Фёдор Кнорре - Папоротниковое озеро
Автобус после коротенькой остановки дернулся, качнулся и загремел дальше.
В кафе «Северное сияние» было еще безлюдно, только трое подвыпивших посетителей за столиком в углу бестолково горланили, дурашливо потешаясь друг над другом.
— По-твоему так получается, что оно есть как бы собака? Ты так определяешь! А? А на что собаке юбилей? Это ей на что, а? — захлебываясь со смеху, тыкал пальцем в соседа горбоносый рыжий мужик.
— Юбилей? Юбиле-ей? — всплескивал в изумлении руками другой, у которого очень толстощекое лицо как рамкой обведено было круглой черной бородой. — Какие ей могут быть юбилеи, когда она за забором у Лабазникова бегала?.. Виноват, это я оговорился…
— Вот и поздравляем! Опомнился!
— Ничего не опомнился! За забором! У Лазебникова, не Лабазникова! Это точно! От морда! Толще моего! — он надул щеки и вытаращил глаза, показывая, какая морда.
Третий собеседник, улыбчивый и вялый, горячо поддакивал обоим по очереди, приговаривал примирительно:
— Это все пра… правильно. Мордастая? Да, да, такие мордастые бывают! Ага!
Тынов подошел к стойке и поздоровался.
Буфетчица Дуся, не отвечая, молча смотрела на него и сдержанно улыбалась.
— Присаживайтесь на место, вас обслужат! — Тут, конечно, никого не обслуживали, так что это прозвучало весьма иронически.
Она демонстративно отставила в сторону начатую бутылку и открыла новую. В мерочный стакан налила водки, по знакомству гораздо выше нужной отметки ста пятидесяти граммов, сковырнула пробку с пивной бутылки, вышла из-за прилавка и сама отнесла ему на столик. Все улыбаясь, подождала, пока он не выпьет. Юбка у нее была по моде — короче не бывает. Ноги по-летнему голые, загорелые, тоже модные, с узкими коленками. Усаживаясь напротив него за столик, она для элегантности еще слегка поддернула юбчонку, защипнув ее двумя пальцами.
— Долго, однако, пропадаешь, — сказала весело, но как бы презрительно кривя губы, так, что похоже было — она действительно рада его видеть. — Меня-то хоть вспоминал?.. Снюсь я тебе в твоей берлоге хоть когда? Признайся!
— Снюсь! — он согласно мотнул головой. — Сню-усь? А какая она бывает, эта «снюсь»?
— Ты холодной маской прикрываешь настоящие чувства. Вот и все.
— Я их, знаешь, все больше таю.
— А что? И таишь. Нечаянно правду сказал.
— Таю. Таю и снюсь! — Он засмеялся, чувствуя, как побежало тепло по телу.
— Уж передо мной-то не представляйся, будто выпил. Тебе и подобная доза что моська слону.
За столиком в углу, после краткого затишья, пока наливали стаканы, с новой силой вспыхнул хохот и спор. Горбоносый рыжий Хвазанов вдруг прозрел, узнал Тынова, помахал ему рукой, в изнеможении отваливаясь на спинку стула от распиравшего его смеха.
— Он уморит меня, этот! Объясняю ему. Напечатано! Черным по белому! Ей был юбилей объявлен. И портрет видел. Сидит в шляпке. Сколько-то-летие со дня…
— Слыхали? Это у Лабазникова… За забором, в шляпке!
— Ты у Лазебникова говорил!
— А хоть бы и… зебникова!
— Выражаться у меня — сейчас на улицу! — равнодушно прикрикнула Дуся и, глянув через витрину, вдруг рассмеялась: — Эй вы, опричники! Расселись тут. Вон за вами по всей улице бегают, собирают вашу шайку. Мотайте-ка поживей!
Трое торопливо повскакали с мест, опрокидывая стулья, напяливая в рукава долгополые красные кафтаны, нахлобучивая колпаки.
— Чего это мужики как приоделись?
— В опричники, что ли, нанялись или в ушкуйники? Черт их разберет. На радостях первую получку пропивают. Кино приехало.
Наш город снимать. Навезли всякого хламу-барахла. Один только ты и не знаешь.
— То-то я видел, белых коней ведут куда-то… Тыквы какие-то на площади навалены, это все они, что ли?
— Они, они! У церквушки — знаешь, Никола на колышках? Ну, где канатная мастерская? — по куполу на брюхе ползают. Знаешь чего? Крест обратно ставят!.. Тоже для съемок… Ты еще примешь? Или погодишь? На вопрос мне так и не ответил.
— Ну и что? Старушки теперь крестятся?
— Старушки сами сымаются. Твой дружок Наборный изо всех щелей беззубых старичков повытащил, мужиков в бояры одели, шапки меховые напялили во-от такие! Сымают всех подряд. Толкучку собрали у пристани.
