Ганс Эверс - Соус из томатов
- Извините меня,- промолвил он, - но это меня не интересует.
Я сделал смущенную физиономию.
- О, я вовсе не хотел вас обидеть,- поправился он,- но, видите ли, я люблю только красную краску. Красную, как кровь, краску.
Слова "красную, как кровь, краску" звучали почти поэтически, выходя из уст этого бледного аскета!..
Мы вступили в разговор. И среди разговора я спросил его как бы невзначай:
- Мне очень хотелось бы увидеть "сальсу". Не можете ли вы как-нибудь взять меня с собою на нее? Он замолчал. Его бледные губы задрожали. Потом он спросил:
- "Сальса"? Вы знаете, что это такое?
Я солгал:
- Конечно!
Он снова уставился на меня. Его взгляд упал на старые шрамы на моих щеках и на лбу.
И как будто эти знаки, оставшиеся от детского поранения, были для него тайным паспортом или пропускным свидетельством, он слегка прикоснулся к ним своими пальцами и торжественно промолвил:
- Я возьму вас с собою!
Прошло недели две. Вечером, часов в девять, ко мне постучали в дверь. И прежде чем я успел крикнуть - войдите, ко мне уже вошел padro.
- Я пришел за вами, - сказал он.
- Зачем? - спросил я.
- Вы знаете это! - настаивал он. - Вы готовы?
Я поднялся.
- Сию минуту. Не могу ли я предложить вам сигару?
- Благодарю вас. Я не курю.
- Стакан вина?
- Благодарю, я не пью! Прошу вас, нельзя ли поторопиться!
Я взял шляпу и последовал за ним вниз по лестнице, в лунную ночь. Молча шли мы по улицам, вдоль по берегу Гениля, под цветущими деревьями. Мы повернули налево, взобрались на гору и пошли по Полю Мучеников. Впереди сияли в теплом серебре лунного света снеговые вершины Сиерры.
Кругом по склонам холмов то здесь, то там мерцали отблески из землянок, в которых живут цыгане и иной народ. Мы обогнули глубокую долину Альгамбры, наполненную почти доверху зеленью высоких вязов. Миновали могучие башни Нассаридов, затем длинную аллею вековых кипарисов и поднялись к горе, с которой последний мавританский князь, "с волосами цвета соломы", Боабдил, посылал потерянной Гренаде свой последний вздох.
Я взглянул на моего необыкновенного спутника. Его взгляд, обращенный внутрь себя, казалось, не видел ничего из всего этого ночного великолепия. Лунный свет мерцал на его тонких бескровных губах, на ввалившихся щеках и глубоких впадинах висков - и мною вдруг овладело такое чувство, как будто я уже целую вечность знаю этого ужасного аскета. И в то же мгновение я нашел и разгадку этого ощущения: ведь это было то самое лицо, которое ужасный Цурбаран придавал своим экзальтированным монахам.
Наш путь теперь пролегал между широколистными агавами, которые протягивают вверх, на высоту роста трех человек, свои жесткие, как древесина, цветочные стебли. Мы услышали шум Дарро, бегущего между горами и ниспадающего со скал.
Навстречу нам показались трое людей в коричневых разорванных плащах. Они еще издалека поклонились моему спутнику.
- Это сторожа, - сказал padro, - останьтесь здесь, я пойду поговорить с ними.
Он направился к сторожам, которые, казалось, ожидали его. Я не мог понять, что они говорили, но речь шла, очевидно, о моей персоне. Один из них оживленно жестикулировал, недоверчиво глядел на меня, взмахивал руками и вскрикивал: "Ojo, el caballero!" Но padro успокоил его, и в конце концов тот сам кивнул мне:
- Sea usted bienvenido, caballero, - приветствовал он меня и снял шляпу. Двое из сторожей вернулись назад к своим сторожевым местам, а третий стал сопровождать нас.
- Это - организатор или, как они называют, Manager всей этой истории, объяснил мне padro.
Пройдя еще несколько сот шагов, мы достигли одного из тех пещерных жилищ, которые сотнями покрывают горные склоны Гренады. Пред входным отверстием, по обыкновению, находилась утоптанная площадка, окруженная густой изгородью из кактусов. Там стояло человек двадцать парней. Ни одного цыгана между ними, однако, не было. В углу между двумя камнями горел небольшой огонь; над ним висел котелок.
Padro потянулся в карман, вытащил один дуро, потом другой и отдал нашему спутнику.
- Эти люди так недоверчивы, - промолвил он, - они принимают только серебро.
Андалузец присел на корточки к огню и исследовал каждую монету. Он бросил их на камни, затем попробовал зубом. И наконец сосчитал: сто пезет!
- Я должен дать им еще денег? - спросил я.
- Нет, - ответил padro, - лучше вы побейтесь с ними об заклад. Это послужит к большей безопасности для вас.
Я не понял его.
- К большей безопасности? - повторил я. - Что это значит?
