Ричард Бирд - Х20
— Я ей задам, — сказал Уолтер. — Задам так, что мало не покажется.
Обычное европейское колесо поделено на тридцать шесть пронумерованных секторов: половина красные, половина черные. Есть еще сектор зеро, выкрашенный зеленым. На стол можно сделать десять ставок: от одного номера, с выплатой 35 к 1, до линии из двенадцати номеров (“колонка”), с выплатой два к одному. Менее отчаянные игроки ставят на красное или черное, чет или нечет и большие (manque) или малые (passe) номера, хотя выплаты здесь мизерные. Если шарик рулетки попадает в сектор зеро, все ставки забирает банк.
Касательно происхождения этой игры существует несколько мнений. Одни говорят, что рулетку придумал в семнадцатом веке французский математик Блез Паскаль, который также изобрел цифровой калькулятор, шприц и гидравлический пресс. Другие считают, что идея — а дело было в начале восемнадцатого века, — принадлежала исключительно папскому послу в Тулузе, кардиналу Жозефу-Бьенаме Кавенту. Впрочем, вероятнее всего, ее изобрели в Китае, а во Францию завезли доминиканские монахи.
Хотя результат любого поворота колеса определяется случайностью, игроки часто ощущают некий элемент системы, зависящий от вероятности, которую обычно измеряют в процентах. К несчастью, слишком сильная вера в вероятность в итоге приводит к математической аномалии, известной как ошибка Монте-Карло. Это ложная гипотеза, что вероятность приложима к отдельным событиям, тогда как в действительности она лишь точно описывает предсказуемые соотношения. По сути это означает, что удачные ставки не покрывают друг друга.
Стало быть, для игрока у стола с рулеткой проценты вероятности имеют небольшое значение или вовсе никакого не имеют. Любой может потерять все или выиграть много, потому что все игроки знают: математическое ожидание — далеко не единственная реальность. По очевидным причинам игроки в рулетку зачастую предпочитают верить в судьбу.
Варианты европейской игры в рулетку можно обнаружить в Соединенных Штатах и в России.
Я открыл дверь, скрестил руки и расставил ноги. Однако это оказалась всего-навсего Лилли — она возвышалась на лестничной площадке.
— А, привет, Лилли. Я и не слышал, чтобы Тео плясал.
— Впусти меня и эту женщину, — сказала Лилли, протискиваясь мимо меня. За ней шла Эмми, спокойная и сдержанная, в белых брюках и свитере. Ее волосы были собраны сзади, и в таком освещении я разглядел, что лицо у нее не сердитое.
Тео вышел из кухни с собачьей миской в одной руке и вилкой в другой. Он развел руками.
— Добро пожаловать, — сказал он.
— Эта дама говорит, вы продаете сигареты детям, — сказала Лилли, выталкивая Эмми на середину комнаты. — Она хочет, чтобы я подписала петицию против курения, а в закусочной из-за этого очередь.
Эмми погладила Бананаса по голове, когда тот принюхался к пепельнице.
— Все это ложь, — сказал я.
— Вот вы сами и разбирайтесь, — сказала Лилли. — Потому что все мы разумные люди, а мне надо обслуживать покупателей. Парни, если захотите есть, просто попляшите.
Она что-то ворчала себе под нос, топая вниз по лестнице, а Тео сказал, что это сюрприз и не хочет ли Эмми чашечку чая?
— Я в этих краях случайно оказалась, — ответила она быстро. — Впрочем, попить не откажусь.
Тео поставил собачью миску на телевизор, а я пошел на кухню заваривать чай. Вернувшись, я с изумлением увидел, что они сидят рядышком на диване. Это означало, что мне придется сидеть в кресле чертовски далеко от них. Эмми говорила:
— А вы уверены, что обдумали это со всех сторон?
— Молока достаточно? — вежливо спросил я. Она не ответила, поэтому я закурил “Кармен” и выпустил дым прямо ей в лицо. Облако пересекло комнату и проплыло у Эмми над головой. Тео сказал:
— Посмотрите на Уолтера. Он ведь, кажется, в полном порядке.
— Уолтер очень дряхл и постоянно в опасности.
— Уолтер силен как бык.
— Он дряхл. Он умрет, если будет и дальше курить.
— Ему девяносто восемь лет.
— Вот именно. Сколько еще это может продолжаться?
Она пристально посмотрела на Тео, и он закрыл рот, чтобы скрыть зубы.
— Когда вы в последний раз проверялись?
— Простите?
— Если, по вашим словам, от сигарет больше пользы, чем вреда, когда вы в последний раз ходили к врачу?
