Накамото Такако - Мать
Фумиэ вышла от Токико так поспешно, будто хотела поскорее убежать отсюда. Уже совсем смеркалось. Затянувшаяся зима подходила к концу. Днём, казалось, земля улыбается под тёплым дыханием приближающейся весны, а теперь, когда солнце село, снова резко похолодало. Вдали мигало множество огней, и люди, освещённые ими, чем-то напоминали рыб в аквариуме.
Фумиэ шла твёрдым шагом. Тоска, охватившая её, не проходила. Что довело Токико до такого состояния? Может быть, присущая жителям больших городов Централыыой Япоиии манера всё сводить к личным отношениям? Фумиэ привыкла оценивать человека всесторонне. Возможно, такой подход к жизни и людям сложился под влиянием среды и воспитания: ведь ома родилась и выросла на небольшом острове, в деревушке, где кроме крестьян были лишь буддийский монах, синтоистский священник да один кузнец.
Когда Токико работала вместе с Фумиэ в корейской Демократической компании, их сблизили общие для женщин их лет интересы. Они нередко откровенно, по душам беседовали и в конце концов стали неразлучными подругами. Быть может, это объясняется и тем, что они были единственными японками в этой компании, которые по собственному желанию оказались среди корейцев. Так продолжалось до лета прошлого года, пока не начались переговоры о перемирии в Корее.
«Всё-таки мне здесь не по душе, — вырвалось как-то у Токико. — Я поступила сюда, чтобы помогать им, как могу, но их взгляды на жизнь так непохожи на наши. Они не хотят правильно понять мои добрые намерения. Их ограниченность просто невыносима, хотя я и стараюсь изо всех сил относиться к ним терпимо…»
И она ушла из корейской компании. В кооператив, которым руководил её муж, Токико почему-то не пошла, а стала работать лоточницей галантерейного магазина.
Фумиэ переселилась из Кагосима в Токио за год до того, как разразилась война в Корее. В столице уже жила её младшая сестра Кацуё, она-то и помогла Фумиэ обосноваться в городе. Сначала Фумиэ поступила на фирму в Канде, а потом по рекомендации знакомого заглянула в корейскую Демократическую торговую компанию. Ей понравилась царившая там атмосфера товарищеского сочувствия, и она перешла туда.
Никогда прежде Фумиэ не сомневалась в том, что она такая же японка, как жители главных островов, и потому, живя здесь, чувствовала себя не хуже других. Однако вскоре после окончания войны, в первых числах февраля 1946 года, острова Амами, расположённые южнее 30 й параллели, были отрезаны от Японии, и с этого времени Фумиэ потеряла покой. Горе оторванных от родных мест корейцев, с которыми она теперь постоянно общалась, стало её горем. После ухода Токико Фумиэ осталась среди корейцев одна. Там она работает и по сей день.
А с июня прошлого, 1951 года, когда Фумиэ узнала о проекте японо-американского договора, о том, что острова Амами будут подвластны США, она ещё больше стала симпатизировать корейцам. Резкий запах чеснока и красного перца уже не выбывал у неё отвращения. Она видела в корейцах товарищей по несчастью, и ей хотелось быть к ним ближе. У них общая беда, и переносить её легче вместе.
«А о Кадзуо я лучше посоветуюсь завтра с Ким Он Сун», — решила она. При этой мысли шаг её стал ещё твёрже, и Фумиэ пошла быстрее. Вернулось хорошее настроение, хотелось, чтобы скорее наступил завтрашний день, когда она сможет побежать в контору и поговорить со своей сослуживицей.
2
На окраинах Токио, за каналом Аракава, улицы совсем не такие, как в центре, — низкие, запыленные, как бы приплюснутые. Кажутся они мрачными и жалкими.
Когда Фумиэ вышла из электрички на остановке К., было уже восемь часов. Волна пассажиров, заполнявших перрон в часы пик, к этому времени схлынула, и платформа была шуста.
Дул порывистый, холодный ветер. Фумиэ, невольно пригнув голову, подняла воротник пальто. Пересекла площадь перед вокзалом. Справа от неё ослепительно горели огни кинотеатра «Асахи-кан». Было светло как днём. Холод, казалось, стал ещё более пронизывающим.
Перед кинематографом стояли несколько человек, рассматривая рекламу — увеличенные кадры из фильмов. Фумиэ было не по себе в этом потоке яркого света, и она ускорила шаг. Завернув за угол европейского магазина, она вдруг увидела своего среднего сына Тэцуо. Он шёл ей навстречу, озираясь по сторонам. Мальчик только в этом году пойдёт в среднюю школу, а ростом уже скоро догонит Фумиэ.
— Куда это ты, Тэцу-тян?
Услышав голос матери, Тэцуо остановился как вкопанный.
— А-а! Здравствуй, мама! Я ищу Хироо. Не видела его у «Асахи-кан»?
— Да нет…Не заметила, может, он и там…
Она пожалела, что так быстро прошла мимо кино, и вместе с Тэцуо направилась обратно в сторону «Асахи-кан»… И там среди взрослых она увидела двух подростков, которые стояли, впившись глазами в кадр из американского фильма. Подойдя к ним, Фумиэ положила руку на плечо приземистого мальчика.
— Пойдём домой, Хиро-тян! Чего ты здесь стоишь, простудишься…
С другой стороны к Хироо подошёл Тэцуо и, крепко схватив брата за руку, сказал:
— Хироо, опять ты тут! Сколько раз тебе говорил папа, чтобы ты вечером не уходил без спросу из дому… Вот он тебе задаст!
Хироо, оробев, насупился. Он был похож на мать и такого же маленького роста, но крепкий и мускулистый. На грубоватом лице его отражалась энергия. Он не производил впечатления слабого и нервного ребёнка, как это нередко бывает с детьми, выросшими в городе. Но многочисленные щупальца пороков уже тянулись к его душе. Он часто убегал из дому смотреть рекламы у кинотеатров. У Фумиэ, едва управлявшейся с работой и больным мужем, не было времени, чтобы водить детей в кино. Да и денег на это не хватало. Она видела, как портится её любимый сын, и горечь наполняла её сердце.
Рядом с Хироо стоял мальчик. Это был Ёсицугу. Его влияния на сына она особенно боялась. Мальчик был одет в какое-то тряпьё. От него противно разило чем-то кисловатым. Он выглядел таким запущенным и грязным, что, казалось, дотронься до его одежды, и посыпятся вши. Но не это настораживало Фумиэ, а его дурные наклонности и семья.
С тяжёлым чувством смотрела на них Фумиэ. Когда она увидела, с каким выражением Хироо и Ёсицугу уставились на рекламу, у неё перехватило дыхание. По-видимому, они простояли здесь несколько часов подряд, и всё это время их восхищённые взгляды были прикованы к двум большим пистолетам, которые, выставив вперед, держал какой-то бандит с голубыми глазами. У Фумиэ по спине пробежали мурашки при одной мысли о том, какой отпечаток на детскую душу накладывают подобные сцены из американских фильмов. «Этого нельзя так оставлять», — подумала Фумиэ, ясно, как физическую боль, ощутив опасность, угрожающую всем им.
— Ёси-тян, ты что, ждёшь отца?
Ёсицугу с тупым выражением на лице кивнул в ответ. Фумиэ, оставив его в покое, потянула за руку Хироо.
— Разве так можно, Хироо, сколько тебе надо говорить?.. — сказала она, когда они шли домой.
И хотя Хироо оробел, тон у него был капризный.
— Меня Ёси-тян сманил, — прогнусавил он. — Идём, говорит, посмотрим там пистолеты… Во, какие они здоровые!
Слова Хироо, которого как самого младшего в семье Фумиэ слепо любила, точно ударили её. Она растерялась и некоторое время ничего не могла сказать, отчётливо сознавая, что мальчика влекло как раз то, против чего борются его родители.
Отец мальчика, заманившего сюда Хироо, был самым низкооплачиваемым рабочим. Жили они в жалкой лачуге, сколоченной из подобранных где-то или украденных досок, рядом с «Зелёным особняком» — так назывался дом, где Фумиэ снимала комнату. Свет в жильё Ёсицугу проникал через небольшое, вроде форточки, окно. Пол голый, без циновок. Мебели никакой, лишь никогда не убиравшийся с пола облезлый тюфяк, набитый старой ватой, торчавшей из дыр. И здесь ютилась семья в шесть человек!
Отвращение у Фумиэ вызывала не бедность, а Асако — мать Ёсицугу. Эта болтливая женщина в ярком свитере, с перманентной завивкой и вечно накрашенным лицом никогда не пришьёт детям оторванную пуговицу, не заменит порвавшиеся петли у гэта. Она целыми днями курит, пьёт и валяется. К тому же и на руку нечиста: в «Зелёном особняке» и в соседних домах то и дело пропадает бельё, развешанное для сушки. Больше того, иногда из комнат исчезают кошельки с деньгами. И тогда взоры всех жильцов устремляются в сторону Асако, но они не могут привлечь её к ответственности — «не пойманный не вор». Да и боятся: Асако, как из пулемёта, обольёт грязной бранью всякого, кто скажет против неё хоть слово. Однако случалось, что полицейский заставал её на месте преступления, и тогда ей приходилось пять-шесть месяцев сидеть «на тухлом рисе». А через некоторое время, по возвращении из тюрьмы, Асако снова попадалась на чём-нибудь. Естественно, что у такой матери и дети, предоставленные сами себе, были непутёвые.
Примерно за месяц до описываемых событий, когда мать Ёсицугу отбывала очередной срок, Фумиэ как-то вечером пошла разыскивать исчезнувшего куда-то Хироо. Заглянув в дом к Асако, она разглядела в полумраке комнаты Ёсицугу и его брата, которые, расположившись друг против друга, были погружены в какую-то игру. Рядом с ними сидела с ребёнком на руках их старшая сестра и заливалась идиотским смехом. Фумиэ вбежала в комнату, как подхлёстнутая бичом, но тотчас же повернула назад, поняв, каким пороком заражены дети. До этого Фумиэ не относилась к семье Ёсицугу гак настороженно, как другие. Ей даже казалось, что несправедливо обвинять во всех грехах одну Асако. Ведь любой рабочей семье в шесть человек трудно прожить на нищенскую заработную плату. Однако сцена, увиденная Фумиэ в тот вечер, не оставила и следа от былого благодушия. Она категорически запретила своим детям общаться с Ёсицугу и его братом. Но Хироо, хотя и был младше Ёсицугу, учился в одном классе с ним и поэтому, несмотря на предупреждение матери, нередко поддавался уговорам приятеля поиграть вместе. Особенно соблазнительно было то, что Ёсицугу делал луки и стрелы, а иногда приносил с собой игрушечный пистолет и давал позабавиться им Хироо, которому дома не разрешалось иметь такие игрушки. Разве можно усмотреть за мальчиком, когда отец не встаёт с постели, а мать целый день на работе!
