Оноре де'Бальзак - Сочинения
Студент выразил ужимкой крайнюю досаду.
– Если вы желаете иметь успех, – заметила, понизив голос, виконтесса, прежде всего не будьте так непосредственны. – А! Добрый день, дорогая, сказала она, встав и идя навстречу герцогине; затем пожала ее руки с такой сердечностью, точно встречала свою сестру; герцогиня ответила ей самыми очаровательными изъявлениями нежности.
«Вот две искренних подруги, – подумал Растиньяк. – Теперь у меня будет две покровительницы, их вкусы должны быть одинаковы, и, разумеется, другая тоже примет участие во мне».
– Дорогая Антуанета, какой счастливой мысли я обязана тем, что вижу вас? – спросила г-жа де Босеан.
– Просто я видела, как маркиз д'Ажуда-Пинто входил к Рошфидам, и подумала, что застану вас одну.
Госпожа де Босеан не закусила губу, не покраснела, взгляд ее не изменился, лицо как будто даже просветлело, пока герцогиня говорила эти роковые слова.
– Если бы я знала, что вы заняты… – добавила герцогиня, оборачиваясь к Эжену.
– Это мой родственник, господин Эжен де Растиньяк, – сказала виконтесса. – Вы что-нибудь знаете о Монриво? – спросила она. – Серизи вчера мне говорила, что его нигде не видно, – он не был у вас сегодня?
Герцогиня почувствовала, как жало этого вопроса проникло в ее сердце: она была без памяти увлечена генералом Монриво, но ходили слухи, что он с ней разошелся.
– Вчера он был в Елисейском дворце, – ответила она, вся вспыхнув.
– На дежурстве? – предположила г-жа де Босеан.
– Клара, вы знаете, конечно, – в свою очередь спросила герцогиня, зло сверкая глазами, – что завтра состоится оглашение маркиза д'Ажуда-Пинто и мадмуазель де Рошфид?
Удар был слишком силен, виконтесса побледнела, но ответила, смеясь:
– Это сплетни, которыми тешат себя глупцы. Зачем маркизу д'Ажуда давать Рошфидам свое имя, одно из лучших в Португалии? Рошфиды – вчерашние дворяне.
– Да, но у Берты, как говорят, будет двести тысяч ливров дохода.
– Маркиз д'Ажуда слишком богат, чтобы руководиться подобными расчетами.
– Но, дорогая, мадмуазель де Рошфид сама по себе очаровательна.
– Вот как!
– Словом, сегодня он обедает у них, брачный контракт уже составлен. Меня крайне удивляет, что вы так мало знаете об этом.
– Какую же глупость вы совершили, милостивый государь? – спросила Эжена г-жа де Босеан. – Видите ли, дорогая Антуанета, этот младенец только что подкинут свету и ничего не понимает из того, о чем мы говорим. Будьте снисходительны к нему: отложим наш разговор до завтра. Завтра, несомненно, обо всем будет сообщено открыто, тогда и вы можете извещать всех открыто и с уверенностью.
Герцогиня окинула Эжена тем надменным взглядом, что, смерив человека с головы до ног, сразу пригнетает его и обращает в нуль. Достаточно умный, чтобы сообразить, какие колкости скрывались под дружескими фразами обеих дам, Эжен ответил:
– Я, сам того не зная, вонзил кинжал в сердце графини де Ресто. Именно в этом незнании моя вина. С теми, кто вам причиняет боль вполне сознательно, вы продолжаете встречаться и, может быть, побаиваетесь их, а если человек наносит рану, не ведая всей глубины ее, то на такого смотрят, как на дурачка, на простофилю, ни из чего не способного извлекать пользу, и все относятся к нему с презрением.
Госпожа де Босеан наградила студента теплым взглядом, выразив им одновременно и признательность и чувство своего достоинства, как это умеют делать люди большой души. Ее взгляд излился целительным бальзамом на свежую рану в сердце Растиньяка, которую только что нанесла Эжену герцогиня, определяя ему цену глазом присяжного оценщика.
– Представьте себе, – сказал Эжен, – мне удалось завоевать расположение графа де Ресто. А надо вам сказать, – обратился он к герцогине смиренно, но в то же время и лукаво, – что я пока только жалкий студент, совершенно одинокий, очень бедный…
– Не говорите таких вещей, господин де Растиньяк. Мы, женщины, никогда не гонимся за тем, что никому не нужно.
– Что делать! – отвечал Эжен. – Мне всего-навсего двадцать два года! Надо уметь сносить невзгоды такого возраста. Кроме того, сейчас я исповедуюсь, а чтобы преклонить для этого колена, не найдешь исповедальни прелестнее, чем эта; правда, в таких исповедальнях только грешишь, а каешься в других.
Герцогиня холодно выслушала эту святотатственную болтовню и осудила ее за дурной тон, сказав виконтессе:
– Кузен ваш еще новичок…
Госпожа де Босеан от всего сердца посмеялась над герцогиней и своим кузеном.
– Да, моя дорогая, он новичок и ищет себе наставницу, которая преподала бы ему хороший тон.
– Герцогиня, – вновь обратился к ней Эжен, – мне кажется, желанье быть посвященным в тайны того, что нас пленяет, вполне естественно, не правда ли? («Однако, – подумал он, – для разговора с ними я изобретаю фразы, достойные любого парикмахера».)
– Но, думается мне, графиня де Ресто сама является ученицей господина де Трай, – возразила герцогиня.
– Мне это было совершенно неизвестно, – ответил студент. – Вот почему я глупейшим образом вклинился между ними. В конце концов я довольно хорошо поладил с мужем и видел, что его супруга покуда еще терпит мое присутствие, как вдруг угораздило меня сказать им, что я знаком с тем человеком, который в коридоре поцеловал графиню и на моих глазах вышел черным ходом из дома во двор.
– Кто же это такой? – спросили обе дамы.
– Один старик; живет он на два луидора в месяц, в глуши предместья Сен-Марсо, там же, где и я, бедняга-студент; это поистине несчастный человек, посмешище для всех, и мы его прозвали «папаша Горио».
– Да вы действительно младенец! – воскликнула виконтесса. – Ведь графиня де Ресто – в девицах Горио.
– Дочь вермишельщика, – добавила герцогиня, – мещаночка, представленная ко двору в один день с дочерью придворного пирожника. Клара, вы не помните? Король еще рассмеялся и сказал по-латыни какую-то остроту насчет муки: люди… ну как это?.. люди…
– Ejusdem farinae,[34] – подсказал Эжен.
– Совершенно верно, – подтвердила герцогиня.
– И он ее отец! – произнес студент, выражая на лице ужас.
– Ну да; у этого чудака две дочери, и он с ума сходит по ним, хотя и та и другая почти отказались от него.
– Вторая – это не та ли, что замужем за банкиром с немецкой фамилией, за каким-то бароном Нусингеном? – спросила виконтесса, обращаясь к герцогине де Ланже. – Ее зовут Дельфиной, не правда ли? Она блондинка, у нее боковая ложа в Опере; она бывает также у Буфонов и, чтобы привлечь к себе внимание, смеется очень громко?
– Дивлюсь вам, дорогая, как можете вы интересоваться подобными людьми? – заметила с усмешкой герцогиня. – Только совсем потеряв от любви голову, как Ресто, можно было вываляться в муке мадмуазель Анастази. О! На этом деле он понесет убыток! Она попалась в лапы графу де Трай, и он ее погубит.
– Так они отреклись от своего отца! – повторил Эжен.
– Ну да, – ответила герцогиня, – от своего отца, вы понимаете – отца, как бы то ни было – отца, к тому же, говорят, от хорошего отца; каждой он дал в приданое по пятисот или шестисот тысяч, чтобы создать их счастье, выдав хорошо замуж, а себе оставил восемь-десять тысяч ливров дохода в год, рассчитывая, что его дочери останутся его дочерьми, что он устроит себе у них две жизни, два дома, где всегда найдет любовь и ласку. Вместо этого через два года зятья изгнали его из своего общества, как последнего негодяя.
В глазах Эжена сверкнули слезы: ведь он совсем еще недавно освежил свою душу чистыми, святыми чувствами в родной семье, он жил еще во власти юношеской веры в добро и только здесь впервые встретился с парижской цивилизацией на поле ее битвы. Искренние чувства настолько заразительны, что некоторое время все трое смотрели друг на друга, не проронив ни слова.
– Ах, боже мой! – прервала молчание герцогиня.
– Конечно, все это кажется ужасным, а между тем такие случаи мы наблюдаем каждый день. И разве нет этому причины? Скажите, дорогая, задумывались вы когда-нибудь над тем, что представляет собой зять? Зять – тот мужчина, для кого мы, и вы и я, растим дорогое нам существо, тысячью уз связанное с нами, которому суждено в течение семнадцати лет быть отрадой всей семьи, и незапятнанной душой, сказал бы Ламартин, а в будущем стать ее проклятием. Когда мужчина берет от нас нашу дочь, то сразу же он пользуется ее любовью как топором и обрубает в сердце, в живой душе этого ангела все чувства, которые связывали его с семьей. Наша дочь еще вчера была всем для нас, а мы – всем для нее; наутро она становится нашим врагом. Разве подобная трагедия не разыгрывается ежедневно перед нашими глазами? Тут сноха непозволительно дерзка со свекром, хотя он всем пожертвовал своему сыну. Там зять выгнал тещу из дому. И еще спрашивают, что драматично в нашем современном обществе! А зять? Разве это не драма, и драма страшная, – не говоря уже о наших браках, ставших сплошной нелепостью. Я совершенно ясно представляю себе, что произошло с этим стариком вермишельщиком. Мне помнится, что этот Форио…