— Со мной все в порядке, — сказал Тео. — Я отлично себя чувствую. Никогда в жизни не болел.
— Именно так всегда говорил мой муж.
— Ах да, ваш муж.
Она встала и протянула Тео свою чашку. Тео сказал:
— Не хотите еще чаю? Печенья?
— Я, конечно, еще увижу вас в трущобах. Спасибо за чай.
— У нас есть печенье.
Но Эмми уже закрывала за собой дверь. Он прислушался к ее шагам на лестнице, затем фыркнул на чай, оставшийся в ее чашке. Поднял ее к губам и допил. Проглотил и вздохнул, словно это первая сигарета за день.
— Врунишка, — сказал я. — У нас не бывает никакого печенья.
Папа:
— Да откуда мне знать? Они все одинаковые, все накрашены и все ведут себя как взрослые.
Мама:
— Не в этом дело.
Папа:
— И все врут. Ради бога, я же не наркотическую кислоту им продаю.
Часто, обычно когда я лежал в ванной, у меня возникала яркая и твердая убежденность в собственной гениальности, гениальная сама по себе. Исследуя свое потенциальное величие, я погружался в бесконечную галерею воображаемых триумфов, кои не нарушить хлопаньем дверей внизу или раздраженными голосами, что отчетливо доносились из кухни сквозь пол.
Папа и т. д.:
— Можно подумать, ты никогда не ошибалась?
Мама и т. д.:
— При чем тут это?
— Никогда не высовывалась из окна спальни?
— Это было пятнадцать лет назад.
— И не смотрела, как он там расхаживает голый специально ради твоего удовольствия?
— Да не был он голый.
— У тебя аж слюнки потекли.
— Ничего подобного, и никакие слюнки у меня не текли.
— Только потому, что ты не стала бы целоваться с курильщиком.
— Ты несешь чепуху.
— Он не выдержал бы и десяти минут твоей пилежки.
Пальцами ноги я открывал горячий кран и с головой погружался в воду, и наконец все звуки исчезали, кроме китового пения водопроводных труб. Я был центром вселенной, я спасал прекрасных женщин, здесь не существовало смерти и одиночества, и я думал, что мне суждено жить вечно.
Неправдоподобно Хорош пришел первым со счетом двадцать к одному, сделав Тео гораздо богаче, нежели до прихода на ипподром. На следующий день, не убоявшись извращенности Бога, Тео поставил выигрыш на дополнительные выборы Хэмилтона. Неожиданная победа шотландских националистов означала, что его деньги более чем удвоились. Он снова попытался спустить их в не легальной игре в “очко” в кафе “Поллокшоуз”, а затем в рулетку в “Рубиконе” — единственном казино в Глазго, имевшем лицензию. Потом он перешел на гонки борзых, бинго, игральные автоматы и “одноруких бандитов”.
Дабы увериться, что за выигрыш ответствен лишь Бог его матери, он решил, что все ставки должны делаться наобум. Поэтому он ставил на футбол, лошадей и “Эмбасси Уорлд Дартс”, так как совершенно в них не разбирался. Вторым правилом было никогда не ставить на аутсайдеров, чтобы не выиграть слишком много. Явный минус в том, что вероятность выигрыша повышалась.
Однажды он поставил на соревнования по дальности плевков перед пабом в Грассмаркете, что в Эдинбурге. Он ничего не знал о плевательных заслугах соревнующихся и потому поставил на фаворита. Фаворит выиграл.
За два года игр он всегда выигрывал чуть больше, чем проигрывал, и поэтому в игре и выигрыше присутствовало какое-то безумие. Он оброс. Не раз отклонял преподавательские должности в университете, потому что не был удовлетворен недвусмысленным открытием милосердного Бога, постоянно испытывающего угрызения совести из-за несправедливой смерти матери Тео.
Поэтому Тео продолжал играть, хоть ему и недоставало более утешительных результатов изучения растительных клеток. Только в 1962 году, после совершенно неподвластного ему совпадения, он неожиданно вырвался из этого водоворота фортуны благодаря Королевскому колледжу врачей.
— Ты ведь никогда таким не был. Ну же, Тео.
— Возможно, она права.
— Ты сам это начал. Теперь ты не можешь все бросить.
— А что толку? Эмми говорит, мы убиваем людей.
— Мы никого не убили.
— Создаем у них потребность.
— Думаешь, они свободны? Мы нужны им.
— Мы создали эту нужду.
— Сигареты помогают. Ты сам слышал истории.
— Жалкая замена настоящей помощи.
— Настоящей помощи не существует.
— Мы создаем у них зависимость.
— Мы больше зависим от воды.
— Что?
— Благодаря ей мы живем.
