Курт Воннегут - Этот сын мой
— Сын Руди, — сказал Мерле. — Одного с тобой поколения. — Он затушил сигару. — Он подарил их мне на прошлый день рождения. Они лежали у меня на столе, мальчик, ждали моего прихода. Лежали бок о бок с теми, которые много лет назад подарил мне Руди.
Франклин на тот день рождения прислал телеграмму. Предположительно, телеграмма тоже ждала на столе. В телеграмме говорилось: «С днем рождения, отец».
— Я едва не расплакался, мальчик, когда увидел эти две пластины и эти два кубика рядышком, — сказал Мерле. — Ты это понимаешь? — спросил он. — Ты понимаешь, почему я едва не заплакал?
— Да, сэр, — сказал Франклин.
Глаза Мерле расширились.
— А потом, наверно, я правда пустил слезу — одну, может, две, — сказал он. — Потому что... знаешь, что я обнаружил, мальчик?
— Нет, сэр?
— Кубик Карла проходил через отверстие Руди! — сказал Мерле. — Они взаимозаменяемы!
— Надо же! — сказал Франклин. — Будь я проклят. Правда?
А теперь ему самому захотелось расплакаться, потому что ему было все равно, потому что его это не трогало, а ведь он правую руку бы отдал, лишь бы тронуло. Фабрика ухала, и бухала, и визжала в чудовищной ненужности: франклиново, все франклиново, скажи он только слово.
— Что ты с ними сделаешь? Купишь театр в Нью-Йорке? — сказал вдруг Мерле.
— С чем, сэр? — спросил Франклин.
— С деньгами, которые я получу за фабрику, когда ее продам. С деньгами, которые оставлю тебе, когда умру, — сказал Мерле. Слово «умру» он произнес с нажимом. — Во что превратятся «Насосы Ваггонера»? В «Театры Ваггонера»? В Школу актерского мастерства Ваггонера? В Приют для неимущих актеров Ваггонера?
— Я... я об этом не думал, — сказал Франклин.
Мысль превратить «Насосы Ваггонера» в нечто равно сложное не приходила ему в голову и сейчас ужаснула. От него требовалось проявить страсть к чему-то, равную страсти отца к фабрике. А у Франклина не было такой страсти — ни к театру, ни к чему-либо еще.
У него не было ничего, кроме горько-сладких, почти бесформенных мечтаний. Слова, мол, он хочет стать актером, придавали мечтаниям притягательность бóльшую, чем они взаправду имели. Слова были скорее поэзией, нежели чем-то еще.
— Не могу не испытывать толики интереса, — сказал Мерле. — Ты не в обиде?
— Нет, сэр, — сказал Франклин.
— Когда «Насосы Ваггонера» станут очередным подразделением «Дженерал Фордж энд Фоундри» и из головного офиса пришлют ушлых парней все тут переналадить, надо же мне будет чем-то себя отвлечь, — чем бы ты ни собрался заниматься.
Франклин сидел как на иголках.
— Да, сэр, — сказал он. Он посмотрел на часы и встал. — Если мы завтра на ферму, мне, наверное, стоит сегодня поехать к тете Маргарет.
Маргарет была сестрой Мерле.
— Давай, — сказал Мерле. — А я позвоню «Дженерал Фордж энд Фаундри» и скажу, что мы принимаем их предложение. — Он провел пальцем по адресной книге, пока не нашел имя и номер телефона. — Они сказали, мол, если решим продавать, нужно позвонить кому-то по имени Гай Фергюсон по добавочному пять-ноль-девять куда-то под названием «Дженерал Фордж энд Фаундри» где-то в Илиуме, Нью-Йорк. — Он облизнул губы. — Скажу ему, он и его друзья могут забирать «Насосы Ваггонера».
— Ради меня не продавай, — попросил Франклин.
— А ради кого мне ее держать? — спросил Мерле.
— Разве обязательно продавать сегодня? — сказал Франклин с ужасом.
— Я всегда говорю: куй железо, пока горячо, — сказал Мерле. — Сегодня день, когда ты решил стать актером, и так уж повезло, нам дают прекрасную цену за дело моей жизни.
— А нельзя подождать?
— Чего? — спросил Мерле. Теперь он развлекался.
— Отец! — воскликнул Франклин. — Во имя неба, отец, пожалуйста! — Он повесил голову, тряхнул ею. — Я не знаю, что делаю, — сказал он. — Я еще не знаю наверняка, что хочу делать. Я просто ношусь с разными идеями, пытаюсь найти себя. Пожалуйста, отец, не продавай дело своей жизни, не выбрасывай только потому, что я не уверен, что хочу делать с моей! Пожалуйста! — Франклин поднял глаза. — Я не Карл Линберг, — сказал он. — Я ничего не могу с собой поделать. Мне очень жаль, но я не Карл Линберг.
Стыд омрачил лицо отца, но облако прошло.
— Я... никаких гадких сравнений не делал, — сказал Мерле.
Эти самые слова он произносил множество раз раньше. Франклин его к этому вынуждал, в точности, как вынудил сейчас, извинившись за то, что он не Карл Линберг.
— Я не хочу, чтобы ты был, как Карл, — сказал Мерле. — Я рад, что ты таков, каков ты есть. Я рад, что у тебя собственная большая мечта. — Он улыбнулся. — Задай им жару, мальчик... и будь самим собой! Это ведь все, чему я тебя учил, верно?
— Да, сэр, — сказал Франклин.
Последний клочок веры в какую-либо собственную мечту у него вырвали. Он никогда бы не сумел мечтать на два миллиона долларов, не смог бы мечтать ни о чем, что стоило бы смерти отцовской мечты. Актер, газетчик, социальный работник, морской капитан — Франклин был не в состоянии задать кому-либо жару.
— Пожалуй, пора поехать к тете Маргарет, — сказал он.
— Давай. А я подожду со звонком Фергюсону, или как там его, до понедельника.
Мерле, казалось, пребывал в мире с самим собой.
По пути через парковку к своей машине Франклин прошел мимо нового фургончика Руди и Карла. Его отец им восторгался, и сейчас Франклин присмотрелся к нему внимательнее, — он всегда присматривался к тому, что нравилось отцу.
Фургончик был немецкий, ярко-синий, с белыми покрышками и мотором сзади. Выглядел он как настоящий маленький автобус: без капота спереди, высокая плоская крыша, раздвижные двери и ряды квадратных окошек по бокам.
Внутренность была шедевром аккуратности и столярного мастерства Руди и Карла. Там было место для всего, и все было на своем месте: ружья, рыболовная снасть, кухонная утварь, плитка, холодильник, одеяла, спальные мешки, фонари, аптечка. Там были даже две ниши — бок о бок — для закрепленных на ремнях футляров с кларнетом Карла и флейтой Руди.
Пока он восхищенно глядел в окошко, у Франклина возникла любопытная цепочка ассоциаций. Мысли о фургончике смешались с мыслями об огромном корабле, который выкопали в Египте и который тысячи лет провел под песком. Корабль был оснащен всем необходимым для путешествия в рай — всем мыслимым, кроме средств туда добраться.
— Миста Вагон-а, сэ-а! — произнес голос, и взревел мотор.
Франклин обернулся и увидел, что охранник на парковке его заметил и подогнал ему машину. Франклина избавили от необходимости пройти последние пятьдесят метров.
Охранник вышел и лихо отсалютовал.
— Эта зверюга правда делает сто двадцать пять, как написано на спидометре? — спросил он.
— Никогда не пробовал, — ответил Франклин, садясь.
Машина была спортивная, шумная и норовистая — на двух человек. Он купил ее подержанной, против воли отца. Отец ни разу в ней не ездил. Для своего путешествия в рай она была оснащена тремя бумажными носовыми платками со следами губной помады, открывалкой для пива, полной пепельницей и картой Иллинойса.
Франклин смутился, увидев, как охранник протирает лобовое стекло собственным носовым платком.
— Не надо, — сказал он. — Не надо. Бросьте.
Ему казалось, он помнит имя охранника, но он засомневался. Потом все же рискнул:
— Спасибо за все, Гарри.
— Джордж, сэ-а! — ответил охранник. — Джордж Мирамар Джексон, сэ-а!
— А, конечно, конечно, — сказал Франклин. — Извини, Джордж. Забыл.
Джордж Мирамар Джексон сверкнул улыбкой.
— Никаких обид, миста Вагон-а! Просто запомните на следующий раз — Джордж Мирамар Джексон, сэ-а!
Во взгляде Джорджа полыхала мечта о будущих временах, когда Франклин станет босом и внутри откроется большой новый пост. В этой мечте Франклин говорил секретарше: «Мисс Такая-то? Пошлите за...» И выкатывалось волшебное, великолепное, незабываемое имя.
Франклин выехал с парковки без мечты, сравнимой хотя бы с мечтой Джорджа Мирамара Джексона.
За ужином, после анестезии двух крепких коктейлей и водоворота забот тети Маргарет, Франклин сказал отцу, что хочет со временем перенять фабрику. Он станет Ваггонером в «Насосах Ваггонера», когда отец будет готов отойти от дел.
Без боли и труда Франклин тронул своего отца так же глубоко, как Карл Линберг своими стальной пластинкой, стальным кубиком и, один бог знает, сколькими годами терпеливого стачивания ножовкой.
— Ты единственный... ты это знаешь? — захлебнулся Мерле. — Единственный... клянусь!
— Единственный в чем, сэр? — спросил Франклин.
— Единственный сын, кто держится за то, что построил его отец или дед, а иногда даже прадед. — Мерле горестно качнул головой. — Никаких больше Хадсонов в «Пилах Хадсона», — сказал он. — Сомневаюсь, что сегодня «хадсоном» можно хотя бы сыр нарезать. Никаких Флеммингов в «Инструментах и красках Флемминга». Никакого Уорнера в «Мостовых Уорнера». Никакого Хоукса, никакого Хинкли, никакого Боумена в «Хоукс, Хинкли и Боумен».
