Джойс Кэри - Психолог
И все-таки Д. спрашивал себя, зачем вообще он таскается к В. Детям он надоел, и самому ему тут не так уж весело. Никто не виноват. Он не в претензии на задушевность миссис В., это ее долг; и на легкомыслие и безответственность девчонок: девчонки все такие. Нечего с них спрашивать серьезного поведения. Чересчур беспечны, чересчур поддаются влиянию минуты, чтоб считаться с какими бы то ни было социальными обязательствами, и - слава богу - они чересчур невинны. Не сознают превратностей цивилизации вообще, а тем более в наше суровое время. Вечно готовы играть с огнем и дразнить гусей. Особенно Этта. Он вспомнил ее ребенком - тощую, маленькую, вечную проказницу, крест семьи, она ужасно громко кричала, вела себя кошмарно. Ее держали от него подальше. Но однажды, девять лет назад, он как раз откланивался, а она пришла со двора до того перепачканная, что даже для нее удивительно. Мать так и ахнула, а она только засмеялась (у нее спереди не хватало двух зубов) и уже повернулась бежать. Мать ее удержала: "Ты бы хоть попрощалась по-человечески с мистером Д.". И тогда Этта обвила ручками его шею и быстро клюнула в подбородок. Так же точно она целовала серого пони и свою собачку, горничную и кукол: Черномордика Первого и Черномордика Второго, - он сам видел - жест выражал целую гамму чувств, от снисходительности до скуки. И еще ей хотелось понять, зачем этим занимаются взрослые.
Д. прекрасно все сознавал. Темно менее это был первый и последний раз, когда его поцеловала представительница слабого пола за двадцать семь лет со смерти его матери. И ему запомнилось это происшествие. Он был человек разумный и не стал придавать особого значения бездумному чмоканью ребенка, но - он чувствовал - между ними установилась связь. Ни один ребенок еще не чмокал его и не был связан с ним так, как Этта.
Тем не менее он потом девять лет ее не видел. Ее тогда в октябре не бывало, она уезжала в школу. В эти-то годы Д. и начал спрашивать себя, зачем он таскается к В. Необходимости тут не было. Он всегда делал у В. один и тот же заказ, охота дома у него даже лучше. Ну а теперь, после того как он обнаружил способность Этты к перевоплощению и вдобавок перехватил за обедом тот ее взгляд, он и вовсе решил, что отныне ноги его не будет у В. Он не сразу пришел к этому, в общем-то, крутому решению; но через несколько месяцев поведение Этты и хохот девчонок стали совсем его возмущать, и дальше - больше. Интересно, до чего может дойти их смешливость. Интересно, всех ли покупателей успела изобразить Этта? Интересно, а его она изображала или нет? Конечно, вряд ли она нашла, к чему придраться в его фигуре, лице, манерах. Он был человек обыкновенный, он и старался быть обыкновенным. Он терпеть не мог разных оригиналов. Он учился в закрытой школе, кончил Оксфорд (бакалавр с отличием третьего класса по гуманитарным), и прежде всего он стремился не привлекать внимания к своей особе. И кажется, слава богу, пока удавалось. Все же он подозревал, что с Этты станется его изобразить, может, она даже уже его изобразила. И он из-за этого ужасно расстраивался.
Он был человек сознательный, и от девчонок ждал чего угодно. Почему же тогда мысль о том, что Этта, возможно, его копирует, так терзала его? И ему пришлось признать, что все дело в их, да, в их, некоторой связи. Не в чмоканье, конечно, суть. А в том, что было после. После он часто думал о ней как о милом ребенке, ласковом, открытом. Сравнивал с нею других детей, и не в их пользу. Гадал, какая она стала. А стала она прелестной девушкой. Он был не из увлекающихся, он был человек трезвый (будешь трезвым, работа сложная, вечная конкуренция), но уж что такое прелестная - это он мог понять. В точности как он ожидал. И притом - милая искренность. Но мимическая сцена его шокировала. Он вдруг понял, что совершенно не знает Этты - может, он абсолютно неверно ее себе представлял. Может, она просто фурия, мегера.
Нет, больше он не собирался к В. И вот те на, он снова в октябре отправился к В., и отправился к ним, главное, несмотря на свой смехотворно красный нос.
"Ну и что?" - спрашивал он мысленно, глядя в зеркало и уговаривая себя, что это не нарыв, нет. Быть такого не может. У него в жизни не бывало нарывов, и если уж суждено ему иметь нарыв, так почему именно на носу и почему перед самым визитом к В.? Не могла судьба сыграть с ним такую шутку. Судьба жестока. Она устроила нашу гнусную жизнь. Она снабдила его короткими ногами и оставила почти безволос еще до тридцати, но нет, не могла она посадить нарыв ему на нос, первый в жизни нарыв, перед самым визитом к В., где полон дом смешливых девчонок. И одно явно хорошо. Краснота не на самом кончике носа, а чуть сбоку. Красный кончик - вот уж чего не хватало. Как у клоуна. Судьба избавила его от такого позора.
Но наутро в день поездки покраснел и кончик. Покраснел и вздулся. И безумно болел. Да, похоже на нарыв. И вот он уже ехал по их улице. Ну и что? На языке вертелся ответ. Психология. Наверно, и тут она. Но это сразу отпало. "Нет, - подумал он. - Ерунда, я же один из главных его покупателей. А больше пяти дней у них ни разу не гостил. Нет, психология ни при чем. Если б не девчонки, мне бы и на нарыв наплевать. Я, как покупатель, имею на это полное право, я столько у него покупаю, что и на два нарыва вполне бы мог наплевать".
И, входя в холл, пожимая руки хозяину с хозяйкой, он был чуть ли не груб, вел себя почти в том хамском духе, который возмущал его в неотесанных покупателях, когда он лично имел несчастье принимать их у себя. Отборная шантрапа. Только потому, что он покупатель, такой расхаживает у тебя по дому и распоряжается слугами, будто и то и другое его собственность.
Д. вдруг поймал себя на наглой походке, заметил снисходительные нотки в своем голосе и сам себе удивился. Но когда он вошел в комнату и метнулся к зеркалу, чтобы убедиться, что никакого нарыва у него нет, он сразу все понял. Нос безобразно вздулся - напоминал переспелую клубничину, щеки же уныло желтели. Он от ярости был готов ломать мебель. Нарыв. Именно сейчас. В доме у В. Да что он сделал? Чем заслужил такую чудовищную несправедливость?
В первый момент он решил отсиживаться в комнате, вызвать врача. Он воображал взгляды девчонок. Они не встретили его в холле - лишнее доказательство совершенной безответственности по отношению даже к главным покупателям, без чьих заказов им бы зады нечем было прикрыть. Но вот с лестницы донеслись их голоса, они болтали и смеялись - над чем-то, над кем-то. Он воображал, как они уставятся на его нос, как Этта уставится. И вдруг он в бешенстве решил: "А ну их к черту". Плевать он хотел на все это бабье. Пусть хихикают, пусть стрекочут. "Господи, ведь они же не понимают, каково будет В., если я сделаю закупку у З. А цены у З. не хуже, у него даже лучше цены. Конечно, я на это не пойду. Не тот я человек. Я не поддаюсь столь низменным чувствам, вот вам пример - нарыв. Я знаю, девчонки будут смеяться, но мне совершенно все равно".
И он спустился к ленчу и так пронзал Этту взглядом, что той пришлось убежать из столовой, не дождавшись сладкого. Она лопалась от смеха. И понадобился весь материнский авторитет, чтоб заставить ее выйти к чаю.
- Мамочка, я же расхохочусь, если он опять на меня уставится. Тут бы никто не выдержал. И главное этот нос. Да что с ним такое, по-твоему? Что я ему сделала?
- Ну, детка, просто ты ему нравишься. Помнишь - в прошлом году?
- Ничего я не помню. Я ничего не заметила. По-моему, я двух слов с ним не сказала. Разве что из вежливости. Ты говорила, он под большим впечатлением, но я не понимаю почему. А если даже и так - мне-то что? Это не мое дело.
Но тут миссис В. ее отчитала. Она подчеркнула, что Д. гораздо лучше других покупателей. Несколько робок, провинциален, слегка, может быть, неотесан, но зато он джентльмен. И он очень состоятелен, почти богат. Она вовсе не призывает Этту его поощрять - ничуть. Он для нее чересчур стар и чересчур серьезен, совершенно не ее тип, но пора уж иметь чувство ответственности и научиться отличать людей, достойных уважения: солидных, положительных, твердо стоящих на ногах - от молодых лоботрясов, которые только отнимают время у других и сами убивают время, гоняя взятые напрокат машины.
Этта нашла, что у матери ужасные понятия о любви и браке. Но к чаю вышла и передавала Д. булочки не просто с серьезным лицом, но и с нежной заботливостью.
Конечно, она в прошлом году прекрасно заметила, что Д. поглядывал на нее с восхищеньем, даже с восторгом. Восемнадцатилетняя девушка и спиной чувствует эти взгляды. Но раньше она не думала о нем как о женихе, как о джентльмене. Ну а то, что мама заявила, будто он не ее тип, так это мамины жуткие понятия насчет мужчин и, главное, насчет нее, Этты. А намеки метили в ее якобы страсть к кузену Биллу, двадцатилетнему субалтерну. Только мама сильно ошиблась. Этте, конечно, было весело с Биллом, но она прекрасно понимала, что он сосунок и в мужья абсолютно не годится. И неправда, будто Билли взял машину напрокат. Это его машина, он за нее заплатил - уже три взноса сделал. И вообще. Почему Д. для нее чересчур серьезный? Почему мама не понимает, что она взрослая, и у нее теперь такие же серьезные интересы, как у Норы, например, которая только что вышла за судовладельца, вдового, с тремя детьми и, главное, первометодиста? Все в восторге от выбора Норы. Этта согласна. Нора поступила совершенно правильно - Нора, в общем, и мечтать о таком не могла с ее-то фигурой. Нора, конечно, лапочка, но миллионер тысячу таких лапочек мог бы найти, и вдобавок хорошеньких. Судовладелец явно и женился бы на хорошенькой, не будь он первометодистом. Сама Нора прекрасно все поняла. Она все прикинула и сравнила: его чудный характер, воспитание, здоровье, ну и детей, возраст, евангелизм, да и собственные маленькие глазки и не ахти какую фигуру. И никто не удивляется, что Нора умно поступила, почему же Этта должна вести себя как идиотка? И не окрутит ее никакой Билл, хоть с ним приятно потанцевать в гостях и покататься после обеда.
