Марина Дяченко-Ширшова - Зеленая карта
Малдер и Скалли тоже были пришельцами в этой квартире. Вовкина соседка отдала их на время летнего отпуска — а вернувшись, «забыла» забрать. У Вовки мыши чуть не подохли с голоду — зато теперь, при Диме, отъелись и повеселели. Хотя Дима совсем не любил мышей, просто проклятое чувство ответственности, то самое, из-за которого и в школе, и в консерватории на него навешивали гору пионерско-комсомольских поручений, не допускало халатности ни в чем…
Фонарь-садист все светил и светил. Дима отвернулся к стене, плотнее закрыл глаза.
Сегодня (или уже вчера?) он видел Женьку. И не решился подойти. В первый раз в жизни не решился подойти к собственному сыну. Не захотел смотреть, как взгляд пацана становится холодным, откровенно неприязненным, как только в поле зрения Жени Шубина появляется некое раздражающее препятствие — собственный отец…
И Дима смалодушничал. Смотрел из-за кустов, как Женька удаляется в сторону троллейбусной остановки, и чем дольше и внимательнее Дима смотрел, тем сильнее ему казалось, что мальчишка идет неправильно. Слишком низко опустив голову… Слишком сгорбившись под тяжестью огромной «динамовской» сумки… Или померещилось, и сын просто устал после шести уроков, не выспался, поздно вернувшись с тренировки, да мало ли что, «тройку» схватил по алгебре?
Но когда Женька, не останавливаясь и не замечая препятствия, вляпался в ту чудовищную лужу — Дима не выдержал. Почти побежал, обгоняя ребят и девчонок с портфелями. И еще успел увидеть, как Женька влез в троллейбус, рассекая толпу своей гигантской сумкой.
Показалось ему или нет, что сын глянул на него через заднее мутное стекло? Что все эти жмурки-пряталки, обознатушки-перепрятушки были разоблачены и получили соответствующую оценку?
Воспоминание об этом взгляде преследовало его весь оставшийся день. Он автоматически отзанимался с пятью оболтусами, и, едва вернувшись в пустую, пропахшую чужими запахами квартиру, перезвонил на детскую динамовскую базу.
Ему сказали, что восемьдесят шестой на тренировке. Да, и Шубин тоже.
Перезванивать домой… (Да, он по-прежнему ловил себя на этом словечке, «домой». Странно, но ту, оставленную жизнь он по инерции продолжал считать своим домом.) Перезванивать домой Дима не стал. Боялся сухого, как июльский асфальт, Ольгиного «алло». Трус.
И теперь, когда триста раз пора бы заснуть, воспоминание о сгорбленной Женькиной спине не давало ему успокоиться. Муха невнятной тревоги, укусившая Диму во время малодушного подглядывания за сыном, в сумерках выросла до размеров если не слона, то хорошего крокодила.
Трус, трус…
Побоялся догнать. Побоялся перезвонить. А вдруг действительно что-то случилось? Вдруг сын ХОТЕЛ встретить его? Именно сегодня?
Очередная соломинка на спине двугорбого чувства вины.
Он понимает, что чувствует сейчас Женька. То же, что он, Дима, когда-то чувствовал по отношению к собственному отцу. Предатель. Алкоголик. Мама — в отличие от Ольги — никогда не настраивала маленького Диму против папы, но хватало недомолвок, переглядок, разговоров с соседками за фанерной стеночкой, когда Дима, как они думали, спал. Хватало фальшивого сочувствия, с которым эти соседки на следующее утро гладили Диму по голове; а через полгода отец умер, мама сразу вспомнила, каким он был честным, порядочным и талантливым, пока не сгубила его эта проклятая водка…
Теперь Женька.
Наверное, Женька тоже думает, что его папа алкоголик. Несколько раз сын действительно видел его пьяным — от этих воспоминаний у Димы стыдом закладывало уши… А Ольга добавила от себя. И про «нищету», и про «водку», и, вероятно, про многое другое…
Прохладная постель жгла. Тихо возились в клетке Малдер и Скалли.
Если мыши тебя достанут, полушутя-полусерьезно говорил Вовка, просто выпусти их во двор. Тут же полно котов, возражал Дима. Вот именно, говорил Вовка и радостно хохотал. Вот именно…
Наверное, он все-таки заснул. Иначе не вздрогнул бы так, не подскочил бы в холодном поту, подброшенный звуком дверного звонка. Звонок у Вовки был тот еще — играл четырнадцать мелодий, на этот раз пришла очередь «Неаполитанской песенки»: «Дарагая моя бапка, дай мне жареную рыпку, я за жареную рыпку попиликаю на скрипке»…
Сон отвалился, будто высохшая короста. На бегу натягивая халат, Дима выскочил в прихожую; звонок повторился, на этот раз песенкой крокодила Гены: «Пусть бегут неуклюже»…
Выключатель нашелся не сразу. Дверной глазок показал искаженное примитивной оптикой, но вполне узнаваемое Ольгино лицо.
«Предчувствия его не обманули…»
Диме на мгновение стало стыдно за свой линялый, весь в обвисших ниточках махровый халат.
— Что случилось?
Отодвинув его плечом, Ольга прошла в комнату. На какую-то секунду Диме представилось, что он стал героем мексиканского сериала и сейчас последуют поиски любовницы с последующим громким скандалом. Надо же, какая ерунда придет в голову среди ночи…
— Что с Женькой?!
— Включи свет…
Ольга мельком выглянула на балкон. Скользнула взглядом по развороченной постели; Дима поспешил накрыть белые потроха одеялом.
— Да в чем дело, в конце концов?!
Ольга посмотрела прямо ему в глаза; он увидел, что она не ложилась сегодня. И плохо спала вчера. И что она на грани истерики.
— Значит, он не у тебя?
Ответа не требовалось; Дима почувствовал, как немеет лицо.
Значит, не померещилось. Значит…
— Евгений Дмитриевич, — произнесла она раздельно и сухо, — изволили сбежать из дома. Причем в милиции мне предложили ждать, пока оне сами вернутся.
— Ты была в милиции?
— У меня оставалась призрачная надежда, что он у тебя… Но, конечно, к тебе он прийти не додумался.
Слово «конечно», в другом контексте безобидное, прошлось по Диминым нервам, как ржавая терка.
— Конечно, — подтвердил он сквозь зубы.
Ольга выудила из сумки сигарету, подчеркнуто спокойно закурила; огляделась, сбросила с кресла ворох газет, старых журналов, растрепанных нот, уселась прямо под Вовкиным любимым постером: лягушка, уже полупроглоченная цаплей, из последних сил душит свою убивицу… Подпись под постером гласила: «Никогда не сдавайся!»
— Что случилось? — услышал Дима свой до странности равнодушный голос.
— Он развернулся и ушел, — Ольга оглянулась в поисках чего-то, куда можно было бы стряхнуть пепел. Не нашла; вытащила из кармана пластиковую упаковку из-под какого-то лекарства, положила под язык две последние горошины, в опустевшей коробочке устроила пепельницу. — Сейчас я докурю… Возьмешь машину… И поедем его искать.
Спокойно, сказал себе Дима.
— Куда? Нет, подожди… Я спрашиваю — что у вас случилось?
— Поедем к одному его приятелю, — Ольга снова затянулась. — Из его команды. У него телефона нет, но адрес в записной книжке я нашла… Это частные дома на Эстонской… Всех, что с телефонами, я еще три часа назад обзвонила.
— Что это ты принимаешь? — с некоторым опозданием поинтересовался Дима.
— Неважно, — Ольга утопила окурок в импровизированной пепельнице, поднялась. — У тебя машина где?
— Машина на стоянке… Да подожди ты! Что значит «неважно»?!
— Нитроглицерин, — устало призналась Ольга. — Тебя это так интересует?
— Нет… То есть да… Я спрашиваю, что между вами… вы поссорились?
— Да, — Ольга шагнула к двери, давая понять, что разговор окончен. — Одевайся. Я обожду у подъезда.
* * *
Оказалось, что она очень надеялась на этот адрес. На этого Славика, полузащитника, «диспетчера», как уважительно называл его Жека. Она была уверена, что маленький мерзавец — ее сын — спрятался именно здесь. И уверяла себя, что совершенно не нервничает — только воображает сладостно, как отлупит, отхлещет по щекам эту дрянь. За весь этот вечер. За эту ночь. За то, что пришлось идти на поклон к Шубину…
Славик жил в частном секторе, то есть в такой себе деревне, уютно пристроившейся под боком у станции метро. Сперва Шубин петлял по темным улочкам, потом они долго трезвонили у калитки, вызывая пароксизмы ярости у беспородного, невероятных размеров пса, по случаю ночи спущенного с цепи. Потом приковылял с фонариком очень раздраженный, очень напуганный Славкин дедушка в полосатых пижамных штанах, трогательно выглядывающих из-под накинутого на плечи бушлата; оказалось, что никакого Жени Шубина он в глаза не видел, и внук его тоже…
В конце концов разбудили Славика. Он узнал Олю и, честно хлопая круглыми со сна глазами, сообщил, что видел Женю на тренировке. Нет, завтра тренировки нет, потому что завтра суббота, единственный на неделе выходной. А в воскресенье они играют с «Зенитом». Сбор у метро «Осокорки» в одиннадцать тридцать. Вот и все.
— По крайней мере в воскресенье он точно появится, — сказала Оля, когда калитку заперли и пса снова выпустили на пост. — Он пропустит что угодно, только не игру с «Зенитом».
