Иван Лазутин - В огне повенчанные. Рассказы
За иголкой и ниткой пришлось бежать в общежитие обоим. Потом Галина пришивала к гимнастерке петлицу. Взглянув на глуповато и блаженно улыбавшегося Григория, который придерживал воротник гимнастерки, она больно, до крови, уколола ему иголкой палец и от этого так смутилась, что щеки ее полыхнули заревым румянцем, а на лбу и на висках выступили мелкие бисеринки пота. Так они познакомились. Вначале были просто встречи, ни к чему не обязывающие. Потом встречи участились. Многое решила прошлогодняя поездка Григория в деревню, где жили родители Галины, которые не думали и не гадали, что их единственная дочь, студентка киевского института, станет женой военного. А что такое муж военный — родители знали: «По морям, по волнам, нынче — здесь, завтра — там…» И все-таки не перечили, видя, что намерения у Григория серьезные и что из семьи он порядочной (куда ни кинь, а дед — известный в стране академик — это что-то значит!..), к тому же рюмочкой парень не избалован, да и по службе дела идут хорошо. Отец Галины, Петро Санько, бригадир полеводческой бригады, после короткой беседы с дочерью и женой сказал: «Смотри сама, доченька. Тебе с ним жить… Если пришлись друг другу по сердцу — прими от нас с матерью родительское благословение. И будьте счастливы. Берегите друг друга…»
А вчера, уже поздно вечером, перед тем как уснуть, Галина со вздохом сказала на ухо Григорию: «Зимой нас будет трое…»
Соловей в ветвях вековой ивы, льющей свои белесые струи на мазанку, замолк. Из соседнего сада все еще доносились рулады. Сливаясь с дурманящим запахом отцветающих яблонь, они плыли за саманную изгородь и катились вниз, к Днепру. Медленно, незаметно для глаза, гасли далекие звезды.
ГЛАВА II
С левого, низинного берега Днепра, залитого зелеными лугами, Григорий и Галина любовались стоявшим на взгорье Киевом, точно нарисованным на золоте заката.
Расплавленный огненный мост, проложенный закатным солнцем, переливчато дрожал на волнах широкой реки и напоминал Григорию огненную пляску горящей на воде нефти. Григорий остановился и, козырьком приставив ладонь ко лбу, смотрел на город, четко вырисовывающийся силуэтами зданий на высоких пологих холмах.
— Если кукушка не обманула меня во сне, то еще долго будем приходить на этот берег и любоваться, как горит Днепр, подожженный солнцем, Ты только вглядись!
— А хату нашу видишь? — тихо спросила Галина.
— Вижу, — ответил Григорий, всматриваясь туда, куда показывала рукой Галина, хотя на самом деле не находил среди белых, похожих друг на друга деревенских хат, утонувших в зеленых садах, хату Галины.
— А иву в нашем саду? Смотри, какая она высокая, В целой деревне нет ей равных по высоте.
Напрягая зрение, Григорий долго всматривался в даль, где на двух холмах, прогибаясь в середине, растянулась Галинина деревня.
— Подожди, подожди… — Григорий крепко сжал руку Галины. — Неужели это наша ива? Никогда не думал, что ее можно увидеть отсюда.
— Дедушка говорил, что ей уже полтораста лет. А посадил ее дед моего деда.
Григорий еще с минуту постоял, глядя вдаль, потом обнял Галину, и они пошли в сторону пристани, где лениво покачивались на волнах моторные лодки и старенький прогулочный катер ждал очередных пассажиров.
— Знаешь, Галчонок, о чем я сейчас подумал? — рассеянно спросил Григорий.
— О чем? — Перекусывая зубами крепкую былинку, Галина снизу вверх смотрела на Григория.
— А ведь здорово, что мы родились с тобой в семнадцатом году! А я-то, я-то… Ты только вдумайся: надо же так подгадать, чтобы день рождения отмечать седьмого ноября?!
Из-за темного железнодорожного моста, перекинутого через Днепр, показалась огромная труба большого белого парохода, который тут же, как только нависший над ним железный скелет моста остался позади, протяжно и хрипло прогудел, и в этом гудке Галине послышалось радостно-трубное: «Про-нес-ло…»
— Сегодня, Гришенька, ты сплошная мелодрама. Таким я тебя еще не видела. Уж не закат ли вечерний на тебя так влияет?
— Нет, не закат.
— А что же?
— То, что в тебе забилось второе, маленькое сердце. Тебе этого не понять. Вы, медики, грубые материалисты. А у меня сейчас на душе такое умиротворение, что дьявольски хочется помечтать.
— О чем?
— О жизни. Ну вот, например, через неделю увезу я тебя к самой границе и начнется у тебя новая жизнь. Жизнь гарнизонной жены. — Григорий перевел взгляд на Галину, и выражение лица его из мечтательно-рассеянного стало озабоченным. — Перед отпуском я разговаривал с командиром полка. Он обещал пристроить тебя в нашу санчасть. Вначале поработаешь старшей медицинской сестрой, потом, через годик, наш военфельдшер капитан Артюхин должен уходить в запас. Будешь стараться — аттестуют на его место тебя.
— Боюсь я чего-то, Гриша… — Галина зябко поежилась и прильнула к плечу Григория.
— Чего бояться-то? С твоим-то дипломом? Сам профессор Бережной хвалил твои золотые руки.
Набежавший с Днепра холодный ветерок нагнал на оголенные руки Галины пупырчатые мурашки.
— В самих словах «гарнизонная жена» есть что-то непонятное для меня, даже чуть-чуть вульгарное. Чужое что-то в них есть, суровое, даже пугает…
— Об этом, Галчонок, говорить поздно. Ты уже жена военного и скоро будешь матерью ребенка, у которого отец — военный. Вот так-то, малыш! Мой дедушка в таких случаях говаривал: финита ля комедиа!.. — Григорий ласково потрепал щеку Галины.
Они подошли к пристани, купили в фанерной будке билет на катер и в ожидании очередного рейса прошли на старенький деревянный пирс, на дубовые сваи которого налипли темно-зеленые космы водорослей. Остановились у самой кромки. О замшелые сваи равномерно и всякий раз с задавленным шлепком бились волны. Оборвавшийся разговор посеял в душах Галины и Григория печальную недоговоренность, похожую на начало маленькой размолвки. Облокотись на расшатанные перила, Галина молчала и рассеянно глядела в сторону противоположного берега.
Солнце уже скрылось за холмами, на которых разноцветными квадратами освещенных окон прорисовывались здания города; в некоторых; из них огни еще не зажглись. Расплавленная золотая дорожка через Днепр распаяла, не оставив и следа от огненной пляски волн.
Кутаясь в широченные полы пиджака, Галина сказала:
— Холодно. Скорей бы домой.
С берега ветер доносил запахи рыбацких сетей, прелых водорослей и терпкий, слегка угарный душок горячего гудрона — очевидно, где-то совсем недалеко смолили лодку. Со стороны пристани, из-за фанерных торговых палаток, рыдала гармошка. Молодой и сильный голос с деревенской «переживательной» тоской пел:
…Не плачь, мой друг, что розы вянут, —
Они обратно расцветут,
А плачь, что годы молодые
Обратно путь свои не вернут…
«Очевидно, не здешний…» — подумал Григорий, вслушиваясь в переборы гармошки и пьяный голос поющего.
Посадка на катер длилась минуты две-три. В трюм спускаться Галина не захотела. Парень с гармошкой был не один, с ним была девушка, и, как видно, оба засиделись за столиком где-нибудь в чайной или в гостях.
Отдав швартовы, старенький, видавший виды катер отчалил от пирса, прощаясь с берегом пронзительно-дребезжащим сигналом.
Деревня Галины, растянувшаяся своими садами и огородами на двух покатых холмах, была уже не видна. А огни города вырисовывались все расплывчатее и тусклее.
Заметив, как Григорий старательно застегивал на пуговицы свой пиджак, наброшенный на плечи Галины, парень поставил гармошку на скамью, одним рывком снял с себя пиджак и закутал в него свою девушку, которая в ситцевом платьице без рукавов так продрогла, что у нее зуб на зуб не попадал. И сразу же, чтобы показать свою лихость и удаль и что этот холодный днепровский ветерок ему только приятен, он подчеркнуто небрежно расстегнул ворот рубашки и подставил крепкую и широкую грудь навстречу ветру.
Галина что-то сказала, но слова ее потонули и резком гудке встречного парохода, который на приветствие своего младшего речного собрата, прогулочного катера, басовито и равнодушно огрызнулся, как огрызается старый бульдог, отвечая на заливистый лай комнатной болонки.
Теперь уже, когда сумерки затопили Днепр и утонувший вдали Киев был повит сверкающей короной огней, этот огромный город на обрывистом берегу казался Григорию похожим на сказочную колесницу, в которую впряжены лихие кони с развевающимися на ветру огненными гривами.
А внизу, под копытами вздыблено летящих коней, дремал Днепр, накрытый буркой звездной ночи. Как и тысячу лет назад, он спокойно и ровно дышал и катил свои воды к Черному морю.
«А ведь родился в крошечном озерце па Валдае, — подумал Григорий, вглядываясь в темень вод Днепра. — Уж не у его ли истока родилась песня «И колокольчик, дар Валдая, звенит уныло под дугой…»?»
