Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
– Я не желаю слышать о ней ничего дурного, у нее могут быть свои недостатки. Но я никогда не забуду, как любил ее когда-то.
– Что ж, будь по-твоему! Пожалуй, ты прав. Но и я проявил тогда себя не так уж плохо, верно, Роджер? Бедному Осборну не стоило таиться от меня. Я приглашал сюда твою мисс Синтию вместе с ее матерью и всеми прочими… Да, я лаю, но не кусаю. Если у меня и было сокровенное желание, так это увидеть, как Осборн женится так, как подобает представителю старинного рода, а он взял да и выбрал себе в жены это француженку без роду без племени, которая была всего лишь…
– Не имеет значения, кем она была прежде, смотрите на то, кем она стала сейчас! Должен сказать, что удивляюсь тому, что на вас не действуют ее смирение и кротость, отец!
– Я даже не могу сказать, что она красива, – проворчал сквайр, которому не хотелось в очередной раз выслушивать аргументы, к которым частенько прибегал Роджер, когда требовал от него уважения и привязанности, причитающихся Эйми. – А вот твоя мисс Синтия и впрямь была красавицей, этого у нее не отнять, потаскуха этакая! Подумать только, что вы, оба моих сына, пошли против воли своего отца и выбрали себе девчонок намного ниже себя по положению и при этом никто из вас не обратил внимания на малышку Молли. Пожалуй, мне следовало бы разозлиться на нее в то время, но девчонка сумела подобрать ключик к моему сердцу, в отличие от этой француженки или твоей избранницы.
Роджер ничего не ответил.
– И я не понимаю, почему бы тебе не остановить свой выбор на ней. Я уже смирился, да и ты не тот наследник, каким был Осборн, когда женился на своей служанке. Тебе не кажется, Роджер, что ты мог бы обратить свой взгляд на Молли Гибсон?
– Нет! – коротко бросил в ответ Роджер. – Слишком поздно… уже слишком поздно. Давайте больше не будем говорить о моей женитьбе. Это то самое пятиакровое поле?
И вскоре он уже обсуждал с отцом сравнительную стоимость луга, пахотных земель и пастбища с такой живостью, словно никогда не знал Молли и не любил Синтию. Но сквайр, пребывавший отнюдь не в благостном расположении духа, неохотно включился в дискуссию. А в самом конце он вдруг бухнул àpropos de bottes[155]:
– И все-таки, не кажется тебе, что ты мог бы полюбить ее, если бы захотел, Роджер?
Роджер прекрасно знал, на кого намекает отец, однако готов был сделать вид, будто ничего не понимает. Но после долгого молчания он негромко ответил:
– Я не стану даже пытаться, отец. И давайте больше не будем говорить об этом. Как я уже сказал, теперь слишком поздно.
Но сквайр повел себя, как капризный ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. Время от времени он вспоминал о постигшем его горьком разочаровании, а после принялся обвинять Синтию в том, что Роджер стал равнодушен к женскому полу.
Так получилось, что в последнее утро своего пребывания в Холле Молли получила первое письмо от Синтии – миссис Гендерсон. Он пришло как раз перед завтраком; Роджер был где-то во дворе, а Эйми еще не сошла вниз. Молли сидела одна в столовой перед уже накрытым столом. Едва она успела прочесть письмо, как вошел сквайр, и Молли сразу же, пребывая в приподнятом настроении, сообщила ему о том, что принесло ей утро. Но, заметив выражение лица сквайра, она тут же прикусила язык, укоряя себя за то, что вообще упомянула при нем о Синтии. Он выглядел раздраженным и подавленным.
– Хотел бы я больше никогда не слышать о ней. Честное слово. Она стала несчастьем и проклятием для моего Роджера, вот кто она такая. Я полночи не мог заснуть, и все из-за нее. А мой мальчик заявил мне, что не намерен когда-либо жениться вообще, бедолага! Как бы мне хотелось, чтобы мои мальчики влюбились в тебя, Молли. Давеча я так и сказал Роджеру и добавил, что хоть ты и была ниже по положению всех тех, на ком я бы хотел женить их… Ладно, что уж теперь говорить об этом… Тем более что он заявил, что уже слишком поздно. Просто никогда больше не произноси при мне имя этой негодницы, только и всего. И сама не обижайся на меня, девочка. Я знаю, что она твоя подруга, но, если хочешь знать мнение старика, ты одна стоишь десятка таких, как она. Жаль, что молодые люди думают иначе, – проворчал он, подходя к буфету, чтобы отрезать ветчины, пока Молли разливала чай.
