Болеслав Прус - Сиротская доля
Около часу ночи, вконец измученный бессмысленной беготней, Ясь упал на ступеньки какого-то дома. Он щелкал зубами от холода, и голова у него пылала. Приступ головокружения и странная тяжесть во всем теле привели его на некоторое время в полное оцепенение, что-то среднее между сном и обмороком.
Очнувшись, Ясь с удивлением почувствовал, что страдания его прекратились. Только язык у него пересох и сильно запеклись губы, но при этом он ощущал какой-то благостный покой и необычайную свободу воображения. Временами он забывал, где находится, и думал, что все еще живет в доме у матери: вот снова, как бывало, стучит машина и лампа светит, как прежде.
Это не лампа, а уличный фонарь; это не стук машины, а громкое журчанье воды, стекающей в канаву!
Ясь протер глаза: он с улыбкой смотрел, как падает дождь, как стремительно мчатся потоки воды, потом снова начал бредить. Ему мерещился шум мельницы и припомнилось, что в саду в одном из кустов у него припрятана удочка.
- Пойду на пруд, удить рыбу... - сказал он.
Это дождь шумит, а не мельница, - говорило мальчику сознание. Но горячка брала верх над свидетельством сознания. Вот и сад: как тут хорошо пахнет!.. Все деревья в цвету, а дорожки посыпаны сухим гравием. Солнце так жжет, что Ясь обливается потом и приходится жмурить глаза от ослепительно яркого блеска.
Открыв глаза, Ясь увидел газовый фонарь и почувствовал, что неровный, мерцающий свет фонаря раздражает его. Мальчику казалось, будто он отступает перед ним и прячется в погребе, где хозяйка хранит молоко в крынках. В этом погребе были Антося, Маня, Казя и Юзек. Ясь так обрадовался, что даже в ладоши захлопал, но тут же заметил, что дети не смотрят на него.
- Ну, не прикидывайтесь!.. Не упрямьтесь! - крикнул он. - Лучше дайте мне немножко молока, потому что я ужасно устал!..
Но дети не услышали его и убежали из погреба, а он за ними. Их равнодушие так обидело Яся, что он решил пожаловаться матери, и стал звать ее:
- Мама! Мама!
Но мать тоже убегала и пряталась от него, и ему никак не удавалось ее найти. Погоня эта доводила его почти до безумия; он протянул руки и кинулся вперед.
Наконец к нему вернулось сознание, он сообразил, что сидит на улице, а дождь немного утих. Он вспоминал свои видения, но не мог понять, что это значит, и тот ли самый он Ясь, который когда-то бегал по саду и лугам, удрал от Дурского и попал к Антеку, обокравшему его... Он чувствовал, что с ним произошло нечто необычайное и ему угрожает какая-то большая опасность. Вдруг ему пришло на ум слово: смерть...
Смерть среди ночи, в пустынном городе, под хмурым небом, в грязи, когда рядом нет никого, с кем ты мог бы проститься или хотя бы обменяться последним взглядом, - как же это страшно!.. Столько людей вокруг, и ни один из них даже не подумает, что в нескольких шагах от него умирает несчастный ребенок!..
Яся охватило отчаяние; еще мгновение - и он бросился бы стучать в двери, кричать: "Сжальтесь!.." Но минута возбуждения прошла, и Ясь двинулся в путь, проникновенно повторяя вслух:
- Кто доверится господу своему...
Он уже утратил ощущение реальности бытия. Мысли его обратились к богу и к матери, а немеющие ноги несли куда-то... Куда?.. Вероятно, в ту темную сторону, из которой никто не возвращается.
Не зная, как и зачем, он очутился в Иерусалимских Аллеях и пошел по дороге, ведущей к Висле.
Казалось, само небо проливает слезы над этим крошечным существом, которое, как умело, доверило творцу душу, полную скорби и невыразимой тревоги.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XII
Друг
Пан Анзельм приехал в Варшаву под Новый год. Он нанял комнату в Польской гостинице и, не теряя ни минуты, отправился туда, где, по указаниям Яся, проживал его опекун.
- Здесь живет пан Кароль? - подойдя к воротам, спросил шляхтич у дворника.
- Здесь, на втором этаже, только его, должно быть, нету дома, он недавно вышел.
Шляхтич потянулся за кошельком, и сторож снял шапку.
- Ты не знаешь, друг мой, - продолжал шляхтич, - живет ли у пана Кароля маленький мальчик Ясь?..
- Ага! Тот самый, у которого летом мать с голоду померла?.. Был он здесь, был, но теперь он у портного, у Дурского, а сюда даже никогда не приходит.
Услышав про смерть от голода, пан Анзельм содрогнулся. Потом дал сторожу два злотых, узнал адрес портного и сердито приказал извозчику везти себя в район Старого Мяста.
В магазине мужского платья он застал только вельможную пани Дурскую. Когда он спросил у нее про Яся, толстая дама, ломая руки, вскричала:
- Ах, мой любезный пан! Такой случай... Представьте себе, мерзавец Ендрек, вон он, за шкафом прячется, обокрал нас, а мой старик возьми да обвини Яся! И, представьте, бедный мальчик убежал!.. А я так его любила! Уверяю вас, я прямо-таки без ума от него была...
- Ладно, ладно, - прервал ее шляхтич, багровея, - но где же он теперь?..
- Вот то-то и оно, что мы не знаем, дорогой пан! - простонала перепуганная пани Дурская. - Откуда мне знать? Может быть, убил себя, а может, застрелился?!
- А, к чертям собачьим! - крикнул разгневанный шляхтич, топнув ногой. Вот вы как опекаете сирот в Варшаве!
- Ах, добрый пан!.. Ах, благородный пан!.. - причитала бедная пани Дурская, с тревогой поглядывая на суковатую трость посетителя. - Ах, ведь это же мой... так сказать, муж виноват, а не я, несчастная... Ведь я и родом-то из другого сословия, дорогой пан, и могла бы выйти за чиновника...
- Где же ваш муж? - рявкнул шляхтич, стукнув тростью об пол.
- Ах!.. Да он побежал искать Яся и того бездельника Паневку... Ендрек! А ну, сбегай-ка за круж... за хозяином, хотела я сказать...
Негодяй, не мешкая, кинулся к двери и минуту спустя привел мастера, который весьма неуверенно переставлял ноги; лицо у него было необычайно бледное, а нос, как обычно, малинового цвета.
- Где Ясь? - коротко спросил пан Анзельм.
Дурский взглянул на свою перепуганную жену, ноги у него задрожали еще сильнее, и он смиренно ответил:
- Убежал, сударь, хоть я его любил, как родного сына... Теперь ищу его, сударь, целые дни ищу, да вот... в пивной, здесь напротив, встретились мне три купца из Петербурга и, стало быть...
- Отплачу же я вам, почтенные опекуны! - прошипел пан Анзельм и выбежал из магазина, хлопнув дверью.
- Я опоздал!.. Бог, видно, пренебрег моей жертвой! - шептал шляхтич, спеша в ратушу.
Когда он пришел туда и потребовал, чтобы ему помогли разыскать Яся, один из чиновников заявил:
- Мальчика этого уже ищут. Вчера здесь был некий Паневка и оставил подробное описание личности: лицо круглое, волосы светлые... пальто черное, шапка с козырьком... Никаких особых примет не имеется.
- Меня интересуют не особые приметы, а мальчик!.. - возразил шляхтич и, обещав наградить того, кто найдет Яся, пошел дальше, бормоча: - Интересно, кто этот Паневка. Вероятно, из низшего сословия, но честный человек.
Пан Анзельм обошел все костелы, прося, чтобы с амвона огласили об исчезновении мальчика по имени Ясь, в черном пальто и в шапке с козырьком. Ксендзы с охотой соглашались удовлетворить его просьбу, добавляя от себя, что к ним уже обращался с тем же какой-то невысокий человек с большой головой.
"Сметливый парень, должно быть!" - подумал пан Анзельм о Паневке, не зная, что бедняга - тот самый, кто "не закройщик, а бог, только глуп, как сапог"...
Вернувшись в гостиницу, пан Анзельм кинулся на кровать в глубоком огорчении. Он почувствовал, как по ниточке сострадания прокралась в его сердце крепкая привязанность к сироте.
Второго января, часов в одиннадцать утра, пану Анзельму сообщили, что Яся обнаружили и привели в ратушу. Не прошло и нескольких минут, как шляхтич явился в канцелярию.
Здесь он застал какого-то рабочего, старую женщину, рассыльного и городового, которые толпились вокруг парнишки в черном пальто. Анзельм заглянул ему в глаза и остолбенел:
- Как тебя зовут? - спросил он у странного субъекта.
- Ясь, ваша милость... чтоб меня холера взяла! - ответил юнец с вишневым носом на покрытом синяками лице.
Шляхтич не знал, что и подумать. В тот момент к мальчишке подошел какой-то старый полицейский, зорко глянул ему в лицо, а затем, отогнув воротник пальто, прочитал на подкладке этикетку: "Каласантий Дурский в Варшаве" - и сказал:
- Ну, говори правду, ты обокрал того малыша?..
Пан Анзельм упал на стул, а мальчишка тем временем трещал без умолку:
- Я не обокрал... ей-богу! Он сам мне подарил этот лапсердак... чтоб мне сквозь землю провалиться!.. Он ведь служил у меня, пусть сам скажет... Я его кормил, как родного сына... Но вчера вечером, когда мы с Мартином подрались, так он, сукин сын, взял да и убежал. Чтоб мне не дожить, чтоб мне сгореть...
- Ну, а для чего ты себя именуешь Ясем, когда ты Антек? - продолжал допытываться полицейский.
- Ну да, Антек!.. Я и сказал - Антек!
- Что ты врешь, сволочь!.. Все слышали, как ты себя называл Ясем!..
- Эге!.. - удивленно заметил парень. - Коли так, я, должно быть, оговорился.
