Виржини Депант - Дрессированные сучки
Зазвонил телефон. Виктор.
— Не хочу выходить средь бела дня… Наверно, Мирей тебе объяснила… Ну, говорила обо мне… Не хотел тебя грузить, но она не оставила мне сигарет, когда уходила утром… Я с ума схожу, не сделал еще ни одной затяжки. Может, забросишь мне пачку?
Его голос был хорош по телефону, он "включил" обертона.
— Что, до табачной лавки дойти не можешь?
— Я живу как крыса, вообще не выхожу. Это ненадолго, все уляжется, нужно просто подождать… Но тут еще одно… В этом квартале мне лучше не показываться на улице… А у тебя что, дела?
— Вообще-то да…
— Да ладно, просто подсунь пачку под дверь, а то я рехнусь без курева… Мирей раньше трех не вернется. Черт, чувствую себя гребаным калекой… Ужасно, что приходится тебя напрягать… Но мне больше некого попросить.
Вчера он мне вполне понравился — в том числе и потому, что не подходил ближе, чем на метр. И глаз не сводил с Мирей. Со мной был по-дружески сердечным, и никакого двойного дна.
Кроме того, что такое сидеть без сигарет, это я понимала, еще как!
Итак, я решила сделать исключение и отступить от главной заповеди своей жизни: "Никогда не оставайся наедине с мужиком в закрытой комнате!"
И я сказала:
— Ладно, так и быть, приду через пятнадцать минут. Заходить не буду, суну сигареты под дверь и отвалю, дел много.
12.30
Я постучала, и жалюзи мгновенно скользнули вверх. Я присела на корточки, подтолкнула к нему пачку:
— Заходить не буду, и так совсем выбилась из графика…
— Ты и вчера торопилась, входи, дай мне выразить тебе благодарность.
Виктор сидел на корточках по другую сторону порога, говорил вкрадчиво, был так убедителен…
— Давай, мне остохренело сидеть тут одному, в этой пещере!
Мы поднялись одновременно.
— Что, я такой страшный?
— Вовсе нет, но я думала, ты не хочешь светиться в окрестностях средь бела ДНЯ?
— Вот именно! Так что я рискую своей шкурой… Ну что, всего на пять минут…
Он был очень убедителен, и я вошла, потому что не знала, как отказаться.
Страх вернулся на одно маленькое мгновение, когда за моей спиной щелкнула задвижка.
Никто никогда на тебя не нападал, ему просто надоело сидеть одному взаперти, и вчерашний день так здорово прошел, он не понимает, почему вы не можете просто спокойно поговорить и выкурить по косячку, ну-ка, глотни воздуху, расслабься, доверься, все будет путем… Люди не думают об ЭТОМ без продыху, ты — да…
Я без устали промывала себе мозги, чтобы ослабить удавку страха.
Прошла за Виктором в глубь квартиры, к кухне, не очень-то и слушая, что он говорит, потому что все было плохо — слишком далеко до двери, да и жалюзи опущены. Мне приходилось делать над собой чудовищное усилие, потому что я чувствовала благодарность к этому человеку — за то, что помог развеяться, за то, что говорил не о гребаных дерьмовых проблемах этой гребаной жизни в эту гребаную зиму, когда мне так не хватало легкости и веселья.
Я подошла слишком близко всего раз.
Он стоял у шкафа, спиной ко мне, и я обошла его сзади, чтобы сесть за кухонный стол, он обернулся, шагнул ко мне, я инстинктивно отпрянула.
Виктор схватил меня за плечи, толкнул на стол, зажал рот ладонью, другой приставил к горлу нож (он только что достал его из ящика), прямо к кадыку, и мне показалось, что кожа расходится под лезвием, а он раздвинул мне ноги ногами, я попыталась укусить его за руку, но ничего не вышло, ладонь оказалась совсем гладкой и была слишком плотно прижата к моим губам, чтобы я не кричала, так что он легко удерживал меня, а мои ноги болтались в воздухе, и он склонился надо мной, улыбаясь, и спросил:
— Ну, и что ты теперь скажешь?
Я почувствовала, как что-то во мне сломалось, пронзительный страх забрался в позвоночник, пополз по спине, я оттолкнула Виктора из последних сил, потому что не могла выносить прикосновения, и мне было плевать, порежет он меня ножом или сдерет заживо кожу… Единственное, что я сейчас знала — он СЛИШКОМ близко, и если не уберется сию же секунду, я задохнусь и сдохну, так что мне удалось вырваться.
Он снова поймал меня, потому что я впервые встретила мужика, способного так ударить женщину, и у меня не было преимущества неожиданности: он ударил меня в скулу, я почувствовала, как хрустнули кости, и тут же последовал хук в живот. Он бил с бешенством и прицельной точностью. Согнувшись пополам, я упала навзничь.
