Редьярд Киплинг - Сказки старой Англии (сборник)
«Отец! Отец! Мне приснилась измена!» – крикнул он и что-то невнятно забормотал.
«Никакой измены нет, – сказал Фулк. – Иди спать». Юноша повернулся и послушно побрел к выходу. Джихан взял его за руку и свел, все еще полусонного и спотыкающегося, вниз по лестнице.
«Это твой единственный сын! – воскликнул Де Акила. – Зачем ты взял мальчика с собой?»
«Он мой наследник. Я боялся его оставить на попечение брата», – отвечал Фулк, и на этот раз он, кажется, смутился. Де Акила ничего не сказал. Он присел и задумался, держа перед собой кубок с вином.
«Позволь моему мальчику уплыть в Нормандию, – проговорил Фулк, тронув его колено. – И делай со мной, что хочешь. Повесь меня завтра же, приколов письмо Роберту к моей груди, но отпусти мальчишку».
«Погоди, – отвечал Де Акила. – Я сейчас думаю не о тебе – об Англии».
Мы ждали, что решит сеньор Пэвенси. Миг пробегал за мигом; пот капля за каплей стекал по лбу Фулка.
Наконец Де Акила сказал:
«Я слишком стар, чтобы судить людей или доверять им. И я не зарюсь на твои земли, как ты зарился на мои. Лучше ты или хуже других негодяев – пусть в этом разбирается король. Итак, возвращайся обратно к королю, Фулк!»
«И ты не расскажешь ему о том, что произошло?»
«Зачем? Ведь твой сын останется здесь. Если король снова велит мне бросить Пэвенси, который я обязан охранять от врагов Англии, если король пошлет против меня своих солдат, как против изменника, или я услышу, что король в своей постели замышляет что-то против меня и моих людей, – твой сын будет повешен на перекладине вот этого окна, Фулк».
– Но при чем тут его сын? – ужаснулась Уна.
– Мы не могли повесить самого Фулка. Он был нужен как орудие нашего примирения с королем. Ради своего сына он бы продал пол-Англии. Уж в этом-то мы были уверены.
– Но ведь это ужасно – то, что вы сказали!
– Конечно. Поэтому Фулка это вполне устроило.
– Что устроило? Что вы хотите повесить его сына?
– Нет, конечно. То, что Де Акила показал ему, как он может спасти жизнь мальчика, а заодно – свои земли и свою честь.
«Я все сделаю, – сказал он. – Клянусь, все сделаю. Я расскажу королю, что ты не предатель, а самый лучший, самый совершенный и доблестный рыцарь среди нас. Ни один волос не упадет с твоей головы!»
«Да, – задумчиво промолвил Де Акила, рассматривая опивки в своем бокале, – если бы у меня был единственный сын, я тоже, наверное, думал бы только о том, как его спасти… И все же напоследок хочу дать тебе один совет. Служи одному господину, а не двум, Фулк».
«Почему же? Разве нельзя вести честную торговлю между двумя сторонами в столь смутное время?»
«Служи Роберту или королю – Нормандии или Англии, – повторил Де Акила. – Неважно кому, но сделай выбор раз и навсегда».
«В таком случае, я выбираю короля, – решился Фулк. – Ибо ему, как я вижу, служат усердней. Поклясться?»
«Не надо, – молвил Де Акила, кладя ладонь на исписанные монахом листы. – Это будет входить в наказание бедняги Гилберта – размножить твое безгрешное жизнеописание в десяти, двадцати, может быть, ста копиях. Как ты думаешь, сколько коров и быков даст мне епископ Турский за эту быль? Или твой брат? Или аббатство Блуа? Менестрели сделают из него песню, которую станут распевать твои саксонские вилланы, идя за плугом, и воины, проезжая через твои нормандские городки. Отсюда до самого Рима люди будут смеяться над твоим рассказом и над тем, как Фулк поведал его, болтаясь размокшей куклой в холодном колодце. Такова будет твоя кара, если когда-нибудь я замечу, что ты ведешь двойную игру со своим королем. Покуда эти пергаменты останутся у меня вместе с твоим сыном. Его я отдам тебе, когда ты примиришь меня с королем. Но пергаменты – никогда!»
Фулк простонал, спрятав лицо в ладони.
«Да, глубоко язвит перо, клянусь святыми мощами! – воскликнул Де Акила. – Никаким мечом я не извлек бы из тебя такого горького стона».
«Но пока я не прогневлю тебя, мой рассказ останется тайной?»
«До тех пор останется. Доволен ли ты, Фулк?»
«Что же мне еще остается?» – ответил Фулк и внезапно разрыдался, как дитя, уронив голову на колени.
– Бедняга Фулк! – воскликнула Уна.
– Мне тоже стало жаль его, – подтвердил сэр Ричард.
«После кнута – пряник», – сказал Де Акила и, вытащив из сундучка три слитка золота, кинул их на колени Фулку.
«Если бы я знал, – сглотнув слюну, пробормотал Фулк, – я бы никогда не стал умышлять против Пэвенси. Лишь недостаток этого желтого товара толкнул меня на скользкий путь».
Уже рассветало; из Большого Холла донеслись голоса слуг. Мы отослали доспехи Фулка вниз, велев их хорошенько почистить, и когда в полдень барон отъезжал из замка под королевским знаменем, выглядел он великолепно. Прежде чем тронуть коня, он огладил свою длинную бороду и, подозвав к стремени сына, поцеловал его на прощанье. Де Акила проводил его до Новой Мельницы. Казалось, что прошедшая ночь была сном.
– Но выполнил ли он свое обещание? – спросил Дан. – Убедил ли короля, что вы не изменник?
– Судя по тому, что Генрих больше не посылал за Де Акилой и не выказывал неудовольствия, что тот не явился по его зову, – да. Не знаю, как Фулк этого добился, но он выполнил, что обещал.
– И вы не сделали ничего плохого его сыну?
– Мальчишке-то? Он оказался сущим чертенком. Бедокурил, как только мог: устраивал собачьи драки в Холле, поджигал солому на полу, чтобы «выкурить блох», распевал непристойные песни, которым выучился у солдат, – бедный дурень! Даже грозил кинжалом Джихану, за что тот спустил его с лестницы, а еще топтал посевы на своем коне и пугал овец. Но получив хорошую выволочку, немного приутих, стал называть нас «дядюшками» и всюду следовал за нами, как молодая борзая. Когда в конце лета за ним приехал отец, он отказался покинуть Пэвенси из-за предстоящей охоты на выдр, а потом еще остался травить с нами лисиц. На прощание я подарил ему коготь выпи, приносящий удачу в стрельбе из лука. Ей-ей, это был настоящий чертенок!
– А что случилось с Гилбертом?
– Ничего плохого. Де Акила заявил, что ему нужнее человек ученый, разбирающийся в счетных книгах, – пусть даже и прохвост, – чем честный олух, которого надо учить всему с азов. Больше того, мне кажется, что после той ночи Гилберт стал служить Де Акиле и за страх, и за совесть. Он отказался покинуть нас, даже когда Вивиан, секретарь короля, предложил ему вожделенную должность ключаря в Баттлском аббатстве. Хитрый был монах, но не трус, это точно.
– А Роберт Нормандский так и не высадился в Пэвенси? – продолжал допытываться Дан.
– Мы надежно охраняли побережье, пока Генрих воевал с баронами. Года через три-четыре, добившись мира в Англии, он переправился с войсками в Нормандию и задал такую хорошую работенку Роберту возле Теншбрэ, что это окончательно излечило герцога от излишней задиристости. Часть армии Генриха отплывала на эту войну из Пэвенси. Среди них был и Фулк. Мы вновь встретились с ним за чашей вина на Башне, все четверо. Прав был Де Акила: никогда не следует поспешно судить людей. Фулк был весел – неизменно весел, хотя бы и с крючком в горле.
– О чем же вы говорили? – спросила Уна.
– О прошлом, девочка. О чем еще говорить старикам?
…Колокольчик, зовущий к ужину, прозвенел над лугом. Дан лежал на дне «Золотой Лани», возле носа, Уна сидела ближе к корме с открытой на коленях книгой стихов. Она читала вслух «Сон невольника»:
И снова сквозь тени и мороки сна
Он родину видел свою.
– Ты уже это стихотворение читаешь? – удивился Дан. – Я, видно, малость задремал и пропустил, с чего там началось…
На средней скамье лодки, рядом с панамкой Уны, лежали три листа – ясеневый, дубовый и листок терна: наверное, они упали с наклонившихся над водой веток; и ручей журчал и смеялся, точно увидел что-то смешное.
Руны на мече Виланда
Я выкован,
Чтобы владельца предать
В первом бою.
Я послан,
Чтобы сокровище взять
В дальнем краю.
Сокровище это
На берег всплывет
Из бездны вод,
Как рыба, блеснет
И канет обратно
В бездну вод.
Оно принесет
Не власть и не меч —
Великую Вещь.
Король возжелает
Его захватить
И во зло обратить.
Сокровище снова
На миг всплывет
Из бездны вод,
Как рыба, блеснет
И канет обратно
В бездну вод.
Ценой его станет
Не власть и не меч —
Великая Вещь.
Центурион Тридцатого легиона
Перевод Г. Кружкова
* * *Городу, роду и племени
Жизнь отмеряет века,
Для бесконечного Времени
Век у них, что у цветка.
Но раскрывается снова
Цвет, лишь сойдут холода:
Так на руинах, из праха земного,
Вновь растут города.
У распустившейся лилии
Воспоминаний нет,
Что за ветра сгубили
Лилии прежних лет.
Радостно и уверенно
В мире цветет она,
Знать не зная, что ей отмерена
Лишь неделя одна.
Так милосердное Время
Жалует нам с тобой
Не знаний тяжкое бремя,
А только порыв слепой.
И мы, не веря в забвение,
Твердим и в краю теней,
Что наши деянья и наши творения
В мире всего прочней.
В тот раз Дан что-то не доучил по-латыни, и его не пустили гулять, поэтому Уна отправилась в Дальнюю Рощу одна. На западной опушке этой рощи в дупле древнего бука хранилась большая катапульта Дана со свинцовыми зарядами, которую смастерил для него старик Хобден. Они называли это место Волатеррами – в честь крепости, упоминаемой в «Песнях Древнего Рима»:
