Чадравалын Лодойдамба - Прозрачный Тамир
- Ладно, давай кольцо, а коров пригонишь завтра.
Улдзи достал фамильное кольцо - единственную драгоценность, передававшуюся по наследству из поколения в поколение, - и протянул его Пурэву. Пурэв подбросил несколько раз кольцо на ладони, одобрительно фыркнул и торопливо вышел из юрты.
Хояг встал и прислушался. Уехал! И, обращаясь к отцу, сказал:
- Я догоню и в овраге расправлюсь с ним.
Улдзи отрицательно покачал головой.
- Нельзя, сынок, потом беды не оберешься, - тихо сказал он.
- Отец, давайте сегодня же перекочуем в лес на Хангай. Иначе он все время будет к нам приставать, - сказала Цэнд.
Что делать? Кажется, Цэнд права, надо сниматься с насиженного места и уходить в лес. Так и решили. В ту же ночь, погрузив на одну телегу свои пожитки, а на другую положив Тумэра, Улдзи, Хояг и Цэнд тронулись в сторону гор.
Лишь на седьмые сутки Тумэр впервые открыл глаза и пристально посмотрел на Улдзи, как бы что-то припоминая. Потом он пошевелил высохшими губами и, ничего не сказав, снова закрыл глаза.
В полдень он опять очнулся и, оглядевшись, тихо проговорил:
- Из-за нескольких лошадей человека хотел убить! - Потом печально улыбнулся, попробовал приподняться, но не смог и только заскрипел зубами.
- Не шевелись, сынок, нельзя тебе еще, - сказал Улдзи. На глаза у него навернулись слезы, но это были уже слезы радости. Наконец-то дело пошло на поправку!
- Как я оказался у вас? - тихо спросил Тумэр.
- Я нашел тебя в степи и привез к себе.
С каждым днем Тумэр чувствовал себя лучше. Как-то вечером он рассказал Улдзи все, что с ним произошло.
А Улдзи поведал ему о своей встрече с Эрдэнэ, о том, как Эрдэнэ просил, чтобы он не рисковал собой. Потом он рассказал Тумэру про визит Пурэва. Однако скрыл, что ему пришлось дать тайджи за Тумэра взятку.
- Бросил бы ты, сынок, все эти дела, - сказал как-то Улдзи, - да занялся бы мирным делом.
- Знаешь, Улдзи, есть одна легенда. Захотел барс спуститься с гор и начать спокойную жизнь. А его там муравьи съели, - улыбаясь, ответил Тумэр. - Вот. А я еще пожить хочу.
Улдзи покачал головой, он никак не мог понять, почему такой смелый и сильный человек сам на смерть напрашивается.
Тумэр будто угадал мысли Улдзи.
- Говорят, птицы любят умирать на лету, - сказал он. - Так и я: пусть меня ждет смерть, но, пока я жив, я буду вольным жителем гор и степей. О, вы не знаете, что значит с гиком гнать табун по степи, который мчится словно ветер, да еще ночью! - Глаза Тумэра заблестели, он приподнялся, будто хотел тотчас же вскочить с постели в седло и умчаться в ночь. Но вдруг его глаза погасли и, отвернувшись к стене, он застонал.
15
Кончилось бабье лето, подули холодные ветры, оделись снегом вершины гор, ночью стали покрываться тоненьким льдом озера, над горой Булган летели на юг перелетные птицы. Скотоводы стали держаться ближе к зимникам, а жители городов и поселков стали утеплять свои жилища.
В один из таких дней на вершине небольшой сопки, недалеко от Заяинского монастыря сидела девушка в голубом ватном дэле. Это была Цэцэг. В этом году ей исполнилось восемнадцать лет. Ее родители умерли давно. Осиротевшую Цэцэг взяла к себе мать Чимиг, которая с молодых лет жила около Заяинского монастыря. В прошлом году мать Чимиг умерла, и девушки остались одни.
Мать Чимиг торговала собой, ее часто навещали ламы, китайские торговцы, и они жили безбедно. Свою родную дочь Чимиг и приемную дочь Цэцэг она тоже приобщила к своей профессии.
Но Цэцэг с отвращением смотрела на свое занятие, ее душа рвалась к другой жизни. Только она не знала, как можно жить иначе. Она верила, что когда-то в предыдущей жизни она согрешила и потому сейчас расплачивается за прежние грехи. Чтобы в следующей жизни родиться счастливой, иметь хорошего мужа и детей, она дважды в году посещала Заяинский монастырь и неистово молилась, чтобы добрые гении-хранители вняли ее желаниям.
А Чимиг, напротив, была довольна своей жизнью. Она считала, что для женщины на этом свете лучшей жизни нет. Ведь ее красота покоряет мужчин, и они стремятся к ней. А как забавно наблюдать, когда жены ревнуют к ней своих старикашек, а те часто ссорятся из-за нее, кичась друг перед другом своим богатством и знатностью. А ведь это ее красота и молодость будоражат сердца. Правда, она считала, что за красоту ей платят слишком мало, и какой бы подарок ей ни подносили, она недовольно кривила губы.
- Не могли потяжелее колечко принести? - говорила она, получая от очередного клиента золотое кольцо.
- А это что за дохлятина? - возмущалась она, когда другой расплачивался с ней воловьей тушей.
Чимиг не нуждалась ни в чем. Стоило ей захотеть новый дэл, и торговцы Буяндалай или Ундэр тотчас же приносили ей материал. А если ей нужно было на зиму мясо, она его получала от других поклонников.
По дороге домой Цэцэг встретила Буяндалая.
- Здравствуй, Цэцэг, как поживаешь?
- Хорошо, а вы?
- Сестра дома?
- Должна быть дома.
- Ты не зайдешь ко мне?
- Мне некогда.
- Тогда завтра я к вам зайду. В эти дни было много работы, ведь для вас тружусь, - сказал Буяндалай и, показывая почерневшие от опиума зубы, расплылся в улыбке.
Когда Цэцэг пришла домой, Чимиг шила дэл из узорного коричневого шелка. Бросив на кровать головной платок, Цэцэг жадно выпила чашку холодного чая.
- Надо уже сушить землю под полом и утеплять юрту, - сказала она сестре.
Чимиг отложила шитье и потянулась.
- Жамбал обещал это сделать, - ответила она и, достав маленькую трубку с каменным мундштуком, закурила.
Цэцэг сняла со стены шудрагу, настроила инструмент и тихонько запела:
Выцветает узор на ковре,
О, как нужен нам друг в декабре,
Сунжидма моя!
В декабре, когда щеки увянут,
В твою юрту никто не придет,
Кроме бурана, кроме бурана...
Выцветает узор на ковре,
О, как нужен нам друг в декабре,
Сунжидма моя!
В декабре, когда снег в волосах,
В твою юрту никто не придет.
Только страх, только страх...
Она кончила. Обняв сестру, Цэцэг некоторое время сидела молча, уставившись в одну точку.
- Цэцэг, почему ты все горюешь? И поешь грустное. Разве мы в чем-нибудь нуждаемся? Живем мы хорошо, весело, - с некоторым раздражением сказала Чимиг.
Цэцэг не ответила, только на глазах у нее показались слезы.
- А о чем же еще петь, когда служишь подстилкой для всех, кому не лень к тебе прийти! - произнесла Цэцэг и, утирая слезы, глубоко вздохнула.
- Глупости говоришь, - презрительно бросила Чимиг.
Между ними в последнее время часто происходили такие разговоры. Однако жизнь их не менялась. Чимиг считала, что Цэцэг просто глупа и поэтому не слушает ее. А Цэцэг уже давно убедилась, что говорить Чимиг о какой-то другой жизни все равно что кричать в нору сурка.
- Принеси дров, - попросила Чимиг.
Цэцэг повесила шудрагу и вышла. Во дворе к ней подбежал щенок. Она взяла его на руки, поласкала и опустила на землю. Затем выбрала из поленницы несколько сухих поленьев и вернулась в юрту. В это время во двор въехал всадник. Это был Тугжил. Одет он был в новый шелковый дэл с широким желтым поясом, на котором висел большой нож, отделанный серебром. Под ним был высокий гнедой конь. Это был тот самый конь из табуна, о котором Тумэр говорил, что он стоит целого десятка коней. Бросив раненого Тумэра умирать в степи, Тугжил погнал табун в Далайчойнхорванский хошун, где и продал его. Теперь он был при деньгах.
Тугжил соскочил с коня, привязал его и направился к юрте. Под ноги ему попался щенок, которого любила Цэцэг. Он отшвырнул его носком гутула и вошел в юрту.
- Здравствуйте! Хорошо ли живете?
- Мы хорошо, а как вы? Все-таки не забыли нашу дверь, приехали, дерзко сказала Цэцэг.
- Не надо сердиться. Я был далеко, и дел у меня было что волос на голове, - сказал Тугжил и уселся на ковер в северной части юрты. Он достал из-за пазухи десять серебряных янчанов и сложил их стопкой перед божницей, где стояло изображение богдо.
- Положил десять жалких янчанов, а смотрит, будто поставил десять юмбу*. Ишь какой богач нашелся, - насмешливо сказала Чимиг.
______________
* Юмбу - слиток серебра, стоимостью в 50 янчанов.
- А у тебя язычок до сих пор весь в колючках. - Тугжил добродушно рассмеялся.
Когда обед был готов и они втроем уселись за стол, в юрту вошел Бадарчи.
Бадарчи еще год назад познакомился с Цэцэг и с тех пор при каждом удобном случае заезжал сюда. Тугжила он тоже знал и иногда прибегал к его услугам.
Поздоровавшись, он уселся за стол.
- Бадарчи, когда же ты приведешь обещанного вола? - спросила Чимиг, ставя перед ним пиалу с супом.
- Приведу, не волнуйся, и самого крупного!
- Посмотрим, а то ведь не зря говорят, что лучше верить своему пальцу, чем мужчине, - сказала Чимиг и подала Бадарчи палочки для еды.
Обед проходил весело. Даже Цэцэг оживилась и выпила подогретой водки, а опьянев, позабыла о своей безотрадной жизни и, прильнув к плечу Бадарчи, тихо запела:
