Болеслав Прус - Эмансипированные женщины
Увидев в гостиной постороннего человека, слуга остолбенел, а когда узнал в нем хозяина, чуть не уронил канделябр.
- Отнесите свет в кабинет, - приказал ему Сольский. - Ну, пан Згерский, что нового?
Лакей снял с хозяина пальто, зажег в кабинете четыре газовых рожка и вышел, бледный от страха. Тогда пан Згерский, понизив голос, начал рассказывать:
- Важные вести. Наши конкуренты осаждают пана Казимежа Норского, рассчитывая с его помощью приобрести часть акций нашего завода.
- Сомневаюсь, - небрежно заметил Сольский, бросаясь в кресло у письменного стола. - Мой будущий зять слишком умен для того, чтобы выпустить из рук такие бумаги.
Если бы молния скользнула вдруг по округлым формам пана Згерского, он не был бы так поражен, как при этих словах графа. Сольский называет пана Казимежа своим зятем? Светопреставление!..
На минуту воцарилась тишина. Но молчание было пыткой для пана Згерского, и он заговорил, правда, совсем в другом тоне:
- Какой фатальный случай! Бедный доктор Котовский никак не может простить себе этот выстрел. Похудел, осунулся...
- Да, - ответил Сольский, - нужно было целиться в левый бок и чуточку пониже. Что ж, ничего не поделаешь!
Пан Згерский даже за стол ухватился и совсем потерял дар речи.
- А что, - спросил Сольский, - панна Бжеская все еще в монастыре?
- Хуже! - подхватил пан Згерский. - Вчера приехал ее отец со старым майором - вы, верно, помните, ваше сиятельство? - и разрешил панне Магдалене постричься в монахини. Панна Ада, пан Норский, пани Элена Коркович, словом, все мы в отчаянии. Но что поделаешь?
- Что же заставило панну Бжескую окончательно решиться на этот шаг? спросил Сольский, опершись на руку так, чтобы закрыть лицо.
- Последней каплей, переполнившей чашу горести, была смерть брата, о чем я имел честь писать вам, ваше сиятельство. Но почва была подготовлена сплетнями, клеветой, которые не щадят даже святых. Несколько месяцев вся Варшава просто кричала о панне Бжеской. А за что? За то, что этот ангел во плоти навестил умирающую, хотел помочь сиротке и ухаживал за больным братом! Все бывшие подруги, за исключением другого ангела, панны Ады, отвернулись от несчастной. Более того! Они дали ей понять, что возмущены ее поведением. Был даже такой день, когда панна Магдалена могла очутиться на улице, потому что хозяйка, у которой она снимала комнату, приказала выбросить ее вещи в коридор...
- Да, - перебил его Сольский. - Мне кажется, однако, что и вы бросили камешек в огород...
- Я? - воскликнул Згерский, ударив себя в грудь. - Я?.. Неужели вы потому это говорите, что я считал своим долгом сообщать вам о всех доходивших до меня слухах? Но вы должны признать, ваше сиятельство, что я всегда был точен и никогда не запятнал себя ложью!
- Да, да, я вас не упрекаю. В общем, этот случай не повлияет на наши отношения. Напротив, вы будете получать теперь восемьсот рублей жалованья.
- Так вы не сердитесь на меня, ваше сиятельство! - патетически воскликнул пан Згерский. - Так вы не потеряли ко мне уважения?
- А я никогда его не имел, - буркнул под нос себе Сольский, так чтобы Згерский его не услышал.
И тот, конечно, не услышал. С совершенной легкостью и непринужденностью он завел разговор о сахароварении, а через несколько минут весьма сердечно простился и ушел.
Тем временем слуги надели ливреи и зажгли свет в гостиных; из буфета были извлечены фарфор и серебро, в кухне запылал огонь. В девятом часу к парадному подъезду подкатила карета, и через минуту в кабинет к Сольскому вошла его сестра Ада.
Темное платье подчеркивало бледность ее лица; но вся ее маленькая фигурка выражала энергию, а косо посаженные глаза сверкали.
Сольский встал из-за письменного стола и нежно поцеловал сестру.
- Как поживаешь? - спросил он непривычно мягким голосом.
Ада была так изумлена, что отступила на шаг и, пытаясь снова занять оборонительную позицию, спросила:
- Ты получил письмо, которое я отправила тебе в конце августа?
Сольский смотрел на нее и улыбался.
- Ты хочешь сказать, знаю ли я, что ты обручилась с Норским? Да, знаю, и не только из твоего письма.
- Как ты к этому относишься?
- Молю бога, чтобы ниспослал вам свое благословение; а со своей стороны советую тебе перед венчанием заключить брачный контракт. Даже предлагаю свои услуги в этом деле, если ты не возражаешь.
Ада упала к ногам брата и, обняв его колени, начала целовать их, плача и шепча:
- Брат мой единственный, ты мне заменил отца, ты мне заменил мать! Ах, как я люблю тебя!
Сольский поднял сестру, усадил на диван, вытер ей слезы и, прижимая ее к своей груди, сказал:
- Неужели ты могла подумать, что я способен помешать твоему счастью?
- И это говоришь ты, Стефек, ты? Значит, он может просить у тебя моей руки?
- Ну конечно. Ведь я твой опекун.
Ада хотела снова броситься к ногам брата, но он не позволил. Снял с нее шляпу и пальто, стал успокаивать, так что она совсем развеселилась.
- Боже! - говорила она. - Как давно я не смеялась!
К чаю в кабинет Ады приковылял Дембицкий. Когда слуги ушли и они остались втроем, Стефан с нескрываемым волнением спросил:
- Что же, пан Дембицкий, с панной Магдаленой?
- Да ничего особенного, хочет принять постриг. Отец дал свое согласие, сегодня они писали какие-то прошения...
У Сольского потемнело лицо.
- Вы, пан Дембицкий, всегда невозмутимы, - вмешалась в разговор Ада.
Дембицкий устремил на Сольских кроткий взор.
- А почему я должен говорить иначе? - спросил он. - Ведь и она имеет право если не на счастье, то по крайней мере на покой.
После минутного молчания он прибавил:
- Больные, калеки, животные, даже преступники находят приют и соответствующие условия жизни. С какой же стати отказывать в этих правах душе на редкость благородной?
- То есть как это? - вспыхнул Сольский. - Неужели вы полагаете, что монашеское одеяние...
- Даст ей возможность опекать сирот, ухаживать за больными и помогать несчастным без риска быть обиженной и оклеветанной, - ответил Дембицкий. Она всегда чувствовала влечение к этому, и сейчас перед, ней открылось широкое поле.
Сольский пожал плечами и забарабанил пальцами по столу.
- Так, так... - заговорил он наконец. - А знаешь, Ада, кого я встретил в Вене? Людвика Круковского и его сестру. Редкостная пара чудаков! Они, оказывается, жили в Иксинове, были знакомы с Бжескими, а Людвик даже ухаживал за панной Магдаленой, но получил отказ. И все-таки ты даже не представляешь себе, с каким уважением отзываются они о всей семье Бжеских и особенно о панне Магдалене. Действительно, в этой девушке есть что-то неземное. А ведь самые подлые сплетни касались именно ее пребывания в Иксинове. Говорили, что она завела роман с каким-то старым майором, который якобы завешал ей свое имущество...
- Этот майор сейчас в Варшаве, - перебил его Дембицкий.
- И, что хуже всего, наговорили, будто из-за панны Магдалены застрелился какой-то почтовый чиновник. И все это - мерзкая ложь! - ударил Сольский кулаком по столу. - Чиновник действительно застрелился, но не из-за панны Магдалены, а из-за другой барышни, которая бесстыдно свалила на нее свою вину. Круковский рассказал мне эту историю со всеми подробностями.
- До тебя эта сплетня дошла в Варшаве? - спросила Ада.
- Конечно. Я поэтому и уехал за границу.
- Что же ты у меня не спросил?
- Ах, почем я знаю! Я тогда едва не помешался. Правда, пан Дембицкий пытался меня образумить, объяснял, как относилась к нам панна Магдалена. Я уже начал успокаиваться, когда до меня дошла эта сплетня о почтовом чиновнике и о завещании майора. И подумать только, что я вместе с этой безыменной сворой мерзавцев толкал ее на этот шаг...
Сольский в волнении сорвался с места и стал расхаживать по комнате.
- Это ребяческое решение, - говорил он, - запереть себя в монастыре! Живя в миру, она могла бы сделать гораздо больше добра. Ваш долг, пан Дембицкий, объяснить ей это. В распоряжении панны Магдалены будут такие же приюты, больницы, все, что хотите, но она будет пользоваться гораздо большим влиянием. Это... это дезертирство, - воскликнул он изменившимся голосом, это предательство по отношению к обществу! В мире слишком много женщин, которые думают о развлечениях, нарядах и флирте, а таких, как она, не хватает, и поэтому очень жаль, что...
- Стефан прав, - вставила Ада, бросив на старика суровый взгляд.
- Я делал все, что мог, - ответил Дембицкий, - приводил различные доводы, но... Аргументы способны воздействовать на спокойный рассудок, но они не могут излечить раненое чувство.
- Так скажите ей, что, погребая себя заживо в этой могиле, она изменяет... нет, не то слово... она обкрадывает человечество! Если она так набожна, - запальчиво продолжал Сольский, - пусть вспомнит притчу о зарытых талантах! Бог не затем одаряет людей большими достоинствами, чтобы они бежали в пустыню. Это хуже ненависти - это гордыня, презрение к человечеству!
![Огюст де Лиль-Адан - Будущая Ева [Ева будущего]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)