Эрих Кестнер - Фабиан. История одного моралиста
— Если вы не понимаете в машинах, то, может быть, вы поймете меня, — сказал он. — я так называемый изобретатель, почетный член пяти академий. техника обязана мне значительным прогрессом. благодаря мне текстильная промышленность выпускает в день в пять раз больше сукна, чем раньше. на моих машинах множество людей наживало деньги, даже я. — старый господин закашлялся и нервно дернуя себя за острую бородку. — я изобретал мирные машины, не подозревая, что это были пушки. постоянный капитал рос непрерывно, возрастала продуктивность предприятий, а количество рабочих сокращалось. мои машины оказались пушками, которые вывели из строя целые армии рабочих. они лишили сотни тысяч людей права на существование. в манчестере я видел, как полиция разгоняла уволенных рабочих. их били шашками по головам. одну маленькую девочку растоптала лошадь. и виноват в этом был я. — старый господин сдвинул свою жесткую шляпу на затылок и закашлялся. — когда я вернулся, моя семья учредила надо мной опеку. их не устраивало, что я стал раздавать деньги направо и налево и объявил, что не желаю больше иметь дела с машинами. тогда я сбежал. у них есть средства, они живут в моем доме на штарнбергер-зе, а я уже полгода считаюсь пропавшим без вести. на прошлой неделе я прочитал в газете, что моя дочь родила ребенка. значит, я уже дедушка, а по берлину слоняюсь как последний бродяга.
— Старость от ума не спасает, — сказал фабиан, — к сожалению, не все изобретатели так сентиментальны.
— Я уж думал, не поехать ли мне в россию и не предложить ли там свои услуги. но без паспорта это невозможно. а если я открою свое имя, меня ни за что отсюда не выпустят. у меня в нагрудном кармане лежат чертежи и расчеты ткацкого станка, который даст сто очков вперед всем доселе известным текстильным машинам. в моем заплатанном кармане — миллионы. но я предпочитаю умереть голодной смертью. — старик горделиво похлопал себя по груди и снова закашлялся. — сегодня я ночую на йоркштрассе девяносто три. незадолго до того как закроют ворота, я войду в дом. если швейцар спросит, куда я иду, я отвечу: в гости к грюнбергам. грюнберги живут на четвертом этаже. глава семьи — старший кондуктор. я поднимаюсь наверх. прохожу мимо квартиры семейства грюнберг и взбираюсь на чердак. там я присаживаюсь на лестнице. не исключено, что дверь на чердак открыта. бывает даже, что в каком-нибудь углу валяется старый матрац. а завтра утром я снова исчезну.
— Откуда вы знаете грюнбергов?
— Из адресной книги, — отвечал изобретатель. — надо же мне назвать кого-нибудь из жильцов дома, если швейцар спросит, к кому я иду. на следующее утро ложь обычно выходит наружу. но извечное требование — уважать седины— принесло свои плоды и действует даже на швейцаров. кроме того, я каждый день меняю адрес. зимой я преподавал физику в одной частной школе. но, увы, мои уроки вылились в своего рода протест против чудес техники. это не нравилось ни ученикам, ни директору. и я предпочел три месяца греться в почтовых отделениях. теперь мне почтовые отделения уже ни к чему. теперь тепло. я часами сижу на вокзалах и наблюдаю за людьми: смотрю, как они уезжают, приезжают или остаются. это ведь очень занимательно. я сижу там и радуюсь жизни.
Фабиан написал свой адрес и протянул его старику.
— Спрячьте-ка получше эту записку. и если вас когда-нибудь остановит швейцар, приходите ко мне. мой диван в вашем распоряжении.
Старый господин, прочитав адрес, осведомился:
— А что на это скажет ваша хозяйка? фабиан пожал плечами.
— Моего кашля вам не надо бояться, — сказал старик. — когда я ночью сижу на темной лестнице, я совсем не кашляю. я слежу за собой, чтобы не напугать жильцов. забавный образ жизни, правда? я начинал бедняком, потом я разбогател, теперь опять беден, как церковная крыса, но это все роли не играет. как будет, так и будет. пригревает меня солнце на моей террасе в леони или здесь на кройцберге, мне так же безразлично как и солнцу. — старик закашлялся и вытянул ноги. фабиан встал и сказал, что ему пора идти.
— А кто вы, собственно, по профессии? — спросил изобретатель.
— Безработный, — отвечал фабиан и пошел по аллее, ведущей назад, к берлинским улицам.
Когда вечером, едва держась на ногах от многочасовой ходьбы, он вернулся домой, его сразу же потянуло к корнелии — рассказать о своей беде. предстоящий разговор взволновал его воображение. а может, он просто был голоден.
