне надо съездить в графство Клэр по одному частному делу. Идея в том, чтобы охватить главные города. Если в одном прогоришь, в других можно наверстать.
– Очень правильно, – одобрил Мартин Каннингем. – Сейчас там Мэри Андерсон{300}.
– А партнеры у вас хорошие?
– Ее импресарио Луис Вернер, – сказал мистер Блум. – О да, у нас все из самых видных. Дж. К. Дойл и Джон Маккормак{301} я надеюсь и. Лучшие, одним словом.
– И Мадам, – добавил с улыбкой мистер Пауэр. – Хоть упомянем последней, все равно первая.
Мистер Блум развел руками в жесте мягкой учтивости и снова сжал руки. Смит О’Брайен. Кто-то положил букет у подножия. Женщина. Наверно, годовщина смерти. Желаем еще многих счастливых. Объезжая статую Фаррелла{302}, карета бесшумно сдвинула их несопротивляющиеся колени.
Ркии: старик в темных лохмотьях протягивал с обочины свой товар, разевая рот: ркии.
– Шну-ркии, четыре на пенни.
Интересно, за что ему запретили практику. Имел свою контору на Хьюм-стрит. В том же доме, где Твиди, однофамилец Молли, королевский адвокат графства Уотерфорд. Цилиндр с тех пор сохранился. Остатки былой роскоши. Тоже в трауре. Но так скатиться, бедняга! Каждый пинает, как собаку. Последние деньки О’Каллахана{303}.
И Мадам. Двадцать минут двенадцатого. Встала. Миссис Флеминг принялась за уборку. Причесывается, напевает: voglio е non vorrei. Нет: vorrei е non[75]. Рассматривает кончики волос, не секутся ли. Mi trema un poco il[76]. Очень красиво у нее это tre: рыдающий звук. Тревожный. Трепетный. В самом слове «трепет» уже это слышится.
