Дан Маркович - Ант
Однажды собака загнала его на дерево. Я долго учил его слезать и радовался, что он освоил высоту, спасение для кошек. С детьми хуже, он ко всем шел, лез на руки, и мне было страшно, потому что звери вокруг нас то и дело исчезали, их находили мертвыми, замученными. Все распадалось, писать об этом печально и противно.
Потом у него появились друзья и враги, и это правильно, ведь ему уже было больше года, почти взрослый кот. Я возвращался, он встречал меня на улице или на балконе, потом мы ели, играли, проводили вместе время и ложились спать. Он засыпал у меня на груди, наполовину под одеялом, а ночью перебирался в ноги. Где-то в середине ночи я слышал осторожное движение, мягкий прыжок ... Он прыгает на подоконник, в форточку, на балкон, уходит гулять. Ночью я не беспокоился, темно и он всегда сможет убежать и спастись. Днем боялся, но все равно не запирал, как я мог сделать ему то, что всю жизнь ненавидел - лишить независимости, возможности выбирать по своему разумению...
Так мы жили зиму, весну, лето, это было счастливое время.
А осенью он погиб. Его разорвала собака.
4.
Я видел как это произошло. Обычно собаки гоняли его до ближайшего дерева или подвального окошка. Преследовали, но не старались схватить, не знали, что делать дальше. И он благополучно спасался. Это собака была особая. Свинячья морда. Из бойцовых, новорусское приобретение. Обычно их ценят и холят, а этот оказался выброшен, один, и, в отличие от дворняжек, туп и зол. Голоден и от рождения нацелен на смерть и кровь.
Он накинулся на котенка, загнал его в куст и пытался достать своей зубастой рожей. Шурик в страхе тонко и пронзительно кричал. Я метнулся к двери - нет, не успею! Высунулся из окна, закричал, хлопал громко в ладони, резкий звук обычно отпугивает собак, но не тут то было!.. Я выскочил на балкон, перевалился на козырек, оттуда до земли метра два с небольшим, для здоровых ног чепуха, а для моих конец. Прыгнул, вернее, упал на бок, инстинктивно поджав ноги. Резкая боль в груди помогла забыть ноги. Вскочил, побежал туда, где видел их. Поздно. Пес отскочил в сторону, но Шурик уже был разорван пополам. Я хотел догнать эту скотину, но, конечно, не сумел.
Похоронил остатки, пришел домой. Я метался по дому, от окна к окну, крики Шурика и его боль стали сильней моей боли. Я не мог вздохнуть.
Схватил шарф и перевязал грудь, стянул изо всех сил. Ног я не чувствовал, но они подчинялись мне. Со страху затаились?.. "Смотрите, сволочи, - я сказал им, - я устал от вас, возьму и отрежу, обойдусь, все равно буду жить!.." От полного отчаяния меня спасала холодная злоба мерзавцу не жить. Это не зверь, а настоящий человек! Я задушу его, поймаю и придушу.
Но шли дни, пес исчез. В моей жизни образовалась пустота, яма, мне теперь незачем было спешить домой. Никто не ждал меня, не приносил пробочку, требуя поиграть. Не залезал под обеяло ночью, не дышал в ухо, не лизал щеку. Я погибал от тоски, от мутного марева, слепой ярости, полного отчаяния. Все напоминало о нем. Пройти из передней в свой угол - нырнуть в глубину: я не мог смотреть туда, где стоял его стул, любимый, валялись на полу игрушки, резиновый крокодил, меховая мышка, лохматая, с плешинами от его когтей... Я потерял равновесие и катился, катился.
Звериная устойчивость изменила мне.
Как можно было так привязаться... - я говорил себе, но ничего поделать не мог. Жизнь стала пустой.
Конец.
1.
Меня ударили еще раз, и очень сильно, наверное, смертельно. Но во всякой правде, даже последней, много лжи - я жил, даже кое-что писал, переводил, чтобы выжить, смотрел на небо и землю, ощущая их единственность... я многое еще мог и делал. Жизнь всегда была для меня освоением пространства, как для крысы, муравья и любого другого живого существа. Находясь внутри себя, я смотрел на свет, как из темницы, тюрьмы... но и крепости тоже: через бойницы глаз смотрел и смотрел, не мог оторваться. Моя привязанность к жизни ужасала меня. При этом я не любил почти все человеческое в себе, и больше уважал бы , будь я любым животным, без предвидения и предчувствий, превращающих меня в половую тряпку. Без хитроумничанья и других затей, без глубокого и непреодолимого пристрастия к словоблудию, речи, языку... Нет, были люди, которых я уважал и любил - и живые и мертвые уже, одни дрались за справедливость, другие писали книги, спасали зверей и людей. Я все это знал, но отделял их от общей массы. Они казались мне отдельной расой или видом, который в сущности обречен, потому что царящий вокруг нас хаос призван не сохранять, а истреблять и растаскивать по частям живое... как Сатурн, пожирающий своих детей, которых случайно зачал. Мой враг Случай.. Не культурная, интеллигентная Судьба, которая вежливо, опустив глазки, в дверь стучится, а зверюга, людоед, разбойник, он не ведет с тобой бесед, опустив дуло, как честный мститель, а хватает и рвет на части, сжирает без промедления, так что и вздохнуть не успеешь. Судьба - чиновница и предписание, Случай - набег злодея. Он доконает и меня, как только усмотрит и доберется. Я ничем не отличаюсь от остальных, и до меня вот-вот дотянется...
Нет, я не такой! Я победил Боль, без этого не выжил бы - сошел бы с ума, спился, упал и не поднялся, валялся бы в грязи и говне, никогда не выучился бы, не читал бы книг, не знал бы отличных людей и зверей, не верил бы никому, ничего бы не ждал - жил бы БЕЗ СВЕТА. Я не жил без света - только без кожи. Упрямо торчал, упираясь в землю двумя тонкими голыми отростками. Ненавидел их... и любил, жалел... ноги, да, ноги, как отдельных от меня существ, живых и несчастных, жалких, заброшенных на эту помойку впридачу со мной, полуживым муравьем.
2.
Так получилось, что внутри нашего вида, людей, в попытке выжить возникло несколько типов существ, из них два самых обреченных. О них когда-то гениально догадался английский фантаст, назвав МОРЛОКАМИ и ЭЛОЯМИ.
Первые это подвальные существа, потерявшие разум, достоинство и, главное, Сочувствие ко всему живому. Пожирающие своих мыслящих собратьев, свою надежду, разрушающие свое жилье, собственную жизнь и природу, настойчиво убивающие зверей и друг друга, часто делающие это неосмысленно, случайно или походя, торопясь по своим делишкам, а это еще страшней... И другие - ЭЛОИ: слабые, колеблющиеся в делах своих, постоянно рассуждающиеся и торгующиеся с истиной и обстоятельствами, пытающиеся задобрить Случай и при этом остаться не такими уж обосранными, как обычно получается. Испытывающие ночные страхи перед тенями, предками, потомками, детками... постоянно ждущие, что за ними придут ТЕ, поднимутся, с воем и скрежетом зубовным ворвутся, схватят, разорвут на части или сожрут живьем.
При всем этом общество, в котором я жил, оставалось лучшим из всех возможных в наше время. Сколько я ни читал, ни слышал, ни смотрел вокруг, на другие страны, везде было скучней, противней, холодней, мерзей, хотя богаче и сытней жить. Здесь же, к счастью, между двумя уже созревшими видами или племенами осталась масса разного народа, теплого, сердечного, умного, с юморком воспринимающего собственную кончину и прозябание. Я давно понял, это мой народ. Национальности, расы и религии не в счет, и не важно, сожрет он меня или признает, разница невелика. Но порой ненавижу, ненавижу всех, да. И себя особенно, за убожество и постоянное поражение перед МЕРЗОСТЬЮ, cлучай это или бог, все равно.
Если он существует как лицо, то не иначе как охранник в публичном доме, подонок, втихомолку хихикающий за ширмой ... урка, извращенец, подглядывающий в замочную скважину.
3.
Понемногу я возвращался к самым неотложным делам. Ничто не забылось стало фоном, средой, тупой болью растворилось в воздухе, ушло в туман, стелется над рекой на рассвете, хватает щупальцами через оконные щели... Я не забыл Шурика, жил с тяжестью в груди, все хуже понимая, зачем существую. Борьба теряла смысл, впервые с детских лет - теряла.
Раньше я не задумывался, утром вставай, вечером падай... Догоняя поезд, я бежал несколько километров, немыслимое дело при таких щупальцах, которыми наделен. Я не сдавался, во мне был большой запас животной силы, теперь он истощался. Впервые я хотел бы верить во что-то особое - там, "за ширмой", как я это называл шутя, ведь ни грамма веры, - но нет, нам достались только камни и муравьиные ходы.
Шло время, и я возвращал себе силы - через ярость. Пока жив этот подонок, зверюга, я тоже буду дышать и карабкаться! Пока не припру его к стенке, чтобы ударить... В то же время я понимал, что передо мной только зверь, измученный людьми, и с его точки зрения ничего особенного. Но это головой, а я не жил ею. Слова писать любил, но никакой головной доблести, которой кичатся люди перед зверями, не признавал. Я такое же, как все они, существо, меня через время тащит жажда выжить, сопротивляться растаскивающему жизнь хаосу. Когда рядом талдычат, вздыхая - "Бог, судьба...", я сжимаю кулаки. Да пошли вы со своим блядским бессилием! Но что сделалось со мной, что произошло, как проходит время, зачем?.. Разве не смешной розыгрыш, то, что со мной случилось с самого начала?.. А ведь я не искал счастья или особой судьбы - только справедливости и какого-то разумного порядка во всем, и не было этого нигде.
