Богумил Грабал - Разделенная квартира
Вот так Милитка и Целестин жили с нами, словно четыре времени года, в нашей казенной квартире в пивоварне; папа каждый вечер гладил свою Милитку и нашептывал ей нежные слова, чтобы их слышала и матушка, та же раз в день, поглаживая Целестина, говорила ему на ухо -- но неизменно так, чтобы это слышал отец, -- всякие сладкие глупости, какие говорят друг другу влюбленные в фильмах или романах. Четырежды за год отцу приходилось залезать посреди ночи под кровать и собственноручно выгребать оттуда кошачьи испражнения, наполнявшие квартиру ужасающей вонью. Но раз в год наступало замечательное Рождество. Папа наряжал елку с Милиткой, а матушка с Целестином, я же смотрел на все это и не переставал удивляться. Любое елочное украшение или конфета, любая свечка или бенгальский огонь, ниточки дождя или звездочки и даже сияющий на верхушке шпиль из цветного стекла -- все это помещалось на елку на глазах у кошек и ради кошек, которые относились к происходящему с полным пониманием, взирали на это с большим интересом, чем я, радовались куда больше моего и даже жили в ветвях рождественского дерева. Когда же, как и в тот год, у нас бывали котята, они тоже не могли надивиться, какая красивая у нас елка, и папа с мамой показывали всякое елочное украшение, которое держали в руках, каждому котенку. Повесив все украшения, родители брали по очереди каждого из котят и подносили к елке, чтобы он позвенел лапкой о сверкающую звезду, шоколадного баранчика или туфельку. Я же сидел верхом на стуле, облокотившись о спинку и подперев голову ладонями, и с улыбкой смотрел на это; мне казалось, что я отец своим родителям и то, что я вижу, -- ребяческая игра. Когда же елка была готова, Целестин сворачивался клубочком на втором этаже ветвей, над ним устраивалась Милитка, а котята залезали еще выше, на те веточки, что отходили от игольчатой верхушки. И матушка зажигала свечки и опускалась на колени, с другой стороны елки тоже на коленях стоял отец, и они смотрели друг на друга сквозь ветви, а кошки и котята объединяли их, эти зверушки превращали моих матушку и папашу в детей, и я чувствовал себя обделенным, потому что не умел уже так играть. За меня играли мои родители.
В Сочельник, незадолго до того, как мы собирались сесть за праздничный стол, Целестин ел рыбу, подавился косточкой и начал перхать. Он тут же подбежал ко мне и несильно куснул за щиколотку. Я открыл ему дверь, чтобы его вырвало на улице. Милитка лежала, свернувшись клубочком, на втором этаже рождественской елки, три котенка расположились над ней, каждый на своем этаже; свечки горели, радио играло "Тихая ночь, святая ночь". Матушка на кухне кончила жарить рыбу и сняла фартук. Отец глядел на елку и улыбался.
-- Сходи за Целестином, и будем ужинать, -- сказала матушка.
Я распахнул дверь во двор; над пивоварней сияли звезды. А по заснеженному саду мчался Целестин и громко орал. За ним гнался разъяренный кот Папаша. Не успел я прикрыть дверь, как они влетели в дом -- сначала Целестин, а за ним Папаша, который прямо в коридоре сбил Целду с ног и обдал его мощной струей.
А потом они ворвались на кухню, и Папаша снова лапой повалил Целду на пол и снова его опрыскал. Тогда Целда решился искать спасения в комнате и помчался туда, но Папаша не отставал и по пути то и дело метил свою новую территорию, которая увеличилась на коридор и половину кухни; комнату он тоже поделил надвое струей своей отвратительно вонявшей мочи. По радио как раз пели "Heilige Nacht, stille Nacht", когда Целестин вспрыгнул на елку -- и Папаша за ним. Елка вместе с котятами перевернулась. Два котенка в испуге забрались под шкаф, а тот котенок, который понял, что под шкафом или под кушеткой он спрятаться не успеет, лег на спину и притворился мертвым. Отец быстро открыл окно, и в него выскочили во мрак праздничной ночи и Целестин, и Папаша. Их хвосты, торчавшие вверх, точно две кочерги, разрезали темноту. А рождественская елочка подожгла занавески, и когда отец срывал эти парадные пылающие шторы, на которых матушка вышила ангелков, олицетворявших Весну, Лето, Осень и Зиму, карниз ударил его по голове. Но отец затоптал огонь, и матушка залила водой дымящиеся и тлеющие остатки штор. А потом мы поставили елку на место, и котята успокоились и снова запрыгнули в свои гнездышки среди веток, и Милитка легла под дерево и, томно вздохнув, уснула. По нашей квартире тянуло кошачьим запахом, которым ошалевший Папаша пометил свою территорию, замкнув границы и ликвидировав тем самым чересполосицу.
Отец закрыл окно и снова зажег свечки. Матушка поставила на стол дымящуюся уху с грибными клецками.
-- Бедняжка Целестин! -- сказала матушка.