— Ладно, я сейчас к нему зайду в редакцию.
— Да он и сам на пристани теперь целый день околачивается. Со съемщиками.
— Ну так я на пристань. А мешок у тебя останется. Пока, снюся!
— Свинья, — сказала она ему вслед. — Кабан бессовестный. Снюсю придумал какую-то, — и засмеялась.
Действительно, большая, многолюдная съемочная группа со всякой техникой: лихтвагеном и тонвагеном, ветродуем и даже приданным ей маленьким самолетиком — нагрянула в старинный северный городок — снимать Древнюю Русь, былину какую-то. Городок выбрали для экспедиции потому, что были в нем, кроме бедных обветшалых церквушек, старинный белый собор Фрола и Лавра, на зеленом пригорке над рекой: толстые каменные арки старинного гостиного двора и широкая река с удобной пристанью. Кругом дремучие леса, а в городе электричество и пустующее до начала учебного года здание новой школы, очень удобное для размещения экспедиции.
Картина намечалась довольно пышная, конечно, цветная и с некоторым размахом. Всего несколько лет прошло с того дня, как кончилась война, и людей тянуло на все нарядное, цветное, яркое и праздничное — непохожее на военную серость и скудость.
С прибывшей баржи вывели по мосткам шесть белых цирковых коней и выгрузили множество ящиков с костюмами: кафтанами, боярскими шубами и всякой чудной бутафорией: связками красных копий, алебард и особенно всех удививших пустотелых желтых тыкв!
Тут же баржу спешно начали переоборудовать в древний корабль: поставили мачту, пристроили острогрудый, выпуклый нос с коньком на верхушке и облицевали щитами борт с одной только стороны, потому что другой все равно во время съемки не будет виден.
Помрежи побежали по домам набирать массовку: колоритных старичков с беззубой улыбкой, старушек с особенно морщинистыд ми лицами, бородатых мужиков, смешливых девиц. Труднее всего было с мужиками (их почему-то именовали ушкуйниками). К счастью, в последний момент помрежи обнаружили целую партию, человек пятнадцать, мужиков с лесоразработок. Они слонялись около пристани без дела, дожидаясь парохода. Сначала они только отмахивались лениво, отшучивались, а потом вдруг сдались и с хохотом, подбивая один другого, чуть не силком затаскивали в общую кучу еще упиравшихся, повалили разбирать кафтаны, шлемы и копья.
Позже всех вместе с режиссером и оператором в город прибыла Марина Осоцкая, молодая актриса, игравшая в картине главную роль былинной древнерусской княжны.
Когда она в спортивном свитере и светлых брюках проходила мимо горисполкома, за открытыми настежь окнами затих стук пишущих машинок и на три минуты остановилась вся работа. Девушки, уже видевшие ее в двух-трех фильмах и ожидавшие теперь чего-то былинного, величественного, древнекняжеского, расшитого жемчугами, были разочарованы. Пожимали снисходительно плечами и такое вынесли определение: просто хорошенькая, только головка маленькая, а шея длинноватая. И уж на что, на что, а на роль княжны никак не подойдет.
Мужчины ничего не говорили. Только, опустив руку с телефонной трубкой или позабыв про закуренную папиросу, как будто слегка погрустнев, смотрели ей вслед.
На другое утро Осоцкая сидела полуодетая перед большим зеркалом, подставив лицо старому армянину, лучшему гримеру студии, и равнодушно следила за тем, как оно понемногу меняется от общего тона и теней на веках.
Внимательно всматриваясь в свое отражение, попробовала улыбку. Она, конечно, не придумала ее себе нарочно, но знала хорошо и следила за тем, чтобы не утерять эту странноватую свою улыбку.
Улыбка у нее всегда сначала едва уловимо несмело вспыхивала где-то в глубине глаз, блестевших влажно, будто недавно наплаканных. Только мгновением позже, чуть запоздав, точно не удержавшись, следом за глазами оживали в неожиданно обрадованной улыбке губы.
— Одеваться! Одеваться!
Костюмерша Антонина Анисимовна появилась с целым ворохом одежек, перекинутых через руку. Властно обхватив Осоцкую за талию, заставила ее встать и оттянула ее от зеркала на середину комнаты. Необыкновенно ловко надела и застегнула на взвизгнувшую молнию нижнюю юбку из грубого холста. Одну… вторую… третью…
— Да хватит вам, Антоша! — взмолилась Осоцкая. — Бочку вы хотите из меня сделать!
Антоша, не отвечая, вжикнула еще одной молнией на последней юбке, пригладила складки и, глядя в зеркало, невольно хмыкнула:
— Бочку!.. Надо бы еще одну… А то что получится? Змееныш в сарафане. Разве боярышни такие бывают? Вот увидите, Эрастик подымет крик, что мало фактуры.