Сердце ее готово было выскочить из груди, и она втайне радовалась тому, что это занятие дает ей возможность промолчать. Лишь отчаянным усилием воли она заставила себя сдержаться и не расплакаться от унижения. Она чувствовала себя лишней и понимала, что оказалась в крайне неловком положении в доме, который до своего последнего визита сюда считала чуть ли не родным. Сначала реплика миссис Гуденоу, теперь это ворчание сквайра, подразумевающие – по крайней мере в ее живом воображении, – что отец Роджера предложил ее ему в жены, а она была отвергнута, и теперь Молли лишь смятенно радовалась тому, что сегодня утром наконец-то едет домой. Пока она пребывала в состоянии душевного волнения, в комнату вошел вернувшийся с прогулки Роджер. Он сразу же заметил, что Молли подавлена и расстроена чем-то, и горько пожалел о том, что не может по старой дружбе запросто поинтересоваться у нее, что случилось. На протяжении последних нескольких дней она столь надежно держала его от себя на расстоянии, что он более не чувствовал себя вправе обратиться к ней с братской фамильярностью, и особенно теперь, когда заметил, что она прилагает недюжинные усилия, дабы скрыть свои чувства, и пьет чай в судорожной спешке, а ломтик хлеба взяла только для того, чтобы раскрошить его над своей тарелкой. При таких обстоятельствах ему оставалось лишь поддерживать вежливый пустой разговор, но он старательно подыгрывал ей до тех пор, пока вниз не сошла Эйми, строгая и озабоченная. Ее малыш плохо спал ночью и, по всей видимости, заболел; сейчас он заснул беспокойным сном, иначе она бы ни за что не оставила его. В одно мгновение все за столом пришли в волнение. Сквайр отодвинул тарелку и заявил, что кусок ему не лезет в горло; Роджер пытался выудить из Эйми хоть что-нибудь конкретное, но та лишь дала волю слезам. Молли тут же предложила, чтобы экипаж, который должен был отвезти ее домой в одиннадцать, был бы подан немедленно. По ее словам, она уже уложила все свои вещи и была готова к отъезду, а на обратном пути в нем привезли бы ее отца. Если они выедут тотчас же, то смогут перехватить его после того, как он вернется с утреннего обхода своих пациентов в городе, прежде чем отправиться в более отдаленные места. Ее предложение было принято, и она отправилась наверх, чтобы переодеться. Полностью готовая к отъезду, она сошла в гостиную, ожидая застать там Эйми и сквайра. Но во время ее отсутствия Эйми, не находящей себе места от беспокойства, и встревоженному деду доложили, что ребенок проснулся в панике, и оба со всех ног бросились к своему любимцу. В гостиной Молли поджидал Роджер с букетом прелестных цветов в руках.
– Смотрите, Молли! – сказал он, когда она при виде его уже собралась было поспешно покинуть комнату. – Я собрал эти цветы для вас перед завтраком.
Он шагнул ей навстречу, и ей помимо воли пришлось войти в гостиную.
– Благодарю вас! – ответила девушка. – Вы очень добры. Я чрезвычайно вам признательна.
– В таком случае вы должны кое-что сделать для меня, – заявил он, стараясь не замечать ее холодной сдержанности и поправляя цветы в букете, который оставался теперь единственным связующими звеном между ними, чтобы она не поддалась своему первоначальному порыву и не выскользнула из гостиной. – Скажите мне, только честно, поскольку по-другому вы не умеете, а иначе просто промолчите… Что я сделал такого, чем заслужил ваше негодование и досаду после того, как мы с вами были так счастливы в Тауэрз?
Голос его звучал мягко и искренне, манеры были открытыми и обаятельными, но при этом во взгляде Роджера читалась такая тоска, что Молли с радостью рассказала бы ему обо всем. Она верила, что только он один, больше, чем кто-либо другой, мог бы подсказать ей, как вести себя правильно. Он помог бы ей разобраться в своих фантазиях… если бы сам не был средоточием всех проблем, лежавших в основе ее смятения и досады. Как она могла рассказать ему о словах миссис Гуденоу, задевших ее девичью честь? Как она могла повторить ему то, что сказал сегодня утром его отец, и заверить Роджера, что она, так же как и он, даже не мечтает о том, чтобы их старую дружбу осложнили и погубили мысли о более близких отношениях?
– Нет, вы ни разу в жизни не вызывали у меня раздражения, Роджер, – ответила она, взглянув ему прямо в лицо впервые за много дней.
– Я верю вам. И не имею права на дальнейшие расспросы. Молли, вы не вернете мне один из этих цветов в знак того, о чем только что сказали?
– Возьмите любой, какой вам больше нравится, – отозвалась она, поспешно протягивая ему обратно весь букет.
– Нет, выбрать его и отдать мне вы должны сами.
И в этот момент в гостиную вернулся сквайр. Роджер, понятное дело, предпочел бы, чтобы Молли не принималась судорожно потрошить букет в поисках нужного цветка в присутствии его отца, но она воскликнула:
