Патрик Модиано - Вилла Грусть
Я изобразил на лице недоверчивую улыбку.
- Но...
- А вам ваша работа не надоела?
- Нет вроде, - сказал я, не совсем понимая, о какой работе он говорит.
- Конечно, в юности за все берешься со страстью, с энтузиазмом. - Меня поразило, как ласково он на меня поглядел при этих словах. - С энтузиазмом... - повторил он вполголоса.
Мы сидели за столиком, такие крошечные по сравнению с гигантским гаражом. Здесь, среди кадок с деревцами плюща, мы оказались в странном оазисе среди общего запустения: ожидающих починки автомобилей (у одного из них не хватало крыла) и ржавеющего автобуса. Свет прожекторов был тоже холодным, но не желтым, как в коридоре и на лестнице, по которой мы поднялись с Ивонной. Нет, скорее серебристо-голубым. Ледяной серебристо-голубой свет.
- Хотите мятной настойки с водой? Больше мне вас нечем угостить.
Из застекленной мастерской он принес два стакана, бутылку мятной и графин с водой. Мы чокнулись.
- Иногда, старина, я думаю: и дался же мне этот гараж. - В тот вечер ему явно хотелось излить кому-нибудь душу. - Великоват он для меня, - и он развел руки в стороны. - Сначала исчез Альбер... Потом моя жена... А теперь вот Ивонна...
- Но она же часто навещает вас, - возразил я.
- Редко. Она, видите ли, снимается в кино. Тоже мне, Мартина Кэрол.
- Но она станет второй Мартиной Кэрол, - убежденно сказал я.
- Да ну... Не говорите глупостей. Она слишком ленива.
Мятная с водой попала ему не в то горло, он поперхнулся. И закашлялся, да так, что побагровел. Еще, чего доброго, задохнется. Я хлопал его по спине до тех пор, пока кашель не прекратился. Он посмотрел на меня с признательностью.
- Довольно скулить, правда, дружок? - прохрипел он сдавленно, так что я не столько расслышал его слова, сколько угадал их. - Вы славный мальчик... И вежливый.
Кто-то хлопнул дверью. Далекий звук эхом отразился от стен. На том конце гаража, далеко-далеко от нас, захлопнулась дверь гостиной. Я увидел Ивонну, с рыжими распущенными волосами по пояс. От нас она выглядела совсем крошкой, лилипуткой. Собака доходила ей почти до плеча. Она казалась нам маленькой девочкой с огромным псом, до тех пор пока не подошла поближе, и я навсегда запомнил ее такой.
- А вот и она, - заметил дядюшка. - Не пересказывайте ей нашего разговора, ладно? Пусть это останется между нами.
- Ну разумеется.
Мы не отрываясь смотрели на приближавшуюся девушку. Пес бежал впереди, показывая ей дорогу.
- Какая она сейчас маленькая, - заметил я.
- Да, совсем маленькая, - отозвался дядя. - Ивонна - ребенок... Трудный ребенок.
Увидев нас, она помахала рукой. Закричала: "Виктор, Виктор!" - и мое выдуманное имя гулко отдавалось от стен огромного гаража. Наконец она села за стол между мной и дядей. Она немного запыхалась.
- Очень мило с твоей стороны, что ты решила составить нам компанию. Хочешь мятной настойки с водой? С холодной водой или со льдом?
Он снова наполнил наши стаканы. Ивонна улыбалась мне, и от ее улыбки у меня, как всегда, немного закружилась голова.
- О чем вы тут без меня говорили?
- Так, о жизни, - ответил дядюшка. - Он закурил сигарету, и я подумал, что он опять будет держать ее во рту до тех пор, пока она не обожжет ему губы. - Твой граф очень мил... и прекрасно воспитан.
- Это точно, - сказала Ивонна. - Виктор - отличный парень.
- Что-что? - переспросил дядя.
- Виктор - отличный парень.
- Нет, правда? - поочередно спрашивал я то Ивонну, то дядюшку. Я так глупо вел себя, что Ивонна в конце концов ущипнула меня за щеку и сказала:
- Ну конечно, отличный, - словно пыталась меня успокоить.
А дядюшка усердствовал и того пуще:
- Отличнейший, старина, отличнейший... Просто прекрасный!
- Раз так...
Я умолк, но до сих пор помню, что хотел сказать: "Раз так, то позвольте мне просить руки вашей племянницы". Я до сих пор считаю, что тогда для этого был самый подходящий момент, но... я так и не договорил...
Вконец охрипший дядюшка повторял:
- Отличнейший, отличнейший... отличный...
Дог, просунув нос между стеблей плюща, смотрел на нас. В ту ночь мы могли бы начать новую жизнь. И не расставаться до самой смерти. Мне было так хорошо сидеть с ними за столом в огромном гараже, которого, скорей всего, теперь уже давно не существует.
11
Со временем картины прошлого заволоклись туманом: то зеленоватым, то сиреневатым флером. Флером? Нет, скорее я вижу Ивонну и Мейнта сквозь заглушающую звуки завесу и не могу сорвать ее, чтобы услышать их голоса. Боюсь, что скоро перестану различать даже лица и, чтобы немного оживить их в памяти, я и...
Хотя Мейнт был на несколько лет старше Ивонны, они подружились давным-давно. Оба они скучали в своем захолустном городишке, оба мечтали. Это их сблизило. Они надеялись при первой же возможности уехать из этой "проклятой дыры" (по выражению Мейнта), где было весело только летом, в "сезон". И вот однажды Мейнт сошелся с бельгийским бароном-миллиардером, остановившимся в "Гранд-Отеле" в Ментоне. Барон влюбился в него без памяти, что для меня нисколько не удивительно, поскольку в юности Мейнт был недурен собой и обладал прекрасным чувством юмора. Под конец бельгиец уже не мог без него обходиться. Мейнт представил ему Ивонну как свою "сестренку".
