Жан-Батист Мольер - Критика Школы жен
Урания. Как видно, у вас на непристойности особое чутье, а я их не заметила.
Климена. Просто вы не хотите их замечать, а они, слава тебе господи, на виду. Никаким покровом они не защищены, самый смелый взгляд пугается этой наготы.
Элиза. Ах!
Климена. Да, да, да!
Урания. Будьте добры, укажите мне хоть на одно такое место.
Климена. Зачем же еще указывать?
Урания. Нет, нет, напомните мне хотя бы одно место, которое вас покоробило.
Климена. Ну, например, сцена с Агнесой, когда она говорит о том, что у нее взяли.
Урания. Ну, так что же здесь такого сального?
Климена. Ах!
Урания. Нет, в самом деле?
Климена. Фи!
Урания. Ну все-таки?
Климена. Мне нечего вам сказать.
Урания. Да, мне кажется, там придраться не к чему.
Климена. Мне жаль вас.
Урания. А по-моему, за меня можно только радоваться. Я смотрю на вещи с той стороны, с какой мне их показывают, но не переворачиваю их и так и этак и не ищу в них того, чего не надо.
Климена. Достоинство женщины...
Урания. Достоинство женщины не в ужимках. Не нужно стараться быть благонравнее самых благонравных. Это наихудшая из всех крайностей. По-моему, нет ничего смешнее этой щепетильности, которая все видит в дурном свете, придает преступный смысл невиннейшим словам и пугается призраков. Такие ломаки уважения не заслуживают, уверяю вас. Напротив, их многозначительная серьезность, их ужимки навлекают на них подозрения. Они ликуют, когда можно к чему-нибудь придраться. Вот вам пример: на представлении комедии напротив нашей ложи сидели какие-то женщины, они все время морщились, отворачивались, закрывали себе лицо. Чего же они этим добились? Того, что по их адресу было отпущено невероятное количество глупых шуток. А кто-то из лакеев даже крикнул, что у этих дам самая целомудренная часть тела - уши.
Климена. Только слепой может ничего не видеть в этой пьесе.
Урания. Не надо выискивать то, чего в ней нет.
Климена. А я утверждаю, что все ее сальности бросаются в глаза.
Урания. А я с вами не согласна.
Климена. Неужели же эти слова Агнесы не оскорбляют стыдливости?
Урания. Ничуть! Она не употребляет ни одного неблагопристойного выражения, а если вам угодно видеть в ее словах скрытый смысл, значит, это уж вы придаете ее словам непристойный характер. Ведь она говорит, что у нее взяли ленточку, только и всего.
Климена. Ну, хорошо, пусть это будет, по-вашему, ленточка. Ну, а слово "мою", которое она подчеркивает? Ведь оно же здесь недаром. Оно наводит на размышления. Это неприличное "мою" меня ужасно коробит, и вы ничего не сможете сказать в его защиту.
Элиза. Это верно, кузина, я согласна с госпожой Клименой. Слово "мою" в высшей степени неприлично, - ты тут не права.
Климена. Это слово до невозможности обсценно.
Элиза. Как вы сказали, сударыня?
Климена. Обсценно, сударыня.
Элиза. Ах, боже мой, обсценно! Я не понимаю, что это значит, но, по-моему, это прелестно.
Климена. Видите? Ваша родственница на моей стороне.
Урания. Боже мой! Эта болтушка всегда говорит не то, что думает. Советую вам не придавать ее словам особого значения.
Элиза. Нехорошо это с твоей стороны чернить меня в глазах гостьи! Ну что, если она тебе поверит? Ах, сударыня, не думайте обо мне дурно!
Климена. Нет, нет, я не обращаю внимания на слова госпожи Урании, ваша искренность для меня вне сомнений.
Элиза. У вас для этого есть все основания, сударыня! И я надеюсь, вы мне поверите, что я нахожу вас обворожительной, что я разделяю все ваши мнения и что я в восторге от всех ваших выражений.
Климена. Ах, что вы! Я выражаюсь так просто...
Элиза. Да, сударыня, у вас все выходит естественно. Ваши слова, ваш голос, выражение лица, походка, движения, одежда - все полно какого-то особого очарования. Я впиваюсь в вас и слухом и взором, я так пленена вами, что готова обезьянничать с вас, подражать вам во всем.
Климена. Вы смеетесь надо мной, сударыня!
Элиза. Помилуйте, сударыня! Как можно над вами смеяться?
Климена. Мне подражать не в чем, сударыня.
Элиза. Нет, есть в чем, сударыня!
Климена. Вы мне льстите, сударыня!
Элиза. Нисколько, сударыня.
Климена. Пощадите, сударыня!
Элиза. Я и так щажу вас, сударыня, я не говорю и половины того, что я о вас думаю, сударыня!
Климена. Ах, ради бога, оставим этот разговор! Мне до того неловко! (Урании.) Вот видите: теперь нас двое, а вы одна! Умным людям упрямство не к лицу...
ЯВЛЕНИЕ IV
Маркиз, Климена, Галопен, Урания, Элиза.
Галопен (в дверях). Извините, сударь, дальше нельзя.
Маркиз. Ты что, не знаешь меня?
Галопен. Знать-то я знаю, а войти вам все-таки нельзя.
Маркиз. Чего ты так расшумелся, мужлан?
Галопен. Нехорошо, сударь, ломиться, когда не пускают.
Маркиз. Я хочу видеть твою госпожу.
Галопен. Сказано вам, нету дома!
Маркиз. Да вот же она!
Галопен. Ваша правда, это она и есть, но только ее нет.
Урания. Что там такое?
Маркиз. Ваш лакей, сударыня, валяет дурака.
Галопен. Я им говорю, что вас, сударыня, нет дома, а они все хотят войти.
Урания. А зачем говорить, что меня нет дома?
Галопен. Да вы же сами прошлый раз меня бранили, когда я сказал, что вы дома.
Урания. Осел! Прошу вас, маркиз, не верьте ему. Этот бестолковый малый принял вас за кого-то другого.
Маркиз. Я так и понял, сударыня, и если б не мое уважение к вам, я бы его научил узнавать порядочных людей.
Элиза. Кузина вам крайне обязана за вашу снисходительность.
Урания. Подай же кресло, невежа!
Галопен. А разве там нет кресла?
Урания. Подвинь его поближе.
Галопен с грохотом подставляет кресло.
Маркиз. Ваш лакей меня не жалует.
Элиза. Он очень перед вами виноват.
Маркиз. Это, вероятно, потому, что у меня непривлекательная наружность. Ха-ха-ха!
Элиза. Со временем он научится распознавать достойных людей.
Маркиз. О чем же, сударыни, вы говорили до моего прихода?
Урания. О комедии _Школа жен_.
Маркиз. Я ее только что видел.
Климена. Ну, и какого же вы о ней мнения, маркиз?
Маркиз. Верх неприличия.
Климена. Как приятно слышать!
Маркиз. Хуже не придумаешь. Черт возьми, я еле добрался до своего места! В дверях меня чуть не задавили, то и дело наступали на ноги. Полюбуйтесь, во что превратились мои кружева и ленты!
Элиза. Это хоть кого восстановит против _Школы жен_. Вы имеете полное право проклинать эту пьесу.
Маркиз. Такой скверной комедии, по-моему, еще не было.
Урания. А вот и Дорант! Мы давно его ждем!
ЯВЛЕНИЕ V
Дорант, маркиз, Климена, Элиза, Урания.
Дорант. Ради бога, не беспокойтесь, продолжайте ваш разговор! Вы, конечно, говорите о том, о чем уже несколько дней говорят во всех парижских домах, - нет ничего забавнее этой разноголосицы мнений. Я сам слышал, как иные осуждали в этой комедии именно то, что другим больше всего нравилось.
Урания. Маркиз, например, от нее в ужасе.
Маркиз. Да, это верно; по-моему, она противна, противна, черт возьми, до последней степени, именно противна!
Дорант. А мне, любезный маркиз, противно такое суждение.
Маркиз. Как, шевалье? Ты намерен защищать эту пьесу?
До рант. Да, намерен защищать.
Маркиз. Черт побери, я ручаюсь, что она противна!
Дорант. Ну, твоя порука не больно-то надежна. Сделай милость, однако, маркиз, растолкуй, что ты такого нашел в этой комедии?
Маркиз. Почему она противна?
Дорант. Да.
Маркиз. Она противна потому, что противна.
Дорант. Ну, тут уж возразить нечего, приговор произнесен. Но ты нам все-таки объясни, в чем же ее недостатки.
Маркиз. А я почем знаю? Признаюсь, я не очень внимательно слушал. Я знаю одно: убей меня бог, но ничего ужаснее этого я не видел. Я сидел как раз за Дориласом, и он того же мнения.
Дорант. Солидный авторитет! Есть на кого сослаться!
Маркиз. Стоит только послушать эти взрывы хохота в партере. Это ли не доказательство, что пьеса никуда не годится!
Дорант. Так, значит, ты, маркиз, принадлежишь к числу тех вельмож, которые полагают, что у партера не может быть здравого смысла и которые считают ниже своего достоинства смеяться вместе с ним, даже когда играют самую лучшую комедию? Я видел как-то в театре одного из наших друзей, и он-то и был смешон. Он смотрел комедию с наимрачнейшим видом. В тех местах, где все дружно хохотали, он только хмурил чело. При раскатах смеха он пожимал плечами, смотрел на партер с сожалением, а порой с досадой, и приговаривал: "Смейся, партер, смейся!" Его неудовольствие - это была вторая комедия, он бесплатно играл ее для зрителей, и все единодушно признали, что лучше сыграть невозможно. Пойми же ты, маркиз, поймите все, что здравый смысл не имеет нумерованного места в театре, что разница между полулуидором и пятнадцатью су не отражается на хорошем вкусе, что неверное суждение можно высказать и стоя и сидя. Словом, я не могу не считаться с мнением партера, ибо среди его посетителей иные вполне способны разобрать пьесу по всем правилам искусства, а другие станут судить ее судом правды, то есть доверяясь непосредственному впечатлению, без слепого предубеждения, без всяких натяжек, без нелепой щепетильности.
