Болеслав Прус - Доктор философии в провинции
Люди пошлые, грубые и эгоистичные не могли понять отношений, связывавших эти - не скажу братские, но все же родственные души, и много болтали о двери, той самой двери, которая несколько лет кряду (к вящему стыду сплетников) была загорожена большим столом, а теперь наглухо заклеена и всегда как с одной, так и с другой стороны тщательно заперта на ключ. Поговаривали также, что с того времени, как дверь заклеили, чувство симпатии между этими двумя прекрасными душами значительно ослабело, - что является сущей ложью, так как пан Диоген ни на один день не переставал столоваться и снимать комнату, а иногда даже брал в долг небольшие суммы у прекрасной, благородной Гильдегарды, в метрике совершенно неправильно названной Пракседой.
После ухода поэтичного, а потому запальчивого Каэтана пан Диоген глубоко задумался и, глядя на вышеупомянутую заклеенную дверь, прошептал:
- Тысяча чертей! Сердце женщины! Новый идеал... Готовое приключение... Будущее без денег... Ох, уж этот сплетник Дрындульский! Ох, эти доктора философии!
Как бы в ответ на беспорядочные мысли пионера цивилизации раздался стук в заклеенную дверь, после чего пронзительный женский голос закричал:
- Ты дома?
- Дома, Гильця, - ответил Диоген и, торопливо накинув на себя одеяло, подбежал к двери.
- Говорят, из Варшавы приехало несколько философов?
- Басни, Гильця... как тебе...
- Я слышала, что они хотят засвидетельствовать мне свое почтение.
- Что за сплетни! Что за гнусные сплетни!
- Надо дать им возможность познакомиться с нами...
- Гильця, не верь этому, - умолял Диоген, переступая с ноги на ногу и с отчаянием кутаясь в одеяло.
- Ты глупости болтаешь! - нетерпеливо возразил голос. - Я ведь знаю, что приехали оба Клиновича, и они что-то писали о бессознательном.
- Но...
- Отстань! Ты пригласишь их на сегодняшний вечер!
- Но...
- Размазня! - взвизгнул голос. - Ты пригласишь их на сегодняшний вечер - и баста! Я так хочу!
В ответ на столь категорическое требование талантливый Дынцек хлопнул себя по ляжке правой рукой, что сопровождалось звуком, похожим на удар палкой по стене, в отчаянии бросил одеяло на кровать и стал поспешно одеваться.
* * *
В этот день уездный город X., один из первых уверовавший в прогресс, эмансипацию, англо-французский туннель, передовицы "Еженедельного обозрения" и в персидский порошок в качестве противохолерного средства, - в этот день город X. был потрясен. Говорили - кто шепотом, кто вполголоса, а кто и во весь голос, - что в гостинице "Бык" остановилось множество докторов философии, приехавших познакомиться с паном Диогеном, поцеловать ручки благородной Гильдегарде, обнять пана Каэтана Дрындульского - словом, принести дань уважения всем местным знаменитостям, а самое главное - выбрать среди уездных красавиц верных спутниц жизни.
Как легавые за дичью, бегали за ростовщиками запыхавшиеся, хотя и солидные, отцы семейства, с целью выудить у них небольшую сумму денег для предстоящих торжественных приемов. Мамаши, озабоченные будущностью своих дочек, расспрашивали прежде всего о количестве приезжих, а затем обеспечивается ли профессия доктора философии хорошим доходом. А дочки? Дочки не интересовались ни доходом, ни профессией, они думали только о том, чтобы обнаружить перед верховными жрецами науки и рулевыми кораблей человечества возможно больше физических ценностей, а также и духовных богатств из сокровищниц своих девственных мыслей и чувств.
Гостиница "Бык" была буквально осаждена. Интеллигенция - в цилиндрах и в фуражках, с тросточками, с зонтами и зубочистками - глазела на почтенное здание, как будто стены его, подобно шерсти легендарной клячи из Микуловиц, обладали способностью излучать свет. Многие вспоминали весьма удачное стихотворение пана Каэтана Дрындульского, в котором этот талантливый, хотя и мало известный миру, поэт изложил (по материалам пятидесяти томов) свой взгляд на прошлое, настоящее и будущее философии. Люди более серьезные рассуждали о бессознательном с таким основательным пониманием вопроса, как будто всю жизнь пребывали в этом любопытном психическом состоянии. Публика же, менее сведущая в философии, поэзии и бессознательном, толковала о том, что окна знаменитых путешественников выходят во двор, как раз на сточную канаву, что в одном из окон виден подсвечник, а в другом какая-то полотняная одежда весьма сомнительной формы. Энтузиасты хотели собственными глазами взглянуть на подсвечник и одежду и под предлогом не терпящих отлагательства личных дел поминутно бегали во двор.
Вдруг на тротуаре, на мостовой и у подъезда гостиницы воцарилась тишина, потом раздался шепот, потом... опять тишина. Жаждущая знаний толпа заметила улыбающегося врача Коцека, которого (конечно, с левой стороны) сопровождал сияющий от гордости Каэтан Дрындульский, автор стихотворения о будущем, настоящем и т.д. философии, в шелковом цилиндре, белом галстуке и философской сорочке в шоколадную полоску. Один из тех, кто минуту тому назад с наибольшим знанием дела рассуждал о бессознательном, пошел им навстречу и, обратившись к врачу Коцеку, спросил:
- Скажите, сколько их на самом деле?
- Клиновичей двое, - ответил врач.
- Чеслав и Вацлав, - добавил Каэтан Дрындульский. - Два этаких громких имени вместе - воплощение таланта, труда и чести!
- А сколько же докторов философии? - прервал знаток бессознательного.
- Как это - сколько? - удивился врач. - Один только Чеслав.
- Это звезда первой величины, и ее все вы знать должны: автор труда о бессознательном, который этим трудом замечательным человечеству новые пути открыть спешит, исследуя глубочайшие тайники души!.. - добавил ударившийся в рифму Каэтан Дрындульский, застегивая цветную сорочку, которая поминутно распахивалась, открывая нескромным взорам пунцовую фуфайку.
- У кого вы сегодня будете?
- Они оба сегодня обедают у своего дяди Федервайса.
- И я туда их сопровождаю. Я Федервайса тоже знаю; знаю и уважаю... честное слово!..
- А вечером мы все будем у Пастернаковских... - хотел докончить врач.
- И я, и я... буду у Пастерна... ковских, непременно... К этому семейству чувство дружбы у меня неизменно, - перебил поэт, искоса взглянув на собравшихся, чтобы увидеть, какое впечатление производят его несравненные экспромты.
Но собравшиеся, вероятно вследствие соседства с гостиницей, один из номеров которой занимали знаменитые философы, не замечали, казалось, красот внезапно прорывавшихся стихов и ничуть не удивлялись необыкновенному искусству незаурядного сочинителя.
- Сейчас вы, вероятно, идете к ним? - спросил кто-то из толпы.
- Конечно, конечно! - с наслаждением ответил Дрындульский, рассматривая свои нарядные лакированные ботинки. - Каждая минута в обществе таких людей, как эти, может считаться одной из счастливейших на свете!..
- Дорогой Дрындульчик, - зашушукал на уха поэту некий Корнелий Кларнетинский, младший из двенадцати Кларнетинских, с незапамятных времен занимавших низкие должности в уезде, - дорогой Дрындульчик, познакомь и меня с этими господами...
- Ты хочешь сказать - с доктором философии и его братом? - с достоинством поправил его Дрындульчик, прищуривая глаза. - Хорошо, подумаем об этом!
- Кайцек, милый, - прошептал кто-то другой, легонько потягивая поэта за рукав, - мне бы хотелось познакомиться с этими субъектами.
- Ты говоришь о докторе философии и его брате? - спросил пан Каэтан, выпятив нижнюю губу. - Не ручаюсь, но... попытаюсь.
- Коцек! Кайцек! Доктор! Дрындульчик! Надеюсь на вас! Привет философам! - кричали местные интеллигенты.
- Попытаемся! Посмотрим! Постараемся! - отвечал всем элегантный Дрындульчик, по адресу которого кто-то из его недругов сказал, что он похож на осла, навьюченного мешком с бриллиантами.
Минуту спустя Коцек с неразлучным поэтом (конечно, с левой стороны) вошел в подъезд и скрылся на лестнице, а толпа, вздыхая или посвистывая, смотря по настроению, разбрелась в разные стороны.
* * *
В первом этаже керосиновая лампа (привязанная к перилам, во избежание последствий местного позитивизма), во втором легроиновый кенкет и в третьем две стеариновые свечи заливали потоками света дорогу к квартире господ Пастернаковских, известных своими семейными добродетелями.
По этой дороге то постукивали изящные ботинки молодых людей из породы увивающихся, то проносились с пронизывающим до мозга костей шелестом развевающиеся платья барышень, то, наконец, величественной и вместе с тем суровой поступью двигались солидные маменьки и тетушки.
Каждую партию этого груза, предназначенного для чаепития, жеманной болтовни, сидения на диванах или закручивания усиков и ухаживания за дамами, встречал с изысканной вежливостью на первой ступеньке первого этажа гостеприимный хозяин, расточая любезности и одновременно проверяя, не украдена ли лампа, не лопнуло ли в кенкете стекло и горят ли стеариновые свечи соответственно правилам экономии. Обняв и расцеловав гостей, а заодно приведя в порядок осветительные приборы, улыбающийся хозяин на минуту забегал в кухню, называл цифру, имеющую некоторое отношение к числу гостей, и поторапливал молодую, плотненькую кухарочку методом, не имеющим никакого отношения ни к освещению, ни к числу гостей, ни к бессознательному.