Барон-то и вытащил их из "проклятой дыры", и они всегда рассказывали мне о нем с нежностью, почти как об отце. У него была большая вилла на мысе Ферра, и он постоянно снимал роскошный номер в отеле "Пале" в Биаррице и в "Бо-Риваж" в Женеве. При нем состоял целый штат прихлебателей и прихлебательниц, сопровождавших его повсюду.
Мейнт часто изображал мне его походку. Барон был под два метра ростом и ходил очень быстро, а при ходьбе сутулился. У него были некоторые причуды: летом он не выходил на солнце и целые дни просиживал в своем номере в "Пале" или в комнатах на вилле при закрытых ставнях, занавешенных окнах и вечернем освещении. При нем находилось безотлучно несколько молодых людей. От постоянного сидения взаперти с них сходил их великолепный загар.
У барона бывали частые перепады настроения. Он не терпел, чтобы ему противоречили. То становился резок, то очень ласков. Мейнту он говорил со вздохом: "В душе я - бельгийская королева Елизавета... Понимаете, несчастная, несчастнейшая королева Елизавета... Мне кажется, ты чувствуешь, как тяжело мне приходится!" От барона Мейнт узнал имена всех членов бельгийской королевской семьи и мог в одну минуту начертить их генеалогическое древо на уголке бумажной скатерти. Он многократно проделывал это, чтобы меня позабавить.
С того времени пошло и его увлечение королевой Астрид.
Барону тогда было за пятьдесят. Он много путешествовал и был знаком со многими интересными и утонченными людьми. Он часто навещал на мысе Ферра своего соседа и близкого друга английского писателя Сомерсета Моэма. Мейнт вспоминал, что однажды ужинал за одним столом с Сомерсетом Моэмом, даже не подозревая, что это он.
Другие, не столь знаменитые, но довольно-таки примечательные личности зачастили к барону, привлеченные роскошью его прихотливой жизни. Так собралась "компания", превратившая свое существование в вечный праздник. Каждый раз с виллы уезжало по пять-шесть открытых автомобилей. Ездили на танцы или на корриду.
Ивонна с Мейнтом были самыми молодыми из них. Ей едва исполнилось шестнадцать, ему - двадцать. Все их обожали. Но когда я просил показать мне фотографии тех лет, оба уверяли, что не сохранили их. И вообще рассказывали обо всем этом неохотно.
Барон умер при каких-то таинственных обстоятельствах. Либо покончил с собой. Либо погиб в автомобильной катастрофе. Мейнт снял квартиру с Женеве. Ивонна поселилась вместе с ним. Позднее она стала манекенщицей в миланском доме моделей, никаких других подробностей мне выяснить не удалось. Может быть, Мейнт между делом окончил медицинский? Он часто говорил, что у него в Женеве "медицинская практика", и я каждый раз хотел спросить: "В какой области?" Ивонна жила то в Риме, то в Милане, то в Швейцарии. Работала, что называется, "манекенщицей по контракту". Вот, кажется, последняя подробность. Но если я спрашивал, где именно она познакомилась с Мадейей: в Риме, в Милане или в "компании" барона - и каким образом он выбрал ее на роль в "Liebesbriefe auf dem Berg", она уклонялась от ответа.
Они с Мейнтом никогда не рассказывали ничего конкретного, лишь неопределенно намекали на что-то и противоречили друг другу.
Бельгийского барона, который вывез их из захолустья на Лазурный берег, я в конце концов вычислил. (Сами они упорно отказывались назвать его по имени. Стыдились? Или хотели замести следы?) Когда-нибудь я разыщу всех, кто составлял "компанию", и, может быть, кто-нибудь из них вспомнит Ивонну... Я съезжу в Женеву, в Милан. Может быть, я разыщу потерянные кусочки завещанной ими головоломки.
Я познакомился с ними тогда, когда они впервые за долгие годы приехали на лето в родной город и после длительного отсутствия - до сих пор они заезжали сюда редко и ненадолго - чувствовали себя здесь чужими. Ивонна призналась, что, скажи ей кто-нибудь в шестнадцать лет, что когда-нибудь она остановится в "Эрмитаже", словно в незнакомой гостинице неизвестного курортного города, - она бы не поверила. Я же всегда мечтал родиться в провинциальном городке и не понимал, как можно отречься от места, где прошло твое детство, от родных тебе улиц, площадей и домов, с которыми столько связано. От своей родины. Вернуться на родину и не испытать восторга! Я очень серьезно объяснял Ивонне, как тяжело мне самому дается жизнь изгнанника. Она меня не слушала, валялась себе на кровати в драном шелковом халате и курила сигареты "Мюратти": ей очень понравилось их название, необычное и таинственное. Мне же оно казалось скучнейшим, поскольку в нем слышалось что-то итальянское или египетское, как в моей выдуманной фамилии. Я напоминал ей о 201 шоссе, о церкви Святого Христофора, о дядином гараже. А как же кинотеатр "Блеск"? А как же улица Руаяль, на которой она в шестнадцать лет останавливалась у каждой витрины? А как же множество других мест, которых я не знаю, но зато знает и помнит она? Вокзал, например, или парк около казино. Она пожимала плечами. Нет. Никаких воспоминаний об этом городе у нее не сохранилось.
