Джеймс Олдридж - Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра
— И он ни на что не жаловался?
— В каком смысле?
— На жизнь в госпитале?
— Почему бы он стал жаловаться? За ним был самый лучший уход.
— Это хорошо, — сказал Маевский. — Но как, по-вашему, почему американцы его не отпускают?
— Его нельзя трогать с места.
— Да, но они не разрешают и нам его навестить. Мы предлагали послать за ним самолет.
— В Туле? — улыбнулся Руперт. — Ну, на это они вряд ли пойдут. Ведь это их самая крупная арктическая база.
— Пусть так. Но потом мы предложили им отправить его домой или в Канаду на их самолете и за наш счет. И снова отказ. Почему они держат Водопьянова? По международному праву, когда спасаешь человека от бедствия, не имеешь права его задерживать.
— Но он тяжело болен, — настаивал Руперт. — Можете мне поверить.
Маевский покачал головой.
— Они даже не прислали нам подробного медицинского заключения. Ничего!
Теперь пожал плечами Руперт. В словах Маевского ему послышались отголоски «холодной войны».
— К сожалению, я ничем не могу вам помочь, — сказал он.
Маевский упорствовал.
— А по-моему, можете. Ведь вы столько времени провели вместе и, наверно, хорошо знаете Водопьянова.
— Более или менее.
— В таком случае, мистер Ройс, вы несомненно должны понимать, как ему не терпится попасть домой. Вы не можете не понимать этого.
— Вы правы, конечно. Я думаю, ему хочется домой не меньше, чем хотелось мне.
— Вот именно! И вы согласны подтвердить то, что думаете?
— Кому?
— Ну, хотя бы прессе. Чтобы об этом узнали все.
— Зачем? — спросил Руперт. — Почему вы так о нем беспокоитесь? Ему там вовсе не плохо. И американцы безусловно отправят его домой, как только он немного подлечится.
Маевский покачал головой.
— А мы подозреваем, что нет. Это-то нас и тревожит. Вот почему мы просим вас заявить о том, что ему очень хочется домой. Надо сделать это прежде, чем они сообщат, что он этого вовсе не желает. Они будут держать его насильно, а напишут, что он не хочет возвращаться.
— Чепуха! — воскликнул Руперт. — Я в это не верю.
Маевский склонил набок голову и внимательно на него поглядел.
— Ах, мистер Ройс, вы не знаете, как делаются такие вещи. Можно вам задать один вопрос?
Руперт выжидательно смотрел на него.
— Самолет Водопьянова был сбит? — спросил Маевский.
Руперт был поражен. Такая мысль никогда не приходила ему в голову. Сбит? Кем? Американцами? Возможно. Но если они сбили его, почему они ничего об этом не сообщили? Почему не подняли шума?
— Не знаю, — сказал он Маевскому. — Я над этим как-то не задумывался. Честное слово, не знаю.
— Вы ведь нашли самолет у восемьдесят седьмой параллели? — В тоне Маевского не чувствовалось и намека на шутку.
— Приблизительно гак.
— То есть примерно в пятистах-шестистах километрах от Гренландии. Арктика никому не принадлежит, мистер Ройс. И уж во всяком случае Америке. Они не имеют права сбивать самолеты за полярным кругом. Вся эта область расположена очень близко к нашей стране.
— Не думаю, чтобы ваш самолет был сбит. Мне это кажется маловероятным.
— Вы полагаете, что он потерпел катастрофу?
У Руперта не было никаких доказательств в подтверждение своих слов, просто-напросто он считал, что американцы подняли бы шумиху, если бы сбили русский самолет. Но произошло это очень далеко, в нескольких сстнях километров от Гренландии. Может быть, американцы предпочли замять инцидент? Если их радар обнаружил самолет и они выслали перехватчик, это уже похоже на военные действия — ведь дело происходило за сотни километров от американской базы. Но неужели Водопьянов ничего бы ему не сказал? А может, он чувствовал, что и у него рыльце в пушку и ему там тоже нечего было делать? Такая возможность показалась Руперту вполне допустимой, и он спросил Маевского:
— А почему вы полгода назад не объявили о пропаже самолета в Арктике? Вы, помнится, в своей печати и словом не обмолвились, что у вас пропал самолет.
— Мы никогда не объявляем о таких происшествиях, — возразил Маевский. — Во всяком случае, когда дело идет о нашей полярной авиации. Вы когда-нибудь слышали, чтобы у нас в Арктике разбивались самолеты?
— Нет, кажется, не слыхал, но…
— Видите ли, мы считаем, что это никого, кроме нас, не касается. Мы организовали поиски.
— А что же все-таки делал ваш самолет на восемьдесят седьмой параллели? — поинтересовался Руперт.
— Занимался геофизическими исследованиями, — не задумываясь, ответил Маевский. — Тем же, чем и вы, не так ли?
— А откуда вам известно, что мы там делали, разрешите спросить?
— Об этом рассказал ваш журнал «Аэроплан».
Руперт пересел на подоконник и стал глядеть на розы, которые обвивали шпалеру соседнего дома. Похоже, что от него требуют, чтоб он решил, кто прав и кто виноват в этом странном споре двух мировых гигантов. Принято было считать, что во всем виноваты русские. Но ведь не Водопьянов же являлся, в конце концов, виновником «холодной войны», и Руперту не хотелось говорить ничего, что могло быть истолковано против него. Он не хотел, чтобы Водопьянова задерживали как шпиона. Однако так ли уж он невиновен? Можно ли утверждать, что русский не вел наблюдений за американскими радиолокационными станциями?
— В сущности, я ничего не знаю, — сказал Руперт, стараясь быть объективным.
— Чего вы не знаете? — спросил Маевский, готовый снова, если пожелает Руперт, превратить все в шутку.
А Руперт просто не знал, чью ему взять на этот раз сторону. Он был не из тех людей, которые не могут сделать выбор и терзают себя сложными духовными проблемами. Ему надо на что-то решиться. И к тому же не забывать о Водопьянове. А чего бы он прежде всего хотел для Водопьянова! Руперт вспомнил, в каком он сам недавно был положении. Он просил одного: чтобы его отправили в Англию; у себя дома он обретет тот обжитой, непризрачный мир, где все было поэзией по сравнению с муками, пережитыми им в ледовой пустыне.
— Я в сущности не знаю, что делал Алексей в Арктике, — сказал он Маевскому. — Мы никогда об этом не говорили. Но, видимо, он имел такое же право там быть, как и я. Американцы несомненно обязаны отпустить его. как только он поправится. Они так и сделают. Не беспокойтесь.
— Как, по-вашему, если он в таком тяжелом состоянии, быть может, его жене имеет смысл похлопотать, чтобы ей разрешили свидание с ним?
— Безусловно, — сказал Руперт. — Но надо смотреть не дело трезво. Вряд ли можно рассчитывать на то, что американцы пустят ее в Туле.
Маевский вздохнул:
— Пожалуй, вы правы.
Джо уже примирилась с мыслью, что гости просидят у мужа еще несколько часов, но вдруг услышала на черной лестнице голоса Тэсс и Анджелины. Тэсс плакала. Что там опять случилось? Она извинилась перед гостями, а Маевский, глядя прямо в голубые глаза своего собеседника, серьезно сказал:
— Мы знаем, чем мы вам обязаны. Наши специалисты-полярники говорят, что ваш поход с беспомощным Водопьяновым — подвиг, неслыханный в истории полярных исследований.
На этот раз, против обыкновения, похвала не вызвала у Руперта протеста; он понимал: излишняя скромность могла бы сейчас выглядеть нескромно.
Маевский поднялся.
— Ну, нам пора, — сказал он.
Руперт встал, чтобы проводить гостей но русские непременно хотели попрощаться с Джо, которая все еще стояла у черного хода и препиралась с Гэсс и Анджелиной. Приоткрыв дверь, Руперт заглянул на кухню и сказал, что гости уходят. Все трое — Джо, Тэсс и Анджелина — были в слезах: они помирились; Тэсс не потеряет Анджелину. Но с толчеными сухарями, как бы они ни были полезны, покончено раз и навсегда.
Джо вытерла слезы и спокойно попрощалась с русскими, неожиданно добавив:
— Вы совсем не такие, какими я вас себе представляла.
Маевский серьезно пожал ей руку.
— Никто не бывает таким, каким его себе представляешь заранее. Как по-вашему, мистер Руперт?
— Это верно, — сказал Руперт и отворил им дверь.
Глава тринадцатая
После этого посещения Руперт стал вдвойне героем: героем на Западе и героем в России, хотя об этом последнем обстоятельстве люди узнали не сразу.
Английские газеты охотились за ним со дня его спасения, они пытались взять у него интервью даже по радио, из Мелвилла. К приезду его в Суррей министерство авиации опубликовало подробное сообщение о том, что с ним произошло. Корреспонденты делали все возможное, чтобы проникнуть к нему в госпиталь, подстерегали его по дороге домой, не оставляли в покое и дома. Он отказывался их принимать, и газетные полосы запестрели досужими репортерскими вымыслами. Руперт выходил из себя, когда их читал.
Его не тешила слава, зато Джо радовалась всему написанному о нем, а Роланд получал тайное удовольствие, приводя домой школьных товарищей поглазеть на отца, который все еще не выходил за калитку.
