Клапка Джером - Почему мы не любим иностранцев (перевод В Тамохина)
В Чешеме был базарный день. И ручаюсь, что такого шумного базара у них никогда не бывало - ни до этого - случая, ни после. Мы промчались через весь город со скоростью тридцати миль в час. Я еще ни разу не видал в этом городе такого оживления. Обычно это сонное царство. В миле от города нам повстречался почтовый дилижанс. Но мне уже было все равно. Я дошел до такого состояния, когда человеку плевать, что с ним дальше будет. Я испытывал только легкое любопытство. В десяти шагах от дилижанса пони остановился как вкопанный. Я слетел со своего места и очутился на дне тележки. Подняться я не мог. Меня придавило сиденьем. Все, что мне было видно, - это небо да уши пони, когда он вставал на дыбы. Но я слышал все, что говорил кучер. Ему, насколько я мог понять из его слов, тоже пришлось не сладко.
- Убери этот цирк с дороги! - вопил он. Будь у него хоть капля здравого смысла, он бы понял, что я ничего не могу сделать. Я слышал, как впереди начали биться лошади. Они всегда так: покажи им одного дурака, и они все начнут свою дурь показывать.
- Отведи его домой и привяжи к своей шарманке! - орал кондуктор.
С одной пожилой женщиной случилась истерика, и она принялась хохотать как гиена. Пони дернулся и понес снова, и, насколько я мог судить по мелькавшим надо мной облакам, мы проскакали одним махом мили четыре. Потом ему вздумалось взять с разбега забор. Обнаружив, по-видимому, что тележка ему мешает, он начал брыкаться, стараясь разбить ее в щепы. Если б я не видел этого своими глазами, я бы никогда не поверил, что из одной тележки можно наделать столько щепы. Отбив все, кроме одного колеса и крыла, он понесся дальше. Я остался позади среди прочих обломков и был очень доволен, что мог хоть немного отдохнуть. Пони возвратился только вечером, и я рад был продать его на следующей неделе за пять фунтов. Десять фунтов я потратил затем на свое лечение.
По сей день мне не дают прохода из-за этого пони, а местное Общество трезвости даже устроило по этому поводу лекцию. Вот ведь что получается, когда слушаешься чужих советов.
Я посочувствовал моему собеседнику. Я сам немало потерпел от чужих советов. У меня есть приятель, делец из Сити. Мы с ним изредка видимся. Ему до страсти хочется, чтобы я разбогател. Как встретит меня где-нибудь возле биржи, сейчас же остановит и говорит: "Вас-то мне и нужно, у меня есть для вас выгодное дельце. Мы тут сколачиваем небольшой синдикат". Он вечно "сколачивает" какой-нибудь небольшой синдикат и за каждую вложенную сотню фунтов обещает тысячу. Участвуй я во всех его синдикатах, я бы уже имел, по моим подсчетам, миллиона два с половиной. Но я не вступал во все эти синдикатики, я вложил деньги лишь в один из них. Это случилось давным-давно, когда я был моложе. Я и по сие время состою в этом синдикате. Мой друг убежден, что в один прекрасный день мои акции принесут мне огромные барыши. Но поскольку деньги мне нужны сейчас, я охотно уступил бы свой пай подходящему человеку за наличные с большою скидкой. Другой мой приятель знает человека, который неизменно бывает "в курсе всего", что касается скачек. У многих из нас есть такие знакомые. До скачек их обычно слушают, разинув рот, а сразу же после финиша разыскивают, чтобы поколотить. Третий мой доброжелатель увлекается вопросами диеты. Однажды он принес какой-то пакетик и с видом человека, который собирается навсегда избавить вас от всех несчастий, вручил его мне.
- Что это? - осведомился я.
- Откройте - увидите, - отвечал он таинственно, словно добрая фея в театре.
Я открыл пакет и заглянул внутрь, но по-прежнему остался в неведении.
- Это чай, - пояснил он.
- А-а, - протянул я, - а я думал, уж не табак ли это?
- Ну, положим, это не совсем обыкновенный чай, - продолжал он, - но вроде чая. Выпейте чашечку, одну только чашечку, и вы никогда больше не захотите никакого другого чая.
Он был совершенно прав. Я выпил чашечку; и после этого уже не хотел никакого чая, я вообще более ничего не хотел, только чтобы мне дали умереть спокойно. Он зашел ко мне через неделю.
- Помните чай, что я вам дал? - спросил он.
- Как не помнить, - ответил я. - Я до сих пор чувствую его вкус во рту.
- Вы не хворали? - спросил он осторожно.
- Было дело, - ответил я, - но теперь уж все прошло. Он, видимо, колебался.
- Ваша была правда, - вымолвил он наконец. - Это действительно был табак. Особый нюхательный табак. Мне прислали его из Индии.
- Не скажу, чтобы он мне очень понравился, - заметил я.
- Я, понимаете, ошибся, - продолжал он. - Должно быть, перепутал пакетики.
- Бывает, - успокоил я его. - Но в другой раз это у вас не пройдет... со мной по крайней мере.
Советовать мы все умеем. Однажды я имел честь служить у одного пожилого джентльмена, чьей профессией было давать юридические советы. Советы, надо сказать, он давал всегда отличные. Но, как и большинство людей, хорошо знающих законы, он питал к ним весьма мало уважения. Я слышал, как он однажды сказал человеку, который собирался судиться:
- Мой дорогой сэр, если бы меня на улице остановил грабитель и потребовал мои часы, я бы ему не отдал. Если бы он сказал затем: "Тогда я отниму их у вас силой", - я, несмотря на свой пожилой возраст, ответил бы: "А ну попробуй!" Но скажи он: "Ладно, в таком случае я подам на вас в суд и заставлю вас их отдать", - я бы незамедлительно вынул их из кармана, вложил ему в руку и попросил его больше об этом не упоминать. И считал бы, что дешево отделался.
И все же этот самый пожилой джентльмен потащил в суд своего соседа из-за дохлого попугая, за которого никто не дал бы и шести пенсов. И это обошлось ему в сто фунтов как одна копеечка.
- Я знаю, что я дурак, - сознался он. - У меня нет прямых доказательств, что именно его кошка загрызла попугая, но он у меня поплатится за то, что обозвал меня паршивым адвокатишкой. Провалиться мне на этом месте, если я этого не добьюсь.
Все мы знаем, каким должен быть пудинг. Мы не претендуем на то, чтобы уметь его готовить. Это не наше дело. Наше дело - критиковать повара. По-видимому, наше дело - критиковать множество вещей, создавать которые не наше дело.
Все мы теперь сделались критиками. У меня сложилось определенное мнение о вас, читатель. А вы, вероятно, имеете свое мнение обо мне. Но я не стремлюсь его узнать. Лично я предпочитаю людей, которые если что и хотят сказать обо мне, то говорят это за моей спиной. Помню, я однажды читал лекции, а зал был устроен так, что, уходя, я всякий раз попадал в толпу покидавших зал слушателей. Частенько я слышал, как впереди меня шептали: "Осторожней, он сзади!" Я всегда бываю очень благодарен за подобные предупреждения.
Как-то я с одним писателем пил кофе в Артистическом клубе. Писатель был широкоплечий, атлетического сложения человек. Один из членов Клуба, подсев к нам, обратился к нему: "Я только что прочел вашу последнюю книгу. Я вам скажу свое откровенное мнение..." Писатель мгновенно ответил: "Я вас честно предупреждаю, если вы это сделаете, я проломлю вам голову". Мы так никогда и не узнали этого откровенного мнения.
Почти все свое свободное время мы только и делаем, что выказываем свое презрение друг к другу. Мы так высоко задираем нос, что удивительно, как это мы еще ступаем по земле и не сошли с нашего маленького земного шарика в мировое пространство.
Широкие массы презирают высшие классы. Мораль высших классов ужасна. Если бы высшие классы согласились, чтобы комитет из представителей широких масс поучал их правилам поведения, как это было бы для них полезно! Если бы высшие классы пренебрегли своей выгодой и посвятили бы себя целиком интересам широких масс, последние куда больше одобряли бы их.
Высшие классы презирают широкие массы. Если бы только широкие массы слушались советов, которые дают им высшие классы! Если бы широкие массы жили экономно на свои десять шиллингов в неделю, если бы они совсем не брали в рот спиртного, а если пили, так только старый кларет, от которого не опьянеешь! Если бы все молодые девушки шли в горничные, довольствовались бы пятью фунтами в год и не тратились бы на наряды! Если бы мужчины были согласны работать по четырнадцать часов в день и хором пели: "Господи, благослови хозяина и его семейство" - и знали бы свое место - все обстояло бы как нельзя лучше... для высших классов!
Так называемые новые женщины презирают старозаветных. Старозаветные возмущаются неведением новых. Современные пуритане обличают театр. Театр всячески высмеивает пуритан. Заурядные поэты кричат повсюду о своем презрении к миру. Мир потешается над заурядными поэтами.
Мужчины критикуют женщин. Нам далеко не все нравится в женщинах. Мы обсуждаем их недостатки. Мы поучаем их для их же пользы. Если бы английские жены одевались, как французские жены, умели разговаривать, как американские жены, и готовить, как немецкие жены, - если бы женщины были именно такими, какими, по нашему мнению, они должны быть - трудолюбивыми и терпеливыми, исполненными домашних добродетелей и блестящего остроумия, очаровательными и вместе с тем послушными и менее подозрительными, - насколько бы лучше было для них самих... да и для нас тоже! Мы усердно учим их этому, но они нас не слушают. Вместо того чтобы внимать нашим мудрым советам, несносные создания только и делают, что критикуют нас. Мы очень любим играть в школу. Все, что нужно для этой игры, - это парта - ее может заменить дверной порожек, трость и шестеро других детей. Всего труднее найти этих шестерых. Каждый ребенок хочет быть наставником. Он непременно будет все время вскакивать и заявлять, что теперь его черед быть учителем.
