Рамон Гомес де ла Серна - Чудища, призраки, колдуньи. Из книги «Гойя»
Знает ведьма, как отлить свечу с травным порошком, что «скалы крушит и стены», и владеет искусством энвольтования (а нужны ей для черного обряда две вещицы — иголка без ушка и булавка без головки).
Творится энвольтование насмерть над восковой фигуркой, которой придают сходство с тем, кого хотят погубить.
А уж причинить кому-нибудь с помощью той же фигурки да иглы болезнь, к примеру, каменную — и вовсе плевое дело.
В Германии в ночь Святой Вальпургии ведьмы слетаются на шабаш под Нюрнберг или на берег Рейна близ Майнца — одно из таких сборищ описано в «Фаусте».
У Гёте ведьма — красавица и пляшет она так, что сводит с ума: совсем уж готов влюбиться, да улыбнется она — и посыплются изо рта жабы.
Собираясь на шабаш, ведьмы натираются своей мазью и бормочут заклинания:
«Эмен! Атан! Эмен! Атан! Падуль! Ваалбериит! Астарот! Призовите поскорей! Эй! Ветер, взвей!»
И пока летят, каркают да приговаривают:
«Карр! Карр! Карр! Выше туч клубись, угар! Карр! Карр! Карр! Заклубись да рассейся! Рассейся да заклубись! Карр! Карр! Карр!».
Метла от природы непоседлива, — поди ее удержи! — то под ноги кинется, то хвост распустит, а хвост у нее не простой, особенный. Дело в том, что в дроке, растении из семейства бобовых (иначе — мотыльковых), называемом по латыни Spartum scorparium (а именно из него мастерят метлы), обнаружен чудодейственный алкалоид аспаргин, или анагирин, выравнивающий сердечный ритм.
Они взлетели
Первые опыты
Вот так наставница
Ну-ка, полегче
Итак, оседлав это великолепное и на редкость резвое средство передвижения и не позабыв о горючем — колдовской мази, ведьма взмывает в небеса и поспешает к месту сбора, чтобы вовремя приземлиться там, где ее ждет Ночной Повелитель Великий Козел (Hyrcus Nocturnus), и вопит что есть мочи:
«Карр! Карр! Эй, славьте Козла! Славьте Козла на Лугу! Славьте! Карр! Карр!»
В такие ночи пропадают целые стада баранов — их угоняют ведьмы.
Любопытное наблюдение есть у Теофиля Готье в «Путешествии в Испанию»: «Кастилия называется Старой должно быть, потому, что населяет ее необыкновенное множество старух — да каких! Ведьмы, явившиеся Макбету на вересковой пустоши близ Дунсинана, в сравнении с ними — воплощение юной чистоты и прелести. Прежде я полагал, что омерзительные фурии гойевских „Капричос“ — плоды болезненного воображения художника, но теперь знаю, что ошибался. Эти портреты Гойя писал с натуры — сходство поразительное!»
Да, ведьмы, неотступно преследовавшие Гойю, как две капли воды походили на этих кошмарных старух.
Долина Мансанареса, любимейшее место Гойи, где он в конце концов и поселился, издавна славилась ведьмами не только потому, что в темные ночи они там кишмя кишат, но и потому, что именно там произрастает на сухих речных руслах тот самый дрок (из семейства бобовых, иначе говоря — мотыльковых), в котором содержится аспаргин. Тряся метлами, ведьмы разносят семена дрока, как моль на своих драных юбках, — и скоро, должно быть, места голого не останется во всей округе.
Гойе всюду мерещились ведьмы и призраки, да и не зря он, истинный испанец, питал пристрастие к вареным бобам — ведь боб, если разглядывать его под микроскопом, — это настоящая ведьмина голова!
И все-таки нельзя сказать, что Гойя безоговорочно верил в ведьм — тоже ведь колдовское наваждение! — и потому рисовал их просто старухами, морщинистыми, дряхлыми, костлявыми.
Чаще всего это сводни — злейшие враги искренней, бескорыстной любви.
И Гойя предостерегает, напоминая о ведьмовских кознях, уловках и приманках, — им жизнь не в жизнь, если не случится навредить, передернуть, сбить с пути истинного. А самая большая ведьмовская удача — растлить юное существо.
Поэтому так часто на метле впереди или позади ведьмы оказывается совсем еще молодая девушка, дрожащая от страха.
Она уже поняла, чем грозит ей неминуемый шабаш.
Ведьма же просто обязана затащить на дикое ночное сборище юную девушку или приволочь для жарки младенца — это входит в круг ее злокозненных профессиональных обязанностей.
Старые ведьмы (впрочем, есть на свете и добрые старушки — честь им и хвала!) только и помышляют о том, как бы погубить цвет жизни — их-то жизнь кончена! — и в самое сердце ранить любовь.
Но все же почему ведьмы стали для Гойи навязчивой идеей?
Отчего именно в них Гойя воплотил всю жуть испанского сумеречного часа? Отчего они мерещились ему и в Монклоа, и на холмах Эль Пардо, где Мансанарес так скуден, что и для крестильного ведьмовского обряда воды не наскребешь?
Всю свою тревогу вложил в них Гойя, все свое бессонное горе, все свои ночные страхи и беды.
До умопомрачения доходила в Гойе эта страстная ненависть. Во всякой старухе ему виделась ведьма, а старость казалась обиталищем зла. У этой слепой ярости была своя причина.
Наверное, некая ведьма — не сводня ли с офорта о ревности? — разрушила его союз с герцогиней Альба.
Говорят, одна из прислужниц герцогини, старуха, перепутала — или подложила нарочно — письмо или подарок с запиской и тем приблизила разрыв.
Не с той ли поры в каждой сводне Гойе мерещится ведьма? Не с той ли норы всякая старуха, служанка или родственница, — кажется ему злым гением, увлекающим красоту на путь порока? Ведь это по ведьмовскому наущению любимая отвергла его!
Ведьмы — сама смерть в старушечьем обличье, сама ненависть.
Вечно ведьмовская воронья стая кружит над любовью.
И шамкает над доверчивым ушком беззубый рот: «Уж поверь моему опыту: не обманешь — не продашь, а не продашь — не пробьешься! На том мир стоит и стоять будет!»
Немало горя причинили ведьмы художнику, и он расправился с этим адским отродьем в своих офортах: вот старая ведьма наводит красоту — у смертного порога, вот изверги-старухи терзают младенцев, вот они, ликуя, рвут любовные узы, а вот, завидев, что звезды меркнут, в бессильной злобе бормочут: «Когда рассветет, мы уйдем».
Гойя понял, что старушечья низость и подлость — это мерило всеобщего человеческого падения. Чем больше на земле этих тварей, тем тяжелее благородной душе и тем она обреченней.
Горе тому времени, когда женщине отказал разум и опостылела честь! Горе той, что не способна смириться со старостью и помышляет об этом — как бы в отместку испоганить чужую молодость!
Но, к счастью, у жизни другой закон, а не будь его, мир оказался бы омерзителен — и только. Ты терпишь, смиряешься, отрекаешься от жизни, повинуясь этому мудрому закону, и твоя старость облагораживается и обретает право на уважение.
Искусству старения надо учиться — и учить, раз нет ничего ужаснее искореженной злобой старухи, отравляющей нашу жизнь.
Гойя знал это по себе и пригвоздил к листам своих офортов всех этих старых ведьм, будь то торговки или великосветские дамы.
Гойевские ведьмы и призраки — плоть от плоти древней, восходящей к античности мифологической традиции; они в родстве и с василисками, и с демонами, и с нимфами.
Они из той же когорты — этот болван-соглядатай и эта ведьма с мехами, которые у нее всегда под рукой: чем иначе раздуешь клевету, зависть, ревность?
А вот и всем ведьмам ведьма — меха у нее в позолоте, а вместо метлы — карета. Вот она, Мария-Луиса[9] собственной персоной, искуснейшая мастерица плетения интриг, предводительница дворцового шабаша — страшна как тысяча чертей! Такой, не пощадив и не сжалившись, явил нам ее Гойя.
Испания издревле слыла ведьмовским краем, а Страна басков — в особенности, не зря же из басконского языка в испанский пришло для обозначения шабаша слово «акеларре», что означает «Козлиный луг». Надо сказать, что в Испании слово «шабаш» вообще малоупотребительно, потому что ведьмовские сборища совершаются у нас не только по субботам, но и в ночь на пятницу.
Конечно же, инквизиция преследовала ведьм, но не столь рьяно, как это описал Моратин[10].
Кстати, если вам самой захочется выяснить, можно ли, оседлав метлу, вознестись выше туч и поразвлечься на Козлином лугу, отыщите рецепт колдовской мази — мы перечислили ингредиенты — и упросите старика аптекаря изготовить снадобье. Натритесь — и в путь!
1
Марьяно Хосе де Ларра-и-Санчес де Кастро (1809–1837) — испанский писатель-романтик. (Здесь и далее прим. перев.).
2
Протопресвитер Итский Хуан Руис (1283 — ок. 1350) — испанский поэт, автор «Книги благой любви» (ок. 1343).
3
Фернандо де Рохас (ок. 1465–1541) — испанский писатель, автор «Трагикомедии о Калисто и Мелибее» (1499), называемой обычно «Селестина» по имени сводни, которое сразу же стало нарицательным.