Фрау хольфельд, хозяйка, расстроила его планы. она поджидала его в коридоре и шепотом, без нужды таинственным, но такова уж была ее манера, сообщила, что здесь лабуде. лабуде сидел в комнате фабиана и, видимо, страдал от головной боли. он пришел извиниться за то, что вчера исчез из кафе, не попрощавшись. на самом деле он хотел совсем другого. хотел узнать, что думает фабиан об истории с зелов.
Лабуде был человек высоконравственный и считал делом чести писать свою биографию набело, без черновиков и ошибок. он и в детстве никогда не разрисовывал промокашек. его представления о нравственности зиждились на любви к порядку. разочарование, пережитое в гамбурге, поколебало этот порядок и тем самым нравственность. духовный график оказался под угрозой срыва. характер утратил опору. и теперь лабуде, любивший ставить перед собой цель, нуждавшийся в цели, пришел к фабиану, великому специалисту по бесцельности. он надеялся научиться у него, как можно, испытывая беспокойство, тем не менее оставаться спокойным.
— Ты плохо выглядишь, — сказал фабиан.
— Я всю ночь глаз не сомкнул, — признался лабуде. — эта зелов — унылая и в то же время вульгарная особа. она может часами сидеть на диване и бормотать себе под нос всякую похабщину, точно молитву. просто уши вянут. и к тому же в таких количествах поглощает спиртное, что можно опьянеть, даже глядя на нее. потом она вспоминает, что, как-никак, находится наедине с мужчиной и тут уж только держись. при этом она ведет себя не как нормальная женщина. лесбийкой ее, пожалуй, тоже не назовешь. я думаю, хоть это и комично звучит, она гомосексуальна.
Фабиан слушал друга, не перебивая. и так как он ничему не удивлялся, лабуде тоже стал успокаиваться.
— Завтра я на два дня еду во франкфурт, — сообщил лабуде перед уходом. — рассов тоже едет. мы хотим создать там инициативную группу. кстати, эта девица осталась пока что в квартире номер два. ей в последнее время чертовски трудно пришлось. пусть себе отоспится. до свидания, якоб. — и он ушел.
Фабиан отправился к корнелии. что-то она скажет о его увольнении? но у нее сидела рут рейтер, скульпторша, выглядевшая очень несчастной. она ничуть не удивилась, встретив здесь фабиана, и вкратце повторила то, что уже успела со всеми подробностями сообщить фрейлейн баттенберг: малютка кульп попала в шарите{Название университетских клиник в берлине.}. У нее обнаружились какие-то внутренние повреждения, а вильгельми на деревянной ноге, кандидат в покойники, со вчерашнего дня валяется в ее ателье. он задыхается, хрипит, готовясь отойти в лучший мир.
Корнелия достала из чемодана чашки, тарелки и приборы, принесла какую-то еду и не без изящества накрыла стол. у нее в запасе имелась даже белая скатерть и букет цветов. рейтер сказала, что ей пора уходить. ах, да, она чуть не забыла, не знают ли они, где живет молодой лабуде. очевидно, только за этим она и пришла. надеялась узнать у своей школьной подруги адрес фабиана и через него разыскать квартиру лабуде, так как слуги на вилле в груневальде не могли ничего сообщить ей.
— Я знаю, где он живет, — отозвался фабиан. — и потом, всего несколько минут назад он сидел у меня, в соседней комнате. но адрес я вам дать не вправе.
— Он был здесь? — крикнула скульпторша. — до свиданья! — и бросилась вон из комнаты.
— Она не может без зелов, — сказала корнелия.
— Она не может без дурного обхождения, — сказал фабиан.
— А я могу. — она поцеловала его и потянула к столу, чтобы он оценил ее приготовления к ужину. — нравится? — спросила она.
— Великолепно! очень красиво! впрочем, будь так добра, говори и впредь, когда я должен чем-то восхищаться. на тебе, кажется, новое платье? а эти серьги я уже видел? у тебя и вчера был прямой пробор? то, что мне нравится, я не замечаю. меня надо во все тыкать носом.
— Ты весь состоишь из недостатков! — воскликнула она. — каждый недостаток в отдельности я готова ненавидеть, а все вместе — люблю.
За едой она рассказала, что завтра приступает к работе. сегодня ее представили целому ряду драматургов, режиссеров, директоров картин. она описала странное, обширное здание, битком набитое солидными людьми, которые бегают с одной конференции на другую и ставят палки в колеса развитию звукового кино. фабиан отложил свое сообщение на потом. покончив с едой, она отставила в сторону тарелку с двумя бутербродами и, улыбаясь, сказала:
