Валерий Митрохин - Кентавромафия
О нет, они не стали истреблять двуногих, как то делали пришельцы в фантастических ужастиках, которыми киноолигархи точили адреналин в сердца впечатлительных сопланетников. Не разрушали дома, не занимали уже заселенные территории. Они оставили человеку все, что он имел, кроме права убивать братьев меньших с гастрономической целью. При этом рекомендовали питаться молоком и продуктами из оного и вкушать растительную пищу. Они были замечательные кулинары. Вскоре большая часть населения Таврикия охотно насыщалась их блюдами. Не отказали они людям и в напитках: пейте, но только вино. Крепкие напитки выдавались лишь тем из желающих, кто отличался отменным здоровьем и отсутствием склонности к пьянству, да и то по весьма уважительным причинам: ко дню рождения, на свадьбу, на похороны и на прочие человеческие праздники. У кентавров были, разумеется, свои языческие торжества, которые они отмечали бурно, но без эксцессов: большими собраниями с плясками и пением, винопитием и оргиями. Но от этих гульбищ ни разу не пострадал ни один человек.
Пришельцы или возвращенцы никого ни к чему не принуждали. Просто они пришли и внесли свой, привычный для себя порядок. Земные женщины нередко отдавались им, несмотря на то, что последствия для многих из них бывали плачевны. Далеко не каждая выдерживала сам акт, не говоря уже о беременности. Далеко не все, искусившиеся умопомрачительными ощущениями, в состоянии были разродиться естественным образом. Многие из них не выживали даже после кесарева сечения.
Не отменили кентавры ни власти, существовавшей на момент их появления на острове, ни привычных для человечества коммуникаций: транспортных, электронных… Так же работали заводы и фабрики, летали самолеты, существовал Интернет. Шли телепередачи. Все было так же, но не совсем.
Наряду с парламентом и правительством, вооруженными силами, городами и селами параллельно существовал мир со своим укладом: своим жильем, своими интересами и законами… Мир, чуждый людскому, но так неожиданно и практически безболезненно изменивший его. Философы трактовали: явление кентавров спасет человечество от казавшейся неизбежной гибели. Земля катилась в бездну небытия… Четвероногие пришельцы пришли остановить это погибельное падение. Ни одного кубометра дыма не увидело с их приходом небо над Таврикием, ни одной сточной трубы не было прокинуто в море. Люди перестали болеть, и некоторые становились долгожителями. Конечно, им далеко еще было до четвероногих пришельцев, которые умирали в далеко за сто лет перевалившем возрасте.
Все это, разумеется, было так. И все же находились недовольные, которые говорили: все это так, да не так.
Мир, чуждый людскому, постоянно, как психическая болезнь, присутствовал и в общественном сознании, и в душах отдельных людей. Он довлел и давил. Он не позволял им сказать о себе даже такую, известную некогда своей банальностью фразу: «Человек — это звучит гордо».
Кентавр — это звучит гордо! Вот что стало правдой, от которой мыслящему человеку стало однажды, раз и навсегда, не по себе. Массивные четвероногие красавцы гор со скрещенными на груди мускулистыми, поросшими шелковистой шерстью, руками могли появиться в любом месте Мифрополя. И если видели привлекательную женщину, тут же начинали свои эволюции, не принуждая ту или иную ни к чему, но только навязывая себя, причем без какого–либо насилия. Приглашали прокатиться верхом на себе, а для слишком непреклонных демонстрировали себя с животной откровенностью. Кентавры, не стесняясь, выставляли напоказ свои мужские прелести. Истекая тонкой, похожей на слюну, субстанцией — аромат ее мог свести с ума практически любую женщину — играли мышцами, трепетали кожей, обмахивались роскошным хвостом, тут же на виду у всех эрегируя детородный орган, размер которого, даже по самым скромным кентаврским возможностям, ни в какое сравнение не шел с человеческим. Поэтому многие, кто хотел избавить себя от искушения, носили в ноздрях специальные, защищающие слизистую фильтры.
Первое время, как вспоминают старожилы, люди доверяли кентаврам больше. Позволяли пожилым пришельцам заниматься с их детьми. Седовласые четвероногие обучали ребят верховой езде, готовить экзотическую пищу, медитировать, и даже (самым способным) открывали кое–какие свои секреты. Например, как пройти сквозь толпу незамеченным или вознестись мыслью в другие миры, один из которых они называли своей прародиной.
Отец Фиридона был одним из таких любимчиков у кентавров. Они вырастили его и воспитали по своим понятиям. Агрипин был высоким и широкоплечим. Казалось, что он отличался от среднестатистического кентавра лишь только тем, что ходил в штанах и на двух ногах. Говорили, он побывал в том самом — одном из миров, которые пришельцы называли своей прародиной, претерпел там некое вмешательство в свой организм, что как раз затем и позволило ему совокупляться с молодой кентаврессой, родившей затем несколько мутов и последним — его — Фиридона.
Дон Тах никогда не виделся со своими братьями, поскольку, как только Клио обнаружила его человеческую неполноценность, она тут же (из жалости к детенышу и любви к мужу) спрятала младенца у родителей Агрипина. Дон и вырос, очень долго не подозревая, что в нем течет кровь столь неприятных ему кентавров.
Со временем, взрослея, Дон Тах стал замечать за собой противоестественную тягу к кентаврессам. Его волновали обнаженные по обычаю пришельцев прелести, так напоминающие женские, особенно их искрящиеся короткой шерстью большие груди. Когда, укрытые гривой и хвостом, они вдруг как бы ненароком обнажались, Фиридона окатывала горячая до дурноты волна, поначалу недоступная рассудку, затем невыносимая своей конкретностью.
Прежде чем умные головы поняли, с какой целью матери, подобные Клио, «прятали» своих неполноценных детей среди человечества, таких, подобных Фиридону, мутов как мужского, так и женского пола появилось немало. Вел ли кто–то статистику, нет ли — кентавры в части точных наук были большие невежды, неважно. Процессом, ставшим неуправляемым, обеспокоились и люди, и кентавры после того, как почувствовали для себя обоюдоострую опасность. Опасность заключалась в том, что из одной утробы могли выйти как верные до гроба братья, так и смертельные враги. Причем число ног тут не имело никакого значения. Как вскоре выяснилось, оно не имело никакого значения и во всем остальном, что так свойственно живому в жизни.
Так сносное (пассивное) сосуществование двух миров, переросшее во взаимное неприятие, постепенно превратилось в противостояние. Развивалось оно, как в свое время и возникало, подспудно. И когда там, в этой скрытой глубине, началась настоящая война, на видимой поверхности долго ничего невозможно было понять. «Мало ли крови исторгает из себя цивилизация!» — рассуждали философы, замечая то там, то сям всплывающие алые круги.
Утолил Дон Тах эту свою, до дурноты головокружительную страсть с Элоною. Он сразу же почувствовал в ней то самое начало, которое вселилось в его крепкое тело с кровью матери. Внешне же эта белокурая кобылка мало чем отличалась от обычной земной девушки: разве что была ростом повыше, да в кости покрупней. Правда, начиная от груди и ниже, гибкое и сильное ее тело было сплошь покрыто густыми, так напоминающими шерсть волосками, что, кстати сказать, было вовсе не обязательным для мутих — представительниц слабого пола мутанов. Фиридону эта особенность не то чтобы нравилась или как–то особенно обостряла чувства. Ему, чтобы потерять голову, доставало ее лошадиного хохотка, сопровождавшегося жаркими испарениями. Бывало, что он по нескольку раз в сутки мог терять эту свою буйную в рыжих кудрях голову. Наивный, он полагал, что рано или поздно Элона понесет и однажды он проснется под рев новорожденного потомка. Это было не разочарование. Это было что–то сравнимое с потерей, когда специалисты заявили, что, по крайней мере, только через два–три поколения мутанам станет доступно зачатие. А это значило, что продление рода своего Фиридон и Элона смогут осуществить лишь с помощью представителей человеческой расы.
Открытие это несло в себе новую угрозу для тех и других, так тесно разместившихся в земном лоне цивилизаций. Живое не может жить без надежды. Надежда для мыслящего — это продолжение себя во времени, прежде всего в детях. И если тебе эта возможность заказана, ты не можешь себя чувствовать счастливым. Разнесчастным человеком (так, по крайней мере, сам себя иногда называл Фиридон) он почувствовал себя, когда Элона предложила тот самый выход. Неизбежный, он был ожидаем, а потому еще более невыносим.
Он ходил и тайком наблюдал за человеком, с которым Элона (разумеется, согласовав с Фиридоном) намеревалась вступить в отношения. С виду Годи Кент был вполне здоровый, крепкий, уже немолодой мужчина: слегка седой, бодрый и веселый… И что немаловажно — просил он за свою услугу вполне умеренные деньги. Фиридон после первых наблюдений стал уже было склоняться к избранному Элоной варианту. Даже перепроверил его медицинскую карточку, разумеется, у своих специалистов, и вдруг в самый последний момент его охватило сомнение. Ему захотелось самому пообщаться с соискателем. Что он и сделал, испросив, разумеется, согласия Элоны. Чего боялся Фиридон? Он и сам толком не понимал. Просто сомневался, сам не зная в чем и отчего. Причем встречи с этим кандидатом он искал с такой тщательностью, так аккуратно, чтобы тот ни при каких обстоятельствах не мог и предположить даже, что его проверяют.
