Болеслав Прус - Саксонский сад
- Ах, что за негодники эти варшавские дети! Ах, сорванцы! - кричала перепуганная мама, стряхивая с Франека пыль, вытирая его и успокаивая.
Но вот наступил конец и этой неприятности, и мы двинулись поперек главной аллеи к молочной.
- Господи Иисусе! Что за шлейфы у этих дам! А какая тут пыль! Просто невозможно дышать... Словно тут прогнали стадо овец, - жаловалась мама.
- Пан Болеслав, - спрашивает прелестная Зося. - А для чего эти бочки?
- Для поливки улиц.
- Ах, верно! Оттого тут в аллеях такая грязь! Пыль и грязь... Вот так сад! Да у нас и на выгоне лучше.
- А где тут сажают овощи? - прерывает мама.
- Тут не сажают овощей, - отвечаю я.
- Не сажают? А фруктовые деревья есть?
- Фруктовых деревьев тоже нет.
- Нет? Так для чего же вам этот сад?
- Это, собственно говоря... для свежего воздуха.
- Хорош свежий воздух! Нечего сказать!.. Вы тут все перемрете от такого свежего воздуха. Ах, какая вонь! Отчего это?
- О, это ничего, не обращайте внимания, пани! Мы идем сейчас по аллее, примыкающей к Крулевской улице, ну, а там немножко пахнет от водостоков.
- Ага! О-о-о!
Но вот и молочная. Мои спутники внимательно смотрят на наслаждающихся молочными продуктами варшавян. Я зову официантку.
- Чего изволите?
- Крынку простокваши и ситного хлеба, - отвечает мама.
Официантка таращит глаза.
- Мама, не стоит, - шепчет Зося, - что-то неприятно выглядит эта простокваша. У нас и прислуга не стала бы есть такую.
- Фью! - свистит Владек. - Разве это простокваша? Это сыворотка. У нас в К. простоквашу можно ножом резать.
Поняв, в чем дело, официантка исчезает.
(Я замечаю, что первоначальное восхищение Саксонским садом убавилось у почтенной мамы процентов на тридцать.)
- Пан Болеслав, - обращается она ко мне, - а детская площадка далеко отсюда? Пойдемте к этим бедняжкам...
Возле Желязной Брамы мы вторично пересекаем главную аллею и выходим к площадке, сплошь усеянной живыми человеческими телами. Дети и няньки их, сбившись, как сельди в бочке, сидят тут, лежат, спят, плачут, шьют, разговаривают - словом, делают, что кому взбредет в голову.
- О, раны Христовы! - восклицает мама. - Как? И вот тут, на этой площадке, где ни травинки, в пыли и тесноте, играют здешние дети? О, боже, боже!.. Да у нас в деревне телятам - и то лучше! Посмотри, пан Болеслав, какой крошка! У него, верно, и зубки еще не режутся, а он уже здесь. Няня! Няня! - окликает она какую-то женщину. - Почему ваш ребенок так плачет?
- А потому, милостивая пани, что нет молока в бутылочке, ему нечего сосать.
- Так ребенок из бутылки сосет! А где же его мать?
- Пани с паном гуляют в саду, только пани сама не кормит.
Моя почтенная приятельница гневно махнула рукой, и мы пошли дальше.
- Скажите, это молельня? - улыбаясь, спрашивает Владек, указывая на огромное причудливое здание в швейцарско-китайском вкусе.
- Это летний театр.
- Ага! А вот то каменное здание наверху, похожее на кофейник?
- Это резервуар для воды.
- Ага!.. А это что за овраг?
- Пруд.
- Пруд без воды? Хи-хи!.. А вон там мальчик с гусем?
- Фонтан.
- Ага! Как же вода проходит - через мальчика или через гуся?
- Через гуся.
- Ага! А этот желобок у пруда?
- Ручеек для птиц.
- Ага! Стало быть, птицы в Варшаве едят грязь?
- Нет, только пьют.
- Ага!..
В эту минуту снова появляется какой-то мальчик с голыми, по-шотландски, ногами.
- Скажите, пожалуйста, который час?
- Четверть четвертого.
- Мама, пойдем есть мороженое, - просит панна Зофья.
- Идем! Ну, веди нас, пан Болеслав, - говорит, сильно нахмурясь, мама.
Мы еще раз пересекаем главную аллею; пани зажимает нос, панна краснеет, ее кавалер разевает рот во всю ширь, Франек цепляется за руку матери, а Биби лезет под ноги своему поводырю, который кричит:
- Пан Болеслав!
Несколько человек оборачиваются, а я краснею.
- Пан Болеслав, - повторяет обладатель бархатного картуза, - разве в Варшаве и на деревья ставят заплаты из жести? Зачем?
Но я не знаю зачем и молчу, однако вижу, что белые зубы моего собеседника производят на людей, сидящих на скамьях, не меньшее впечатление, чем его темно-зеленые перчатки и упирающаяся Биби, которую он ведет на веревке.
- Скажите, что это за фигура? - робко спрашивает панна Зофья, указывая на статую, страдающую в равной мере как отсутствием надписи, так и недостатком одежды.
- Зося... не смотри туда, - увещевает ее мама, - это неприлично!
Зося вспыхивает, Биби лает, и весь наш караван приближается к кондитерской, куда мы наконец входим и занимаем столик под навесом.
- Чего изволите? - спрашивает официант, которому, судя по виду, ближе знакомы сласти, чем мыло.
- Мне подайте мороженого, - заказывает мама.
- И мне мороженого, - повторяет за ней дочь.
- Тогда и мне мороженого, - присоединяется Владек.
- А тебе, пан Болеслав?
- Мне черного кофе.
- А Франеку пирожное, - решает пани.
Официант исчезает и спустя некоторое время возвращается, неся на подносе все заказанное.
- Ах, какие маленькие порции мороженого!.. - удивляется мама.
- Прикажете получить по счету сейчас?
- Что это значит? Разве мы собираемся убежать?
- Я про это ничего не говорю, а только иные посетители так и норовят улизнуть, не заплатив, - поясняет официант.
Я чувствую, что становлюсь пунцовым, как панна Зофья и ее мама, которая тут же достает кошелек и спрашивает:
- Сколько с нас следует?
- Три порции мороженого, - перечисляет официант, - сорок пять копеек.
- Такие маленькие порции по пятнадцати копеек?
- Ничего не могу поделать!.. Чашка кофе - семь с половиной копеек.
- На улице Новый Свят - пять копеек, - прерывает пани.
- Ничего не могу поделать!.. Пирожное - пять копеек.
- А в других местах и получше этого стоит три копейки.
- Всего пятьдесят семь с половиной копеек, - подсчитывает официант.
Тем временем на нас со всех сторон нацеливаются лорнеты; вокруг сыплются замечания:
- Вот деревня! - говорит один.
- Этот шут в картузе просто бесподобен! Настоящий форейтор.
- А гусынька недурна, только одета старомодно.
Слушая эти замечания, моя компания сидит как на иголках, я багровею, и даже у Франека делается испуганное лицо. Только стриженая Биби остается безучастной и за это время успевает завести знакомство с коричневым английским сеттером. Наконец мы трогаемся.
- Гусынька - прелесть! - бросают нам вдогонку расфранченные завсегдатаи кондитерской.
- Мама, уйдемте скорей из этого сада, - говорит со слезами на глазах панна Зофья.
- Ну, спасибо за ваш Саксонский сад! - выходит из себя мама. - Второй раз вы меня сюда не заманите. Я уж предпочитаю свой сад в К.
- Мои новые семидесятипятикопеечные перчатки лопнули! - вздыхает Владек и, вероятно от огорчения, у самого выхода наступает на аршинный шлейф какой-то дамы и обрывает его.
"Уфф!.. Вот попался!" - думаю я и решаю больше никогда не сопровождать на прогулках чудаков, которым не нравится Саксонский сад.
* * *
Однако нас, коренных или натурализованных варшавян, удовлетворяет эта клетка без крыши. Правда, деревья в ней покрыты пылью и "заплатами", но все же они довольно зеленые. На клумбах немало мусору, но они хорошо расположены и не нарушают наших представлений о порядке; нет недостатка и в разнообразных цветах и блеклых газонах, напоминающих небритую дедушкину бороду.
А сколько в нашем саду аллей, обсаженных каштанами, сколько расчищено дорожек и какой простор!.. Правда" в ширину в нем не больше трехсот шестидесяти стариковских шажков, зато длина его свыше шестисот "трагических" шагов, то есть таких, какими расхаживают по сцене провинциальные актеры, желая произвести ошеломляющее впечатление. Кроме строений, не имеющих близкого отношения к музеям изящных искусств, кроме кондитерской и молочной, в этом излюбленном варшавянами уголке красуется фруктовая палатка, роскошная беседка, где торгуют газированной водой, и руины лотерейных киосков красноречивое свидетельство наших филантропических чувств. Жаль, однако, что мы уже лишились тира и еще не дождались хотя бы скромного бара; жаль также, что над проектом главного фонтана трудилась чья-то сугубо хозяйственная фантазия. В виде главного украшения такого сада недостаточно было поставить на землю большую лохань, в нее огромную миску, в миску колоссальную подставку для керосиновой лампы, а на самом верху - внушительных размеров блюдце. Если Варшаву за отсутствием пепла и лавы когда-нибудь засыплет песком, вряд ли наши отдаленные потомки положат много труда, чтобы раскопать это творение новейшего искусства.
* * *
Около десяти утра, когда затихает музыка в заведении минеральных вод и оседает пыль, поднятая невероятно длинными метлами сторожей, в сад приходят пенсионеры, няни и бонны с детьми да десяток-другой праздных людей, любящих почитать на свежем воздухе. Таинственная нить симпатий привлекает детей к пенсионерам, а празднолюбцев к романическим боннам, и тогда взорам наблюдателей представляется удивительное зрелище.
