Ирвин Шоу - Пестрая компания (сборник рассказов)
"Этого никогда не будет!-- все еще пребывая в густом тумане, твердил про себя Гарбрехт.-- Никогда! Это все старые песни... И во время войны нам об этом говорили. Американцы поссорятся с англичанами, англичане порвут с русскими... И вот с чем они теперь остались в своем Берлине: англичане, разговаривающие на кокни, этой тарабарщине; татары, пригнанные из Сибири; негры, доставленные с берегов Миссисипи... Такие люди, как Сидорф, стали жертвами собственной пропаганды,-- в конечном итоге уповали только на собственные надежды, прислушивались только к собственной лжи.
И он, Гарбрехт, на следующей неделе должен прогуливаться среди праздношатающихся американских военных полицейских с этим сложным, тикающим часовым механизмом под мышкой только ради больных галлюцинаций Сидорфа. Можно убедить любую другую нацию -- достаточно людям посмотреть на жалкие руины, оставшиеся от некогда красивых городов, на бесконечно тянущиеся к горизонту кладбища с крестами, на марширующие в сердце столицы вражеские войска, и они скажут: "Нет, все это ничего не дало". Но только не немцы. Геринг только что умер в Нюрнбергской тюрьме, а вот перед ним другой толстяк убийца, с такой же слащавой улыбкой, как у Геринга, потирая от удовольствия руки, кричит -- этот день никогда не забудут, потому что взорвана первая бомба!"
Гарбрехт, сидя на жестком деревянном стуле, чувствовал себя таким потерянным, таким безнадежным; наблюдал, как этот толстяк нервно, радостно дергается за своим стулом, слышал его грубоватый, добродушный голос:
-- В последний раз для этого нам понадобилось целых четырнадцать лет! Гарбрехт, поверьте мне, на сей раз мы затратим на все не более четырех! К пятидесятому году вы получите звание полковника, и неважно, сколько у вас рук, одна или две, и все такое прочее...
Гарбрехт хотел протестовать, сказать что-то убедительное -- такие слова, которые остановят этого кривляющегося, веселого, кровожадного, обманутого сумасшедшего,-- но из его сомкнутых губ не вырвалось ни единого звука. Возможно, позже, когда он останется один, он сможет что-то придумать, чтобы выбраться из этого готового вот-вот захлопнуться, вызывающего головокружение капкана. Но только не здесь, не в этой темной, с высоким потолком комнате, где беснуется жирный капитан, с разбитым зеркалом, с мрачным, неуместным здесь портретом мыслителя Ленина, висящим на треснувшей стене,-- жуткая, издевательская шутка Сидорфа.
-- Но вместе с этим,-- увлеченно продолжал Сидорф,-- вы продолжите свою обычную, постоянную работу. Господи помилуй! -- засмеялся он.-- Да вы станете самым богатым человеком в Берлине после того, как и те и другие выплатят вам все, что полагается! -- Голос у него вдруг изменился -- стал низким, заговорщическим.-- Вы знаете таких людей -- фамилии Клейбер и Макевски, работают в конторе Михайлова? -- Он сверлил его своими хитрыми глазами.
-- Мне кажется, нет,-- подумав несколько секунд, ответил Гарбрехт.
Конечно, он их знает. Оба значатся в платежной ведомости Михайлова и работают в Американской зоне, но какой смысл говорить об этом Сидорфу?
-- Неважно,-- засмеялся Сидорф после почти незаметной, слишком короткой паузы.-- Вы передадите их имена и вот этот адрес американскому майору.-Вытащил клочок бумаги из кармана и положил его на стол перед ним.-- Вы скажете майору, что они русские шпионы и их можно найти вот по этому адресу.-- Он постучал пальцем по бумаге.-- Это весьма ценный улов для майора,-- с явной иронией пояснил Сидорф,-- и он, конечно, щедро вознаградит вас за такую важную информацию. После этого у него непременно появится вполне объяснимое желание доверять вам более трудные задания.
-- Слушаюсь,-- отозвался Гарбрехт.
-- Вы уверены,-- Сидорф улыбался, продолжая сверлить его взглядом,-- в самом деле уверены, что не знаете этих людей?
В это мгновение Гарбрехт понял: Сидорф знает, что он ему лжет; но теперь уже поздно что-то предпринимать.
-- Нет, я их не знаю,-- твердо повторил он.
-- Могу поклясться... Ну да ладно,-- пожал плечами Сидорф,-- неважно.-Обогнул, с бумажкой в руке, стол, подошел к стулу, на котором сидел Гарбрехт.-- Когда-нибудь,-- он положил твердую руку ему на плечо,-- вы поймете, что и мне можно в полной мере доверять. Так что это вопрос...-- он засмеялся,-- вопрос дисциплины.-- И передал ему клочок бумаги с адресом.
Гарбрехт, отправив его в карман, встал со стула.
-- Я доверяю вам,-- покорно сказал он.-- А как же иначе...
Сидорф громко расхохотался.
-- Я люблю удачные ответы!-- закричал он.-- В самом деле люблю меткие ответы! -- И по-братски обнял Гарбрехта за плечи.-- Не забывайте, однако,-продолжал поучать он,-- мой первый и единственный урок, его нужно обязательно усвоить: главный принцип для наемного информатора -- говорить тому, кто ему платит, только то, что тому хочется слышать. Любая передаваемая информация должна точно согласовываться с давно им выработанными теориями. Тогда он оказывает вам доверие и считает вас все более ценным сотрудником. Однако,-- он снова засмеялся,-- не пытайтесь испробовать все это на мне. Я совершенно другой работодатель. Я вам не плачу... и поэтому рассчитываю, что вы всегда будете правдивы и откровенны со мной. Вы не забудете этих моих слов? --И, повернувшись к Гарбрехту, нагло, грубо уставился ему в глаза -- он уже не улыбался.
-- Да, герр,-- ответил Гарбрехт,-- я их никогда не забуду.
-- Вот и отлично! -- Сидорф подталкивал его к двери.-- А теперь идите вниз, к мисс Реннер. Она сделает все, что нужно.-- И мягко вытолкнул Гарбрехта за дверь, резко захлопнув ее за ним.
Гарбрехт постоял с минуту, глядя на дверь, потом медленно стал спускаться по лестнице вниз, к мисс Реннер.
Позже, по дороге к конторе Михайлова, он старался не думать о беседе, состоявшейся у него с Сидорфом, и об этом хитроумном смертоносном приспособлении, в данную минуту ожидающем его где-то на другом краю города.
Ему захотелось вдруг остановиться и, прислонив лоб к холодной, потрескавшейся каменной стене пустого, разграбленного дома, мимо которого он сейчас шел, заплакать -- и плакать, плакать на этом завывающем, обжигающем холодном ветру... После всего пережитого, после стольких смертей, увиденных собственными глазами, после операционной в госпитале на пивзаводе в Сталинграде человек имеет право на что-то рассчитывать -- на мир, покой, на безопасность. А вместо этого нб тебе -- вновь наседает на тебя дилемма, этот никому не нужный флирт со смертью на следующей неделе. Его жизнь и без того натыкается на каждый острый выступ каждого прожитого последнее время года; ее безжалостно вышвыривает на берег любой девятый вал, прокатывающийся по всей Германии. Даже немеющее оцепенение уже не помогало.
Шаркал подошвами, как в тумане, не разбирая, куда идет. Споткнулся о булыжник, кем-то бездумно вытолкнутый из тротуара; резко выбросил вперед руку, чтобы не потерять равновесия, но поздно -- со всего маху свалился в сточную канаву. Ударился головой о бетонную плиту, почувствовал на ладони теплую кровь, вытекающую из раны, нанесенной острым осколком разбитого камня.
С трудом сел, глядя на свою руку при тусклом свете. Кровь струилась из грязных, рваных ран, а в голове словно гремел набат... Так и сидел на тротуаре, опустив голову, ожидая, когда в ней снова все прояснится и он сможет встать на ноги.
"Нет, выхода нет,-- думал он, превозмогая головную боль,-- и никогда не будет. Глупо надеяться на это". Ему все же удалось медленно подняться, и он упрямо поплелся по намеченному маршруту -- к офису Михайлова.
Михайлов низко согнулся над своим столом, и при свете одной-единственной лампочки походил на отвратительную зеленую лягушку. Он даже не взглянул на Гарбрехта. "Говорить тому, кто платит, только то, что тому хочется слышать..." Гарбрехт сейчас почти физически слышал насмешливый, дружеский голос Сидорфа. Может, этот Сидорф знал, что говорил? Русские в самом деле настолько глупы, американцы слишком подозрительны... Вдруг Гарбрехт сообразил, что скажет Михайлову.
-- Ну?-- наконец произнес Михайлов, все еще упершись взглядом в крышку стола.-- Что-нибудь важное? Вам удалось разузнать что-нибудь об этом новом человеке, которого используют американцы?
На прошлой неделе Михайлов просил его разузнать все, что можно, о Добелмейере, но Гарбрехт решил про себя помалкивать о том, что ему известно об американце. Вымолвит хоть слово, хоть раз поскользнется, проговорится,-это вызовет серьезные подозрения у Михайлова, начнут допытываться, установят слежку... Заговорил громким, ровным голосом:
-- Да. Он представитель второго немецко-американского поколения. На гражданке был адвокатом в штате Милуоки. В самом начале войны попал под следствие, ибо, как утверждают, в тридцать девятом и сороковом годах вносил свои средства в дело вооружения Германии.
Гарбрехт видел -- Михайлов медленно поднимает голову, все внимательнее смотрит на него, глаза его загораются неподдельным интересом.
