Уильям Фолкнер - Звук и ярость
Мне просто нехорошо. Я не могу просить
Выстрелил свой голос сквозь
Не за этого мерзавца Кэдди
Иногда река сверкала позади всего крутыми отблесками поперек полудня и позже. Теперь уже много позже, хотя мы проехали мимо того места, где он все еще греб против течения, величественный перед ликом бога богов. Так лучше. Богов. В Бостоне, штат Массачусетс, бог тоже плебей. А может быть, просто ничей не муж. Мокрые весла несут его пунктиром в женских ладонях. Вознося. Вознося. Раз ничей не муж, так бог его не интересует. За этого мерзавца Кэдди Река сверкала за крутым изгибом.
Мне нехорошо так обещай
Больна как же ты больна
Мне просто нехорошо я не могу просить никого просить не могу но обещай что ты
Если о них нужно заботиться то из-за тебя раз ты больна Мы слышали, как проехал под окном автомобиль, на станцию, к поезду 8.10. Назад привезет родственников. Несколько голов. Обрастает головами. И не цирюльниками. Маникюршами. У нас когда-то был породистый конь. Да, в конюшне, а под седлом – ублюдок. Квентин выстрелил все их голоса сквозь пол в комнату Кэдди
Трамвай остановился. Я сошел в середину моей тени. Рельсы пересекла дорога. Там был деревянный навес и старик жевал что-то, вынимая из бумажного мешочка, и тут трамвая не стало уже и слышно, дорога уходила под деревья, там она становилась тенистой, однако июньская листва в Новой Англии немногим гуще апрельской, дома, в Миссисипи. Я увидел пароходную трубу. Я повернулся к ней спиной, втаптывая мою тень в пыль. Во мне пряталось что-то жуткое иногда по ночам я видела как оно ухмыляется мне я видела его сквозь них ухмылялось мне сквозь их лица теперь оно пропало и мне нехорошо
Кэдди
Не прикасайся ко мне просто обещай
Раз ты больна ты не можешь
Нет могу после этого все будет хорошо будет уже не важно не позволяй чтобы его отослали в Джексон обещай
Обещаю Кэдди Кэдди
Не прикасайся ко мне не прикасайся ко мне
Какое оно Кэдди
Что
Которое ухмыляется тебе то что сквозь них
Я все еще мог видеть трубу. Там вода устремляется к морю и тихим гротам. Они будут тихо переворачиваться, и когда Он скажет: «Восстаньте» – только одни утюги. Когда мы с Вершем уходили охотиться на весь день, мы не брали еды, и к двенадцати часам я начинал испытывать голод. Я оставался голодным до часа, а потом внезапно забывал даже о том, что больше не чувствую голода. Уличные фонари сбегают с холма потом услышал как автомобиль спускается с холма. Ручка кресла плоская прохладная и гладкая под моим лбом образуя кресло яблоня клонясь на мои волосы над эдемской одеждой распознанной носом у тебя жар я еще вчера почувствовал словно стоишь у плиты.
Не прикасайся ко мне.
Кэдди ты не можешь раз ты больна. Этот мерзавец.
Мне необходимо выйти замуж. Потом они сказали мне что кость придется ломать еще раз
Наконец я уже не мог видеть трубы. Дорога шла вдоль каменной ограды. Деревья нависали над оградой, обрызганные солнечным светом. Камень был прохладным. И проходя вдоль нее, ощущаешь прохладу. Только наши края не похожи на эти. Даже в том, что просто идешь там, уже что-то есть. Как бы замершая и буйная плодоносность, вовеки насыщающая голод по хлебу. Струящаяся вокруг тебя, не сумрачная, не блюдущая каждый скаредный камешек. Словно все это наспех, только чтобы хватило зелени каждому дереву, и даже голубая даль совсем не та, яркая и химерическая. сказали мне что кость придется ломать еще раз и внутри меня что-то начало говорить Ай Ай Ай и я покрылся потом Чего мне бояться я знаю что такое сломанная нога все знаю ничего такого мне просто придется дольше не выходить из дому только и всего а мои челюстные мышцы онемели и мой рот говорил Погодите Погодите минуточку сквозь пот ай ай ай где-то за зубами а отец черт бы побрал эту лошадь черт бы побрал эту лошадь Погодите я сам виноват Он утром проходил вдоль забора с корзинкой на кухню барабаня палкой по забору утром я добрался до окна прямо в гипсе и подстерегал его с куском угля Дилси сказала ты же себя вовсе покалечишь совсем рехнулся ведь четырех дней не прошло как ты ее сломал Погодите я сейчас свыкнусь одну минуточку погодите одну минуточку я сейчас
Даже звук как будто не держался в этом воздухе, словно воздух совсем истерся, так долго разнося звуки. Собачий лай разносится дальше шума поезда – во всяком случае, в темноте. И голоса некоторых людей. Негров. Луис Хэтчер и не думал пользоваться своим рожком, хоть и таскал его вместе со старым фонарем. Я сказал:
– Луис, когда ты в последний раз чистил свой фонарь?
– А недавно. Помните, когда разлив все там посмывал? Так я его в тот самый день и чистил. Сидели мы со старухой у огня в тот вечер, а она и говорит: «Луис, а что ты будешь делать, если вода и сюда дойдет?», а я говорю: «И верно. Надо бы почистить фонарь-то». Вот я его и почистил в тот вечер.
– Разлив же был в Пенсильвании, – сказал я. – И сюда вода никак дойти не могла.
– Это вы так говорите, – сказал Луис. – А вода и в Джефферсоне такая же мокрая, как в Пенсильвании, и подняться может не хуже. Вот те-то, кто говорит, будто высокой воде сюда не дойти, и плавают потом на крышах.
– И вы с Мартой в ту ночь ушли из дому?
– А как же, ушли. Я почистил фонарь, и мы с ней до утра просидели на холме за погостом. А знай я тут холм повыше, так мы бы на нем сидели.
– И с тех пор ты фонаря не чистил?
– А чего его чистить без надобности?
– Значит, будешь ждать еще одного наводнения?
– От прошлого-то он нас упас.
– Ну, дядюшка Луис, это ты уже слишком, – сказал я.
– А чего там. Вы по-своему делайте, а я буду по-своему. Коли мне, чтоб спастись от разлива, надо только почистить этот вот фонарь, так чего мне спорить-то?
– При свете дядюшка Луис и не поймает ничего, – сказал Верш.
– Я на опоссумов в этих местах охотился, когда еще твоему папаше гнид в волосах горным маслом травили, – сказал Луис. – И с пустыми руками домой не возвращался.
– Что так, то так, – сказал Верш. – Столько опоссумов, как дядюшка Луис, тут никто не добывал.
– Да уж, – сказал Луис, – опоссумам моего света хватает. Что-то я не слышал, чтоб они жаловались. Э-эй, потише. Он! Ого-го! Куси его, пес. – И мы, замерев, сидели среди сухих листьев, которые чуть шуршали от нашего затаенного дыхания и от медленного дыхания земли и безветренного октября, ощущая, как резкий чад фонаря оскверняет ломкий воздух, прислушиваясь к собачьему лаю и к замирающему вдали голосу дядюшки Луиса. Он никогда его не повышал, и все же в тихие вечера мы слышали его, сидя на веранде. Когда он отзывал собак, его голос звучал совсем как рожок, который он носил за плечом и никогда не пускал в ход, но только чище и мягче, словно его голос был частью мрака и тишины, взметывался из них и снова уходил в них. Ого-гооо. Ого-гооо. Ого-гооооооооо. Мне необходимо выйти замуж.
Сколько их было Кэдди очень много
Не знаю слишком много ведь ты позаботишься о Бенджи об отце
Значит ты не знаешь чей он а он знает
Не прикасайся ко мне ведь ты позаботишься о Бенджи об отце
Я начал ощущать воду до того, как подошел к мосту. Мост был из серого камня, обросший лишайниками, в пятнах сочащейся сырости, где крадучись расползалась плесень. Вода под ним была прозрачной и тихой в тени, она шептала и булькала у каменных опор в замирающих спиралях крутящегося неба. Кэдди этот
необходимо выйти замуж Верш рассказывал мне про человека, который себя изуродовал. Он пошел в лес и сделал это бритвой, сидя в канаве. Обломком бритвы, и бросил их назад через плечо одним движением, клубочек крови, назад, прямо назад. Но дело не в том. Не в том, чтобы их не было теперь. А в том, чтобы их вообще никогда не было, тогда бы я мог сказать А это Это для меня китайская грамота Я не знаю китайского. А отец сказал Это потому что ты девственник неужели ты не понимаешь? Женщины никогда не бывают девственны. Чистота это негативное состояние а потому противное природе. Это природа причиняет тебе боль не Кэдди а я сказал Это только слова а он сказал Как и девственность а я сказал ты не знаешь. Ты не можешь знать а он сказал Нет. Стоит понять это и трагедия становится вторичной.
Там, куда падала тень моста, можно было заглянуть в глубину, но не до дна. Если надолго оставить лист в воде, через некоторое время мякоть исчезает и тоненькие прожилки колышутся медлительно, словно во сне. Они не соприкасаются друг с другом, как бы спутаны они ни были раньше, как бы ни были спаяны с костями. И может быть, когда Он скажет: «Восстаньте», глаза тоже всплывут из тихой глубины и сна взглянуть на благодать. А потом всплывут утюги. Я спрятал их под мостом, вернулся и оперся о перила.
