Алан Маршалл - Это трава
Мисс Брайс была "просто в ужасе" от развязного, недопустимого для воспитанных людей поведения этих охотников до дешевки - "сброда", как она выражалась. По ее словам, женщины, которых она обслуживала у "Робертсона и Моффата", все без исключения принадлежали к "хорошему обществу".
Я спросил, что она понимает под этим термином, и мисс Брайс, не задумываясь, ответила:
- Это нельзя определить, мистер Маршалл. Это надо чувствовать.
Она была первым человеком, который назвал меня "мистером". Я принял этот титул с некоторой долей смущения, однако мне было приятно, что, по мнению мисс Брайс, я имею на него право, так же как и все другие ее знакомые мужчины. Мне казалось, еще немного - и я буду как все, и, может быть поэтому мисс Брайс мне нравилась.
Мы иногда разговаривали через перегородку; ее больше всего интересовала жизнь светских дам, которых она видела в магазине "Робертсона и Моффата". Мисс Брайс никогда не позволяла себе порицать их. Если у нее и вырывалось иной раз критическое замечание по адресу какой-либо из этих дам, виной тому была - я уверен - личная обида.
- Невозможная женщина, - пожаловалась мне однажды мисс Брайс, говоря о ком-то из них, - ей нельзя было угодить, она очень резка с людьми ниже ее по положению.
Мисс Брайс с грустью сознавала, что сама она принадлежит к людям "скромного положения", но отнюдь не по рождению, а по бедности.
- Мой отец был полковником британской армии, мать родом из богатой шотландской семьи, - рассказывала мне мисс Брайс. - Но потом нас постигло несчастье. Отец был человеком непрактичным и неосмотрительно распоряжался деньгами. Друзья, которым он помогал в свои счастливые дни, отвернулись от него, когда он сам стал нуждаться в их помощи. Такова жизнь, и ничего тут не поделаешь. По сути дела, единственный друг человека - деньги. Только с годами начинаешь понимать это, хотя должна сказать, что сама я приобрела за свою жизнь немало, хороших бескорыстных друзей.
Мисс Брайс снимала комнату в районе Южной Ярры, ("в Южной Ярре публика чище") и оттуда наносила визиты друзьям в определенной последовательности, словно полковник, проводящий смотр войскам в соответствии с установленным порядком.
- По четвергам я пью чай у мистера и миссис Стаффорд. По субботам во второй половине дня навещаю миссис Лоуренс и остаюсь присмотреть за детьми, если она уезжает вечером в гости. Раз в две недели по понедельникам я играю в бридж у миссис Конуэй. Да, я поистине живу полной жизнью, мистер Маршалл.
Вторая продавщица магазина, миссис Фрезер, принадлежала к обществу похуже. Это была худенькая сутулая женщина, лет двадцати шести, она часто стояла съежившись, прижав руки к тощей груди, и жаловалась на холод.
Робкая улыбка быстро исчезала с ее лица, не встретив ответной улыбки. Два года назад она вышла замуж за мастера обувной фабрики; они снимали скромную комнатку в Карлтоне и копили деньги, чтобы купить дом в рассрочку.
- Все, о чем мы мечтаем, - это собственный домик с ванной.
Существование миссис Фрезер отравляла ненавидевшая ее свекровь. Эта женщина была до глубины души возмущена женитьбой сына, на которого возлагала все свои надежды. Если бы надежды эти осуществились, ей были бы обеспечены уважение окружающих, комфорт и безоблачная старость. Для достижения этой цели она требовала от сына всего лишь послушания и полного самопожертвования.
По субботам миссис Фрезер сопровождала мужа к его матери. Она молча и покорно сидела за обеденным столом, боясь проронить слово, которое привлекло бы к ней неумолимый взгляд свекрови.
Но за обедом свекровь обыкновенно была весела и оживлена. Она ласково болтала с сыном, искусно переводя разговор на темы, близкие только им двоим, - передавала новости о девушках, которым когда-то нравился ее сын, вспоминала какие-то случаи из их прежней жизни. Можно было подумать, что любящие мать и сын совершенно ушли в воспоминания о былых счастливых днях.
Пока они так беседовали, миссис Фрезер сидела низко склонившись над тарелкой и молча страдала. Но больше всего она боялась минуты, когда они со свекровью отправлялись мыть посуду на кухню. На кухне, где сын не мог ее услышать, голос свекрови сразу менялся, он становился чуть саркастическим или же в нем звучала едва сдерживаемая злоба.
- Что с тобой происходит, голубушка? Ты ужасно постарела. Том выглядит мальчиком рядом с тобой. Советую подтянуться, если хочешь его удержать.
Иногда атака свекрови шла с другого фланга:
- Надеюсь, ты не станешь обузой для моего сына. Какие блестящие способности у него были - он далеко пошел бы, если бы не женитьба.
Миссис Фрезер рассказывала мне все это, стоя внизу, подняв на меня глаза, я слушал, перегнувшись через перегородку.
- Я бы не обращала внимания, если бы Том понимал и жалел меня. А он считает мать замечательной женщиной, говорит, что никогда не слышал от нее плохого слова обо мне. Он просто не верит моим рассказам, говорит, что я неправильно толкую слова его матери. Теперь я уже ничего ему не рассказываю, стоит мне открыть рот, как он начинает злиться.
Я целиком проникся интересами мисс Брайс и миссис Фрезер. Они то и дело добавляли новые главы к своей повести. Я с головой ушел в их дела, их горе стало моим, собственные заботы отодвинулись на второй план. Я расстраивался, думая о вероломстве свекрови, сердился на миссис Лоуренс за то, что она постоянно уходит по субботам и оставляет мисс Брайс присматривать за детьми.
Мне не терпелось узнать, что еще произошло в жизни той и другой.
- Ну, как провели воскресенье? - спрашивал я их в понедельник утром, когда выпадал случай поболтать несколько минут.
Можно сказать, что в этот период я жил их жизнью, размышлял и делал свои выводы и мысленно пытался решать за них проблемы, которые сами они решить были не в состоянии. Мне представлялось, что их жизнь чем-то похожа на мою, что судьбы их складывались под влиянием тех же условий, что судьбы Шепа и Стрелка, только жизненные удары, которые на них обрушивались, были не столь сокрушительны.
Я запутался в теориях, долженствующих указать выход Шепу и миссис Фрезер, Стрелку и мисс Брайс. В смятении я исписывал свои записные книжки выспренними фразами, которые хотя и разоблачали ужасы жизни и требовали перемен, и взмывали к звездам, тем не менее оставляли неясным, что именно в них разоблачалось и что требовалось.
Перерыв на обед давал мне краткую передышку, я торопливо проглатывал свои бутерброды и выходил на улицу. Обычно я останавливался на углу Суонстон-стрит и Флиндерс-лейн и, прислонившись спиной к стене дома, наблюдал за прохожими. И хотя никто не обращал на меня внимания, за исключением какого-нибудь случайного зеваки, решившего подпереть ненадолго стену рядом со мной, я чувствовал себя частицей этой толпы.
Жить жизнью города, знать, что ты не нищий, который просит милостыню на темных улицах, но человек, вносящий свою долю в его ритм и движение, - какое это было восхитительное чувство! Теперь я шел вперед, в строю людей, которые с высоко поднятой головой устремляются к заветной цели - к лучшей жизни.
Стоя на своем углу, я наблюдал множество людей; каждый был занят какими-то своими мыслями и неотложными заботами, но здесь, в этом огромном потоке людей с общими стремлениями, цели и мечты их, казалось, сливались в одно гармоничное целое, в чудесную мелодию, которая звучала над городом и возносилась к самому солнцу.
Теперь, когда я работал и мое существование было оправдано крохотным вкладом в общие усилия людей, я считал себя вправе развивать и свой небольшой голос, пока он не станет слышен в общем гуле. А до тех пор - думал я - я должен незамеченный двигаться с толпой, должен ждать, пока буду принят ею.
Как замечательно ходят человеческие существа! Как много хорошего заложено в их улыбках, в их смехе! Я следил за девушками, которые шли, нежно прижавшись к своим любимым, наблюдал за выражением их лиц, таивших любовь и душевный подъем, неуверенность и сомнение.
Мужчины вскакивали на ходу в громыхающие трамваи. Руки их тянулись к поручням, хватались за них и
напряженно вытягивались. Они прыгали с идущих трамваев и, откинувшись назад, пробегали небольшое расстояние, постепенно замедляя шаг. Мне чудилось на их лицах сознание своей силы и гордость этой силой.
Мимо проезжали телеги, груженные землей со строительных площадок, они двигались медленно, лошади шагали осторожно, сдерживая свою силу, боясь поскользнуться на скользкой мостовой.
Форды фыркали у переходов в ожидании сигнала регулировщика. Повинуясь взмаху его руки, они рывком снимались с места, и люди отскакивали в сторону, трамваи звенели, а шоферы с суровыми лицами отчаянно нажимали на тормоза, переключали скорость. Все эти звуки сливались в общий гул, сквозь который прорывались крики газетчиков, и я слушал музыку улицы как зачарованный.
Потом я возвращался в контору, к своим кассовым книгам, гроссбухам и бесчисленным квитанциям. Впечатления и мысли, тесня друг друга, роились в моей голове, но кнут дисциплины делал свое дело: все вдруг становилось на место, внимание сосредоточивалось на понятной и ясной накладной:
