Мигель Сервантес - Странствия Персилеса и Сихизмунды
- Моя воля - это воля брата моего Периандра, - отвечала Ауристела, - а как он человек рассудительный, то он ни на мгновенье не выйдет из твоей воли.
- Ну, а я желаю не повелевать, но подчиняться, - объявил Арнальд, - и тогда никто не сможет меня упрекнуть, что я пользуюсь высоким своим положением, дабы командовать и верховодить.
Вот о чем беседовал Арнальд с Ауристелой, Ауристела же все передала Периандру.
В ту же ночь Арнальд, Периандр, Маврикий, Ладислав, оба капитана, команда английского корабля, а равно и все, кто выехал с острова варваров, посовещавшись, установили следующий порядок отплытия:
Глава восемнадцатая,
в коей Маврикий благодаря астрологическим своим познаниям угадывает, какое с ними на море случится несчастье
Было решено, что на тот корабль, на коем прибыли Маврикий, Ладислав, оба капитана, а также солдаты, конвоировавшие Розамунду и Клодьо, сядут все, кто вышел из островной подземной тюрьмы, на Арнальдовом же корабле разместятся Рикла, Констанса, Антоньо-отец, Антоньо-сын, Ладислав, Маврикий и Трансила; Клодьо и Розамунду Арнальд также не бросил на произвол судьбы и взял с собой; к нему на корабль сел и Рутилио.
В тот же вечер они запаслись пресной водой, закупили у хозяина гостиницы продовольствие и заранее наметили наиболее удобные стоянки, но тут вдруг Маврикий объявил, что их путешествие окончится благополучно при том условии, если счастливый случай избавит их от случая несчастного, который-де грозит им в самом ближайшем будущем, и хотя случай сей если и произойдет, то произойдет на море, однако ж он не сопряжен с грозой и бурей ни на море, ни на суше, - его, мол, подготовит измена, сплетенная и разожженная сластолюбивыми и грязными помыслами.
Присутствие Арнальда заставляло Периандра все время быть начеку, а тут он и вовсе встревожился: что если этот предатель - Арнальд? Что если он замыслил завладеть прекрасной Ауристелой и для этой именно цели взял ее на свой корабль? Периандру не хотелось этому верить; он гнал от себя нехорошие мысли, вспоминал великодушие Арнальда и убеждал себя, что в сердце у доблестного принца не может быть места для коварных замыслов. Это не помешало ему, однако ж, обратиться к Маврикию с просьбой и мольбой проследить, откуда грозит им беда. Маврикий ответил, что беда им точно грозит, - за это он, мол, ручается, но откуда - это ему неизвестно; он-де знает одно: беда эта не столь уж страшна, ибо все, кто в нее попадет, лишатся не жизни, а только душевного покоя; их мечты, их самые радужные надежды потерпят крах. Тогда Периандр предложил на несколько дней отложить отъезд: может статься, благодаря этой задержке изменится, дескать, к лучшему пагубное влияние небесных светил.
- Нет, - возразил Маврикий, - лучше идти навстречу опасности, тем более что она не смертельна, а вот если мы уклонимся от избранного пути, то это как раз может быть опасно для нашей жизни.
- Ну что ж, - молвил Периандр, - жребий брошен, отчалим в добрый час! Твори, бог, волю свою, мы же тут бессильны.
Арнальд щедрой рукой наградил хозяина гостиницы за его радушие, после чего все заняли подобающие и приличествующие им места на судах, были подняты все паруса, и пристань мгновенно опустела. Корабль Арнальда был украшен легкими вымпелами и яркими разноцветными флажками. Вот уж выбрали якоря, отдали концы, в ту же минуту и тяжелая и легкая артиллерия дала залп, раздались подмывающие звуки труб и других инструментов, а с берега кричали наперебой: "Счастливый путь! Счастливый путь!"
Между тем прекрасная Ауристела в раздумье и как бы в предчувствии близкого горя понурила голову. Периандр смотрел на нее не отрываясь, Арнальд не отводил от нее взгляда, - и для того и для другого она была свет очей, предел мечтаний и начало блаженства.
Прошел день; настала тихая, ясная ночь; легкий ветерок разгонял облачка, нет-нет да и собиравшиеся на небе. Маврикий поднял голову, и вновь привиделись ему очертания составленной им фигуры, и опять он предуведомил спутников о грозящей им всем опасности, но так и не установил, откуда следует ее ожидать.
Беспокойным и тревожным сном заснул он на палубе, а немного спустя в ужасе пробудился и не своим голосом крикнул:
- Измена! Измена! Измена! Пробудись, принц Арнальд! Твои люди нас убивают!
Арнальд лежал на палубе рядом с Периандром, но не спал; услышав крик, он вскочил и обратился к Маврикию с такою речью:
- Что с вами, друг Маврикий? Кто на нас нападает? Кто нас убивает? Тут на корабле у нас врагов нет - тут всё мои вассалы и верные слуги; небо ясное, звездное; море тихое и безбурное; корабль не наскочил на подводный камень, не сел на мель; никаких препятствий на нашем пути не возникло. А коли так, то чего же вы опасаетесь и почто своею тревогой заражаете и нас?
- Не знаю, - отвечал Маврикий. - Вели, государь, водолазам спуститься в льяло - или то сонная греза, но чудится мне, будто мы идем ко дну.
Стоило ему произнести эти слова, как уже несколько моряков опустились на дно корабля и обследовали его на совесть, - то были отменные водолазы, но не обнаружили ни малейшей пробоины, откуда могла бы просочиться вода, и, поднявшись на палубу, объявили, что корабль цел и невредим и что вода в льяле мутная и вонючая, а это, мол, явный знак того, что свежая вода внутрь корабля не поступает.
- Наверно, так оно и есть, - сказал Маврикий, - но я старик, а старикам вечно лезут в голову всякие страхи и снятся дурные сны. Дай бог, чтобы это было только сном! Я предпочитаю прослыть пугливым стариком, нежели верно угадывающим юдициарным астрологом.
Арнальд же ему на это сказал:
- Успокойтесь, добрый Маврикий! Ваши сны разгоняют сон у наших дам.
- Постараюсь успокоиться, - отвечал Маврикий и снова улегся на палубе.
На корабле воцарилось ничем уже не нарушаемое безмолвие, однако ненадолго: то ли ночная тишь и теплынь вдохновили сидевшего возле грот-мачты Рутилио, то ли звукам его дивного голоса не терпелось вылиться из груди, но только он под аккомпанемент ветерка, едва заметно шевелившего паруса, на своем родном тосканском языке внезапно запел:
Когда десница божья род людской
На гибель обрекла за прегрешенья,
Ковчег просторный, чудное творенье.
Построил мудрый прародитель Ной.
Все затопил потоп своей волной,
Лишь это мощное сооруженье
Не пало, не разрушилось в боренье
С не ведающей жалости судьбой.
Бок о бок сорок дней миролюбиво
Спасались в нем от яростной воды
Овца и лев, орел и голубица.
И нет в таком соседстве странном дива:
Перед лицом грозящей всем беды
Должна вражда исконная забыться.
Пение Рутилио внимательнее других слушал Антоньо-отец, и он сказал себе:
- Хорошо поет Рутилио, и если только этот сонет он сам сочинил, то, значит, он недурной стихотворец. Хотя, впрочем, может ли быть изрядным стихотворцем человек определенных занятий? Нет, я неправ: в моей родной Испании мне, сколько я помню, приходилось встречать поэтов среди людей всякого рода занятий.
Антоньо рассуждал сам с собою вслух, а как Маврикий, Арнальд и Периандр не спали, то они его рассуждение слышали, и Маврикий сказал:
- Человек любого рода занятий вполне может быть поэтом, - дар поэтический находится не в руках, но в голове. Душа портного может быть не менее поэтична, нежели душа полководца, ибо все души одинаковы, их изначальную сущность всевышний творит и создает из вещества однородного, а это уж потом, когда душа принимает телесную оболочку, возникает различие в темпераменте и в способностях: у одних появляется пристрастие и склонность к наукам, у других - к искусствам, у третьих - к ремеслам, в зависимости от того, кто под какой звездой родился. Но в сущности-то говоря, собственно-то говоря, poeta nascitur [поэтом рождаются(лат.) ]. А значит, нет ничего удивительного в том, что Рутилио - поэт, хотя по роду своих занятий он учитель танцев.
- Да еще такой искусный, что прыгал выше облаков, - подхватил Антоньо.
- То правда, - подтвердил Рутилио, слышавший весь этот разговор, - я подпрыгивал чуть не до неба, когда меня везла на епанче колдунья из моей родной Италии в Норвегию, где, как я вам уже рассказывал, она превратилась в волчицу и где я ее убил.
- То, что северяне будто бы превращаются в волков и в волчиц, - это глубочайшее заблуждение, хотя в него впадают многие, - заметил Маврикий.
- А почему же тогда, - заговорил Арнальд, - почитается верным слух, будто в Англии по полям бродят стаи волков и будто на самом деле это люди, принявшие обличье звериное?
- В Англии такого быть не может, - возразил Маврикий, - в этой теплой и плодороднейшей стране не водятся не только волки, но и все вредные животные, как-то змеи, гады, жабы, пауки и скорпионы: ведь это же общеизвестно и неоспоримо, что всякое ядовитое существо, откуда-нибудь завезенное, очутившись в Англии, гибнет. А если взять с этого острова немного земли и где-нибудь в другой стране насыпать вал вокруг какого-нибудь гада, то гад не посмеет и не сможет вырваться из круга - он в нем заключен, как в тюрьме, он в нем замкнут, и не выйдет он из него, пока не издохнет. А что касается превращения в волков, то это такая болезнь врачи называют ееmania lupina [волкомания(лат.) ], и болезнь эта такого рода: кто ею заболел, тому кажется, будто он волк, и он начинает выть по-волчьи, присоединяется к другим, страдающим тем же недугом, и они бродят стаями по горам и долам, лают по-собачьи, воют по-волчьи, обдирают кору на деревьях, убивают встречных, едят мертвецов. Я недавно слыхал, что на острове Сицилия, самом большом острове на Средиземном море, есть люди, которые, чувствуя наступление своей ужасной болезни, говорят окружающим, чтобы они уходили и убегали подальше, или же просят связать их и запереть, а то если их куда-нибудь не запрятать, они начинают царапаться, кусаться и дико, страшно воют. И подтверждается это следующим обстоятельством: о брачущихся там наводятся точные справки, что никто из них болезни сей не подвержен; если же по прошествии некоторого времени окажется, что дело обстоит иначе, то брак расторгается.И таково же мнение Плиния : в книге восьмой, в главе двадцать второй он прямо пишет, что среди жителей Аркадии были такие люди, которые, перейдя озеро, вешали одежду свою на дуб, нагими шли в глубь страны и, присоединившись к такой же, как и они, породе людей, превратившихся в волков, жили с ними девять лет, а затем снова переправлялись через озеро и снова принимали облик человеческий. Мне думается, однако ж, что это выдумки, а если что-либо подобное с кем-нибудь и было, то разве в воображении, но не на самом деле.