Padro рассмеялся:
- О, вы тогда будете более своим человеком для этих людей и... их должником...
- Скажите, пожалуйста, - промолвил я, - почему вы никогда не бьетесь об заклад?
Он спокойно встретил мой взгляд и ответил небрежным тоном:
- Я? Я не делаю этого потому, что пари помешало бы непосредственной радости созерцания.
Между тем появилось еще с полдюжины в высокой степени подозрительных физиономий. Все они кутались в неизбежные коричневые платки, которые употребляются андалузийцами как плащ.
- Чего мы еще ждем? - спросил я одного из людей.
- Мы ждем, когда уйдет луна, кабальеро, - ответил он, - она должна сначала спрятаться.
Он предложил мне большой стакан aguardiente (водка). Я отказался, но англичанин насильно всунул мне стакан в руку.
- Пейте, пейте! - настаивал он. - Для вас все это новость. Может быть, вы будете нуждаться в этом.
Другие тоже усердно попивали водку. Но никто не шумел, и только быстрый шепот и хриплое покашливание раздавались в ночной тишине. Луна скрылась на северо-западе, за Кортадурой. Из пещеры принесли длинные смоляные факелы и зажгли их. Затем отгородили камнями маленький круг посредине - это была арена. Кругом нее выкопали в земле ямки и воткнули в них факелы. И в их красном мерцании стали медленно раздеваться двое молодых людей. Они остались в одних кожаных штанах и в таком виде вошли в круг и уселись друг против друга, скрестив по-турецки ноги. Только теперь я заметил, что в землю были горизонтально вкопаны два толстых бревна с железными кольцами. Между этими-то кольцами и расположились оба парня. Кто-то из присутствовавших сбегал в пещеру и принес оттуда пару толстых веревок. Веревками обмотали туловище и ноги у каждого парня и крепко привязали каждого к его бревну. Они теперь были сжаты, как в тисках, и только верхняя часть туловища могла свободно двигаться.
Они сидели так, не произнося ни слова, затягивались сигаретками и опорожняли стаканы с водкой, которые затем снова наполнялись. Они были, без сомнения, уже сильно пьяны: их глаза тупо уставились в землю. А кругом, между чадившими факелами, расположились зрители.
Внезапно услышал я за собой отвратительное визжание и царапанье, которое раздирало уши. Я обернулся: некто тщательно точил на круглом точильном камне маленькую наваху. Он попробовал острие своим ногтем, отложил нож в сторону и принялся точить другой.
Я обратился к padro:
- Эта "сальса", стало быть, нечто вроде дуэли?
- Дуэли? - возразил он. - О, нет. Это нечто вроде петушиного боя.
- Как! - воскликнул я. - По какому же поводу эти люди предпринимают свой петушиный бой? Они оскорблены друг другом? Из-за ревности?
- Ничуть не бывало! - спокойно ответил англичанин. - У них нет никакого повода. Быть может, они хорошие друзья, а может быть, и совсем не знают друг друга. Они просто хотят доказать свое мужество. Они желают показать, что ни в чем не уступают ни быкам, ни петухам.
Противные губы попытались сложиться в улыбку, когда он продолжал:
- Это то же, что ваши студенческие мензуры.
За границей я всегда патриот. Этому я давно выучился у бритов: "Right or wrong - my country".
И я ответил ему резко:
- Ваше сравнение нелепо. Вы не можете судить об этом.
- Быть может, - ответил padro, - однако я видел в Геттингене прекрасные мензуры. Много крови. Много крови.
Между тем около нас занял место патрон. Он вытащил из кармана грязную записную книжку и маленький карандаш.
- Кто держит за Бомбиту? - воскликнул он.
- Я! - Пезета! - Два дуро! - Нет, я хочу за Лагартихилло! - каркали один за другим пьяные, пропитанные вином, голоса.
Padro сжал мне руку.
- Устраивайтесь с вашими пари так, чтобы вы должны были проиграть, промолвил он. - Не скупитесь. С этой шайкой нельзя быть достаточно предусмотрительным.
Я принял участие в целом ряде предложенных пари. А так как я ставил сразу на обоих, то неизбежно должен был проиграть.
В то время как Manager записывал все пари у себя в книжке неуклюжими знаками, зрители передавали друг другу остро отточенные навахи, клинки которых едва достигали двух дюймов. Затем их передали в сложенном виде обоим борцам.
- Которую хочешь ты, Бомбита Чико, мой петушок? - смеялся точильщик.
- Давай! Давай, все равно! - бормотал пьяный.
- Я хочу мой собственный нож! - воскликнул Лагартихилло.
- Тогда и мне давай мой. Так лучше! - прохрипел другой.
Когда все пари были записаны, Manager подал им еще один большой стакан водки. Они выпили водку залпом и бросили свои сигаретки. Каждому принесли по длинному красному шерстяному платку, и борцы крепко обмотали ими левое предплечье и руку.
