Альберто Моравиа - Презрение
- Оставим квартиру в покое, сказал я, пытаясь овладеть собой и сохранить примиряющий и рассудительный тон, я не об этом хотел поговорить с тобой, а о твоем чувстве ко мне... Вчера ты мне солгала не знаю, с какой целью, сказав, что любишь меня... Ты мне солгала, и именно поэтому я не хочу больше работать в кино... Ведь я делал это только ради тебя, а если ты меня больше не любишь, мне совершенно незачем всем этим заниматься.
- Но с чего ты взял, что я солгала? Что дает тебе основание так думать?
- Ничего и вместе с тем все... Об этом мы уже говорили с тобой вчера, я не хочу снова заводить разговор... Такие вещи трудно объяснить, их чувствуешь... И я чувствую, что ты меня разлюбила...
Эмилия вдруг сделала какое-то непроизвольное движение, и впервые за все время разговора слова ее прозвучали искренне.
- Ну зачем тебе до всего допытываться? глядя в окно, спросила она неожиданно печальным и усталым голосом. Зачем? Оставь все как есть... Так будет лучше для нас обоих.
- Значит, не отставал я, ты признаешь, что я, возможно, и прав?
- Ничего я не признаю... Я хочу только одного, чтобы ты оставил меня в покое... В ее голосе прозвучали слезы. Ну хватит, я пойду... мне надо переодеться.
Поднявшись, она направилась к двери. Но я успел остановить ее, схватив за руку таким же привычным движением, как и прежде: бывало, она поднималась, говоря, что ей надо идти, а я, когда она проходила мимо, ловил ее руку, сжимая узкое и длинное запястье. Тогда я не давал ей уйти, потому что во мне неожиданно поднималось желание, она
это знала и послушно останавливалась в привычном ожидании, а я, не вставая, привлекал ее к себе и прижимался лицом к ее платью или сажал к себе на колени. Все это, после недолгого сопротивления и ласк, обычно кончалось объятиями на том же кресле или соседнем диване. Однако на этот раз и я отметил это с горечью у меня и в мыслях этого не было. Она не вырывалась, но отстранилась и, глядя на меня сверху вниз, спросила:
- Ну чего ты от меня, в конце концов, хочешь?
- Правды.
- Ты непременно хочешь, чтобы наши отношения испортились... Вот чего ты хочешь!
- Значит, ты допускаешь, что эта правда будет мне неприятна?
- Ничего я не допускаю.
- Но ведь ты сказала: наши отношения испортятся.
- Я сказала это просто так... а теперь пусти меня.
Однако она не вырывалась, даже не двигалась, а просто ждала, когда я ее отпущу. Я подумал, что этому холодному и презрительному терпению предпочел бы яростную вспышку, и со слабой надеждой пробудить в ней чувство любви я обнял ее. На Эмилии была длинная и очень широкая юбка со множеством складок: под моими руками она, словно спущенный парус вокруг корабельной мачты, плотно обвилась вокруг ее стройных и тугих ног. Я почувствовал, как во мне вспыхнуло желание, оно было непроизвольным, и в то же время я так ясно сознавал полную невозможность, неосуществимость его, что у меня сжалось сердце. Подняв голову, я сказал:
- Эмилия, что ты затаила против меня?
- Решительно ничего... А теперь пусти!
Обеими руками я еще крепче обхватил ее ноги, уткнулся лицом в подол. Обычно после этого я сразу чувствовал, как на голову мне опускается ее большая рука, прикосновения которой я так любил, и медленно, нежно гладит по волосам. Это было признаком ее ответного волнения, знаком согласия. Но на этот раз рука была безжизненной и вялой. И это столь отличное от прежнего поведение Эмилии ранило меня в самое сердце. Я отпустил ее, но тотчас вновь схватил за руку.
- Нет, не уходи, воскликнул я, ты должна сказать
мне правду!.. Сейчас же... Ты не уйдешь, пока не скажешь мне всей правды.
Она по-прежнему стояла, глядя на меня сверху вниз; я не видел ее лица, но мне казалось, я ощущаю устремленный на мою поникшую голову взгляд и читаю в нем нерешительность.
- Ну что ж, произнесла она наконец, если ты настаиваешь... Я ведь согласна была, чтобы все продолжалось по-прежнему... Но раз ты сам этого хочешь, так слушай: я тебя действительно больше не люблю... Вот тебе правда.
Мы можем сколько угодно рисовать в своем воображении самые неприятные перспективы и даже быть уверенными, что именно так и произойдет в действительности. Однако, когда эти наши предположения, или лучше сказать уверенность, подтверждаются, это всегда бывает для нас неожиданным и болезненным. В сущности, я давно знал, что Эмилия меня разлюбила. Но когда я услышал об этом из ее уст, сердце мое болезненно сжалось. Она меня больше не любит слова, которые я столько раз мысленно повторял себе, теперь, когда она их произнесла, приобретали совершенно иной смысл. Теперь они были фактом, а не предположением, которое, впрочем, было почти что уверенностью. Они стали весомыми, приобрели ту осязаемость, какой никогда раньше не имели в моем воображении. Я уже не помню хорошенько, как воспринял эти слова. Возможно, услышав их, я вздрогнул: так человек, который встает под ледяной душ, прекрасно зная, что он ледяной, все равно, попав под струю, вздрагивает от холода, словно это было для него полной неожиданностью. Я постарался взять себя в руки.
- Иди сюда, стараясь говорить мягко, произнес я, сядь и объясни, почему ты меня разлюбила.
Она подчинилась и снова села, на этот раз на диван: Затем немного раздраженно ответила:
- Объяснять здесь нечего... Я тебя больше не люблю, это все, что я могу тебе сказать.
Чем больше старался я быть рассудительным, тем острее пронзала мне сердце нестерпимая боль. С вымученной улыбкой я сказал:
- Однако согласись, что ты должна дать мне хоть какое
то объяснение... Ведь даже когда отказывают прислуге, ей тоже объясняют причину...
- Я тебя разлюбила, мне нечего больше сказать.
- Но почему?.. Ведь ты же любила меня?
- Да, любила... очень... Но теперь не люблю больше.
- Ты меня очень любила?
- Да, очень, а теперь все кончено.
- Но почему? Ведь должна же быть какая-то причина!
- Может, она и есть... Но я не могу ее объяснить... Знаю только, что больше не люблю тебя.
- Да не повторяй же ты этого так часто! почти непроизвольно вырвалось у меня.
- Ты сам вынуждаешь меня повторять... Ты никак не хочешь понять моих слов, оттого я и повторяю их.
- Теперь я уже понял.
Наступило молчание. Эмилия закурила сигарету, она курила, опустив глаза. Я сидел, согнувшись, обхватив голову руками. Наконец я спросил:
- А если я назову тебе причину, ты признаешь ее?
- Я сама ее не знаю...
- Но если ты услышишь об этом от меня, ты, быть может, со мной согласишься?
- Ну что ж, говори.
Мне хотелось крикнуть ей: "Не смей так вести себя со мной!" до того острую боль причинял мне ее голос, в котором явственно звучало равнодушие и желание поскорее кончить наш разговор. Но я сдержался и, пытаясь сохранить прежний рассудительный тон, начал:
- Ты помнишь ту девушку, которая несколько месяцев назад приходила к нам перепечатывать сценарий... машинистку... Ты застала нас, когда мы целовались... Это была с моей стороны глупая слабость... Но тот поцелуй, клянусь тебе, был первым и последним, у меня с ней ничего не было, и после того я никогда ее больше не видел. Теперь скажи мне правду: не из-за этого ли поцелуя ты стала отдаляться от меня?.. Скажи мне правду... Неужели из-за этого ты могла меня разлюбить?
Говоря это, я внимательно следил за Эмилией. Сначала на лице ее отразилось некоторое удивление, затем она отрицательно покачала головой, словно мое предположение показалось ей совершенно нелепым. Потом я отчетливо
увидел, как выражение ее лица изменилось очевидно, у нее неожиданно родилась какая-то мысль.
- Ну, допустим, медленно ответила она, что дело в том поцелуе... Теперь ты успокоился?
Я сразу же почувствовал, что причина вовсе не в поцелуе, как она хотела сейчас меня убедить. Все было ясно: сначала Эмилия просто удивилась моему предположению, столь далекому от истины, а затем ей неожиданно пришла в голову мысль, что ей выгодно с ним согласиться. Я чувствовал, что причина ее охлаждения ко мне гораздо серьезнее, чем какой-то невинный поцелуй. Возможно, она не хотела открывать мне этой причины из-за не совсем еще умершего чувства уважения ко мне. Эмилия не была злой и не любила кого-нибудь обижать. Очевидно, истинную причину она считала для меня обидной.
- Неправда, дело не в том поцелуе, возразил я мягко. Она удивилась:
- Почему?.. Ведь я же тебе сказала, что дело именно в нем.
- Нет, дело не в поцелуе... Тут что-то другое.
- Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
- Прекрасно понимаешь!
- Нет, не понимаю, честное слово.
- А я говорю, что понимаешь.
На лице ее отразилось нетерпение, и она сказала увещевающим тоном, словно уговаривая непослушного ребенка:
- Ну зачем тебе это нужно знать?.. Что ты за человек такой... вечно тебе нужно до всего допытываться... Какая тебе разница?
- Я предпочитаю знать правду, какова бы она ни была, а не довольствоваться ложью... Кроме того, если ты не скажешь мне правды, я могу вообразить себе бог знает что... может быть, очень плохое.
