Майя Луговская - Южное пекло
В общем, она доказывает бригадиру, что им необходимо провести исследование у источника «Южное пекло», и просит дать им палатку на несколько дней. И так она его уговаривает — приближается к нему, и волосы её у самой его щеки. Бригадир сияет.
— Очень, — говорит, — приятная встреча. Что же, постараюсь обеспечить.
А она не теряется:
— Слово пахаря — закон!.. — Говорит, что лучше сразу их ящики с оборудованием перетащить в «газик». Что наша машина, мол, только до Тамани их довезёт, а потом в Керчь уйдёт, стало быть, только он сможет их доставить до источника, и, значит, они целиком в его власти, от него зависят.
А я думаю, как это у неё всё мигом получается. Не голова, а кибернетическая машина. По рукам и ногам хочет связать бригадира. Всё это происходит буквально в одно мгновение. Стою рядом и как дурак молчу.
Бригадир говорит, что ящики он забирает, а к источнику сможет их отвезти только завтра утром. Тогда и палатка будет. А сейчас, мол, у него дела, и он только вечером освободится. Машина, говорит, пусть уходит в Керчь, а он их встретит в Тамани. Назначает место и время у памятника Лермонтову в двадцать один тридцать.
Ящики они в его машину перетаскивают и свои спальные мешки тоже. Распрощались с бригадиром. Он уезжает, а они сели в машину и говорят:
— Вот всё и устроилось. Теперь мы не зависим друг от друга. Палатка у нас есть. Вы отбирайте пробы в Керчи, а мы проведём свои исследования здесь. Через трое суток приедете за нами.
Вернулись в Тамань, животы подтянуло, с утра ничего не ели, а уже темнеет. Зашли в чайную. Хорошо пообедали, все довольны. Вдруг я вспомнил, как она этого совхозного бригадира обольщала и как своими волосами лицо его задевала… И тут я понял, что оставить их одних не смогу.
Нам бы пора уже ехать в Керчь, шофёр торопит, понимаю, что и геологи наши спешат. Но молчат, потому что всё-таки я начальник. Конечно, я только формально был их начальником. Все они гораздо опытнее и старше меня, я ведь только-только окончил институт. Получилось так, потому что иикто из них начальником партии ехать не соглашался. Кому охота возиться с машиной, платформами, деньгами, всякими там бумажками, ведомостями? Никому. Я бы и сам не согласился, назначили — пришлось.
Но тут, думаю, время оказать своё слово. Смотрю на них — сидят как ни в чём не бывало. Она вынула полевой дневник, что-то записывает.
— Вот что, — говорю геологам, — поскольку я всё-таки начальник, то решаю так. Вы поезжайте с машиной, у вас работа на Керченском полуострове. Вы лучше меня во всём разбираетесь. Отберёте пробы, вернётесь сюда, в Тамань. А я женщин одних оставить не могу.
Тут все заговорили:
— Правильно, правильно! Как это нам раньше не пришло в голову! — В общем, хвалят меня, что очень хорошо решил.
Она не реагирует, записывает. Ну, а другая обрадовалась, вскакивает и заявляет:
— Молодец! Наконец и в нашей партии хоть один мужчина нашёлся. Молодец! — и целует меня, да так крепко!
Я смутился, говорю:
— Может быть, всё-таки не при всех.
А она, продолжая писать, говорит:
— Наедине мы, может, и не рискнули бы. — Непонятно только, в насмешку это говорит или серьёзно. — Конечно, с нами ничего не случится, бояться за нас нечего. Мы под надёжной охраной бригадира, но вы молодец! — И улыбается.
Забираем мы свои рюкзаки, и машина уходит. Темнеет, а ждать бригадира ещё долго. Сидим в чайной. Она кончила записывать, спрятала дневник. Спрашивает:
— Что будем делать?
— Давайте, — говорю, — почитаем.
А книг у меня в рюкзаке сколько угодно. У нас было заведено: в каждом посёлке или станице мы первым делом забегали в книжный магазин. И то, что в Москве нарасхват — популярные поэты и фантастика — здесь лежит, пылится. Я по фантастике, например, собрал всё, что только выходило. Одно время зачитывался, фантастика, конечно, это хорошо. Понимаю, что через неё можно многое выразить. Но для меня это уже пройденный этап. Мне кажется, что надо прямо говорить, без всякой фантастики и о том, что будет, и о том, что есть. Надо смело критиковать плохое и вокруг себя и в себе самом, как это делал Лермонтов. По-моему, пора бы научиться так писать, как он.
— Хотите, — предлагаю ей, — что-нибудь почитать?
А она:
— По-моему, не время и не место.
Другая говорит:
— Были бы карты, поиграли бы в дурака, но карт нет. — Опять я не могу понять, с намёком ли в мой адрес это говорится или просто так. — Может быть, поиграем на спичках?
Я говорю:
— Давайте на спичках. — Потому что в этой игре я знаю приём и всегда могу выиграть.
А она предлагает:
— По-моему, надо узнать, что сегодня в городском клубе. И людей посмотрим, и клуб. Кто пойдёт? Бросим жребий. Давайте ваши спички, — говорит мне. Обломала одну: — Кто вытянет без головы, тот идёт узнавать.
Нам с ней повезло, а другая вытягивает спичку без головы.
— Значит, вам идти, — говорит она.
Но я перебиваю:
— Нет, нет, сидите, пойду я.
Пока я бегал в клуб узнавать, в чайной их, как мухи, облепили ребята. Обе с ними весело беседуют, о чём-то расспрашивают, смеются. Мне это не понравилось, но я не показываю виду.
Они меня увидели, спрашивают:
— Ну как?
Говорю:
— «Любовь под вязами». Пойдём? Я этого фильма ещё не видел.
— Чудесно! Замечательный фильм! Я его смотрела. С удовольствием пойду второй раз. — Другая тоже не видела. — Вам обязательно надо посмотреть. Софи Лорен… — и всё такое. И говорит так, будто обращается не только к нам, но ко всем ребятам. Ребята говорят:
— Мы уже видели, фильм приличный, смотреть можно. Он у нас уже третий день идёт.
Взяли мы свои рюкзаки и пошли.
— Вот будет номер, если ваш бригадир нас подведёт.
Она мне в ответ да ещё с иронией:
— Не беспокойтесь. Такие не подводят. Посмотрите лучше на звёзды. Видите, как мерцают?
Подумаешь, звёзды, какие-то белые мошки. И ведь очень точное наблюдение Лермонтова, что звёзды на Кавказе кажутся очень маленькими. Не то что в Средней Азии. Я как-никак там практику дважды проходил. Вот это действительно звёзды. Как фонари в небе. И откуда только Лермонтов мог так понять пустыню? Ведь не был же он в Каракумах?
Билеты купили запросто. Клуб ничего, каменное здание. В зале пустых мест полно и одно старичьё. Фильм в двух сериях. Удивительная это манера. Зачем нужно делать по нескольку серий? Мне кажется, что само искусство кино это исключает. Фильм должен быть короткий и точный, как выстрел, потому что и время наше скоростное. А эти бесконечные серии мне невыносимы. Получается это оттого, что сценаристов настоящих мало, вот серии и шлёпают, а расход государству больше, за каждую отдельно плати. Другого смысла я в этом не вижу.
Сели в свой ряд. Я между ними. До этого не случалось нам никогда ходить вместе.
На нас смотрят — не здешние. И честно признаться, очень мне приятно с ними сидеть, даже какую-то гордость испытываю от этого.
Начался фильм. Но я как-то не могу следить за тем, что происходит на экране. Занят своими мыслями. Обе они смотрят, а я больше за ними слежу. Там страсти начали разыгрываться, я тоже начал смотреть и замечаю, что она нет-мет да и взглянет на меня, как я реагирую. А я реагирую так: две серии до половины десятого мы, конечно, не успеем посмотреть, и бригадиру придётся ждать, а это неудобно.
Началась вторая серия. Говорю:
— Нам пора.
А она:
— Ничего, ничего. Что это вас так волнует? — И показывает на экран. — Лучше смотрите.
Сижу. Взглянул на часы.
— Человек ждёт, — говорю, — надо бы идти.
— Ну и пусть подождёт, ничего с ним не случится. Что вы всё отвлекаетесь? Смотрите. А который час?
— Десять минут, — говорю, — уже ждёт, а ещё надо дойти. Давайте я пойду, предупрежу его.
А она мне:
— При чём тут вы? Разве он с вами договаривался?
Я и сам понимаю, не со мной, и глупо, что я больше их волнуюсь, но что с собой поделаешь. Сижу и мучаюсь. Она говорит мне шёпотом:
— Вот что, вы вдвоём сидите, вы первый раз смотрите, а я уже видела, я пойду. А то правда неудобно, — и поднимается.
Я ей:
— Куда же вы ночью одна? — А тут уже на нас шикать стали. Самый напряжённый момент. — Давайте все пойдём, не могу же я вас одну отпустить.
— Что за глупости, — говорит, да так сердито, — не мешайте людям.
И другая тоже с раздражением мне:
— Да посидите наконец спокойно! — А сама прямо вперилась в экран.
Она тихонько выходит из зала, а я сижу, будто на углях. И что там происходит на экране, совсем не вижу. Зачем, думаю, она пошла одна, меня не пустила?
Еле досидел до конца. Вышли мы из клуба, ветерок с моря подул. Моя спутница берёт меня под руку.
— Холодно, — говорит, — и спать хочу. — И жмётся ко мне.
А я даже ответить ей ничего не могу, потому что переживаю.
Доходим до Лермонтова. И что же вы думаете, — она с бригадиром стоит чуть ли не в обнимку. Свою куртку на него набросила. Нас увидела, даже не смутилась. И хоть бы что. К нам обращается:
