Эмиль Золя - Осада мельницы
Так прошла еще неделя. Франсуаза становилась все мрачнее. Старик Мерлье по-прежнему молчал. Потом, однажды вечером, не сказав ни слова, он сам привел Доминика. Франсуаза как раз накрывала на стол. Она не выразила удивления и ограничилась тем, что поставила лишний прибор; только ямочки снова заиграли у нее на щеках и опять зазвучал ее смех. Утром этого дня дядюшка Мерлье пришел к Доминику в его лачугу на опушке леса. Здесь мужчины проговорили три часа, закрыв двери и окна. Никто так и не узнал, что они сказали друг другу. Достоверно одно - что, уходя, дядюшка Мерлье уже обращался с Домиником как с сыном. Должно быть, в лентяе, который валялся на травке и влюблял в себя девушек, старик нашел именно такого парня, какого искал, - порядочного парня.
Весь Рокрез зашумел. Женщины, стоя на крылечке, не могли вдоволь наговориться о сумасбродстве дядюшки Мерлье, который берет к себе в дом бездельника. Старик не обращал внимания на эти толки. Быть может, он припомнил свою собственную женитьбу. Ведь и у него не было ни гроша, когда он взял в жены Мадлену и с ней ее мельницу. Не помешало же это ему стать хорошим мужем. Доминик, впрочем, скоро положил конец пересудам: он взялся за работу с таким рвением, что изумил всю округу. Как раз в это время работника с мельницы забрали в солдаты, и Доминик решительно воспротивился тому, чтобы наняли другого. Он носил мешки, возил тележку, сражался со старым колесом, когда оно не желало вертеться, и все это с таким усердием, что люди нарочно приходили поглазеть на него.
Дядюшка Мерлье, как всегда, тихонько посмеивался. Он был очень горд тем, что разгадал этого парня. Ничто так не воодушевляет молодежь, как любовь.
Вся эта тяжелая работа не мешала Франсуазе и Доминику обожать друг друга. Они почти не разговаривали а только переглядывались с нежной улыбкой. Дядюшка Мерлье еще ни слова не сказал о свадьбе, и, покоряясь молчанию старика, оба терпеливо ждали его решения. Наконец около середины июля он велел поставить во дворе, под высоким вязом, три стола и пригласил своих рокрезских друзей зайти к нему вечером выпить по стаканчику. Когда двор наполнился людьми и все взяли по стакану, дядюшка Мерлье высоко поднял свой и сказал:
- Я пригласил вас, чтобы объявить, что через месяц, в день святого Людовика, Франсуаза выйдет замуж за этого молодца.
Все шумно чокнулись. Кругом смеялись. Но вот дядюшка Мерлье опять потребовал внимания и сказал:
- Доминик, поцелуй невесту, так уж полагается.
И, сильно покраснев, они поцеловались под усилившийся смех гостей. Это было настоящее пиршество. Выпили целый бочонок. Потом, когда остались только близкие друзья, завязалась спокойная беседа. Наступила ночь, звездная, светлая ночь. Доминик и Франсуаза, сидя рядом на скамье, молчали. Какой-то старик крестьянин заговорил о войне, которую император объявил Пруссии. Всех деревенских парней уже забрали; накануне опять прошли воинские части; дело будет жаркое.
- Ничего! - сказал дядюшка Мерлье с эгоизмом счастливого человека. Доминик - иностранец, его не возьмут... А если пруссаки придут сюда, он будет дома и защитит свою жену.
Мысль о том, что пруссаки могут прийти сюда, показалась всем веселой шуткой. Им дадут хорошую взбучку, и всей этой истории будет положен конец.
- Я уже видывал их, видывал их, - глухо твердил старик крестьянин.
Все помолчали. Потом чокнулись еще раз. Франсуаза и Доминик ничего не слышали; и незаметно для окружающих они тихонько взялись за руки позади скамейки, и им было так хорошо, что они сидели не шевелясь, устремив взгляд в темную даль.
Что за теплая, чудесная ночь! По обе стороны белой дороги безмятежно, как ребенок, засыпала деревня. Было совсем тихо, лишь изредка раздавалось пение петуха, который проснулся, не дождавшись утра. Легкий ветерок доносил со стороны густых окрестных лесов сонное дыхание деревьев, касавшееся крыш, словно ласка. Луга с их черными тенями приобрели таинственное и задумчивое величие, а все источники, все ключи, бившие во мраке, казались свежим и размеренным дыханьем уснувшей природы. Время от времени старое мельничное колесо, задремав, начинало хрипеть, словно старый сторожевой пес, который лает со сна; оно потрескивало, говорило само с собой, убаюканное водопадом Морели, и ее водяная пелена отвечала протяжной музыкальной нотой, напоминавшей звук органной трубы. Никогда еще столь безграничный покой не опускался на столь счастливый уголок земли.
II
Спустя месяц, день в день, как раз накануне праздника святого Людовика, в Рокрезе царило смятение. Пруссаки разбили императора и теперь форсированным маршем подходили к деревне. Всю неделю люди, проходившие по дороге, приносили вести о пруссаках: "Они в Лормьере!", "Они в Новеле!" - и, слыша о том, с какой быстротой они приближаются, жители Рокреза каждое утро думали, что вот-вот увидят, как пруссаки выходят из леса Ганьи. Однако же те не появлялись, и это пугало еще больше. Должно быть, они нападут на деревню ночью и всех перережут.
В прошлую ночь, незадолго до рассвета, в Рокрезе был страшный переполох. Жители проснулись от громкого топота, доносившегося с дороги. Женщины уже падали на колени и крестились, когда кто-то, осторожно приоткрыв окошко, различил красные шаровары. То был французский отряд. Капитан сейчас же потребовал к себе мэра и, поговорив с дядюшкой Мерлье, решил остаться на мельнице.
Солнце весело всходило в это утро. Полдень обещал быть жарким. Над деревьями зыбилась золотистая дымка, а в низинах поднимался от лугов белый пар. Опрятная, красивая деревушка просыпалась в прохладе, и поля с их речкой и родниками напоминали прелестный, обрызганный влагой букет. Но этот прекрасный день никого не радовал. Все видели, как капитан обошел вокруг мельницы, как смотрел на соседние дома, а затем, переправившись на тот берег Морели, изучал оттуда местность, глядя в бинокль; Дядюшка Мерлье, сопровождавший его, видимо, объявлял ему что-то. Потом капитан разместил солдат за стенами, за деревьями, в ямах. Основная часть отряда расположилась во дворе мельницы. Неужели будут драться? И когда вернулся дядюшка Мерлье, его спросили об этом. Он молча кивнул головой. Да, будут драться.
Франсуаза и Доминик стояли тут же, во дворе, и смотрели на него. Наконец он вынул изо рта трубку и сказал им просто:
- Бедные мои детки, не придется мне завтра обвенчать вас!
Стиснув зубы, гневно нахмурив лоб, Доминик порой вытягивался во весь рост и впивался взглядом в лес Ганьи, словно ему не терпелось увидеть выходящих оттуда пруссаков. Франсуаза, бледная, сосредоточенная, ходила взад и вперед, подавая солдатам все, что им требовалось. Те варили себе похлебку на дворе, в сторонке, и шутили в ожидании обеда.
У капитана между тем был очень довольный вид. Он осмотрел комнаты и большой зал мельницы, выходившие на реку, и теперь, сидя у колодца, беседовал с дядюшкой Мерлье.
- Да у вас тут настоящая крепость, - говорил он, - мы легко продержимся до вечера... Эти разбойники что-то запаздывают. Им пора бы подойти сюда.
Мельник был по-прежнему мрачен. Он уже видел, как его мельница пылает, словно факел, но не жаловался, считая это бесполезным. Он проговорил только:
- Вы бы приказали спрятать за колесо лодку. Там есть для нее подходящее местечко. Может, она и пригодится.
Капитан распорядился. Это был видный мужчина лет сорока, высокий, красивый. Казалось, ему доставляло удовольствие смотреть на Франсуазу и Доминика. Он был так занят ими, словно и забыл о предстоящей схватке. Глаза его не отрывались от Франсуазы, и ясно было, что он находит ее прелестной. Потом он обернулся к Доминику.
- Почему вы не в армии, приятель? - внезапно спросил он.
- Я иностранец, - ответил юноша.
Капитана, видимо, не вполне удовлетворил этот довод. Он прищурил глаза и улыбнулся. С Франсуазой было, конечно, приятней иметь дело, чем с пушкой. Но Доминик увидел его улыбку и добавил:
- Да, я иностранец, но пулю в яблоко всаживаю с пятисот метров... Да вот и мое охотничье ружье стоит там, у вас за спиной.
- Оно может вам пригодиться, - просто ответил капитан.
Франсуаза подошла к ним; она слегка дрожала. И Доминик, не обращая внимания на окружающих, сжал руки девушки, которые она протянула, словно ища у него защиты. Капитан снова улыбнулся, но не прибавил ни слова. Он все еще сидел у колодца, поставив саблю между колен, устремив взгляд в пространство и как бы задумавшись о чем-то.
Было уже десять часов. Зной усиливался. Стояла томительная тишина. На дворе, в тени сараев, солдаты принялись за похлебку. Из деревни, где все жители забаррикадировали двери и окна своих домов, не долетало ни малейшего шума. Только выл чей-то пес, оставшийся на дороге. Со стороны окрестных лесов и лугов, изнемогавших от зноя, доносился отдаленный протяжный гул, сочетавший в себе множество разрозненных звуков. Где-то прокуковала кукушка. И тишина стала еще более глубокой.