Он снова оказался на мне: убрал нож и схватил за волосы, все так же спокойно улыбаясь и на сто процентов уверенный в собственном превосходстве. Я открыла рот, чтобы закричать, и он снова ударил, припечатав меня к полу.
— Не стоит шуметь… Скажи мне, чего ты боишься… Тихонько… Что тебя так пугает?
Я снова попыталась его укусить, но, как бы я ни дергалась, какую бы силу ни прикладывала, мне едва удавалось его задеть, ничего не выходило, он все время брал верх. И чем сильнее я отбивалась, тем тяжелее он давил на меня, тем шире улыбался.
— Ты шикарно дерешься… Чувствуешь, как я завожусь, оттого что ты не хочешь и пытаешься смыться, чувствуешь?
И я действительно чувствовала, что портки у него вот-вот лопнут, как будто здоровенный камень "чертов палец" засунут в ширинку.
Еще одна такая же яростная и столь же безнадежная попытка отбиться, и вот уже его рука расстегивает пуговицу на моих джинсах. Я ерзала на полу, пытаясь вывернуться, отползти назад, как жаба, а он давил все тяжелее, и я не могла поверить, что ему удастся содрать с меня штаны, спустить их до щиколоток, добраться до трусов, сорвать и их одним движением, а потом раздвинуть наконец ноги.
Я отбивалась, нанося ему удары, извивалась под ним, надеясь выскользнуть.
Он помог себе рукой, резким толчком, попал наконец туда, куда так стремился, а я даже не закричала, потому что знала, что умру от этого.
Еще один толчок, такой же резкий, как первый… Он как будто искал что-то внутри меня.
Я разглядывала ножки стола и стульев, смятую фольгу от "Тоблерона" на полу.
Ты это знала, когда шла сюда, знала, что не надо приходить; так какого же хрена ты пришла?
Я вдруг поняла, как долго мы боролись, пока он не вломился в меня: я задыхалась, как бегун-марафонец, руки-ноги болели, потому что я сопротивлялась, отталкивала его.
Сопротивлялась? Отталкивала? Где он сейчас? Отвалился наконец?
Равномерные, как ход поршня, движения… Болит скула… Все нутро разворочено… С каждым вдохом я глотала его дыхание.
А между ног ты его чувствуешь? А в себе? Наждачная бумага раздирает внутренности. Не нужно было приходить, и ты это знала.
Он пробивал себе дорогу, прогрызал дыру, отклонялся, терся об меня, хотел разорвать, проталкивался до дна…
Боль вовсе не была ужасной, так, разве что неприятной, но я чувствовала, как он ломает что-то внутри меня, потому что там было мало места, а он двигался и, значит, калечил какие-то органы, наверняка жизненно важные. Я перестала сопротивляться, ощущая, что писаю кровью, эта штука внутри жгла меня, размалывала, пробивала насквозь.
Виктор слегка приподнялся, глядя прямо мне в лицо, но я смотрела в сторону.
Он дошел-таки до точки, угнездился там, замер и спросил:
— Тебе страшно?
— Положила я на тебя, надеюсь, ты скоро закончишь?
— Ты чертовски узкая, не скажу, что это неприятно, просто я впервые такое пробую… Думаешь, что я потом с тобой сделаю?
— Честно говоря, мне насрать, я просто жду, когда ты отвалишь.
— Я хочу, чтобы тебе понравилось.
Он улыбнулся, совершенно уверенный, что, если сумел взять меня силой, сможет и приохотить силой к траханью.
Я снова попыталась освободиться, но он поймал меня за ляжки и пригвоздил к полу.
— Прекрати, или я тебя искалечу!
Теперь это не имело значения.
Ты годами делала из этого проблему. В конечном итоге в этом нет ничего ужасного, он уже внутри… Ты что, вправду думала, что он проткнет тебе мозг?
Я смотрела в сторону, на грязный ковер, усеянный крупинками табака и крошками. Смешно — когда стоишь, это незаметно.
Из тебя сейчас вытекает вся твоя кровь, чувствуешь, какая боль там, внизу? Не стоило приходить сюда, теперь не жалуйся. А это не так уж и больно…
Виктор прижался губами к моему рту, начал шарить языком, я укусила его изо всех сил, почувствовала вкус крови, он ударил меня кулаком в висок, вырвался, снова ударил, а у меня уже не было сил, и я видела, что он опять улыбается.
14.00
Я так и лежала, не двигаясь, до самого конца. Когда он встал, перекатилась на бок, посмотрела на пол, думая обнаружить кровь — внутренности-то наверняка изодраны в клочья. Странно, на ковре не оказалось ни пятнышка. Но я же точно чувствовала, как растягиваются и рвутся органы, без которых не выжить, как растекается подо мной лужа крови. Я села, чтобы проверить, и что-то теплое потекло по ногам, но на пальцах оказалась всего лишь сперма, его белая вязкая слизь, слегка розоватая — так, намек на цвет, почти ничего.
