Джон Стейнбек - Зима тревоги нашей
– Должно быть, способный малый.
– Он-то? Ничего подобного. Он говорит, там это все на обмане. Главное – нужно изобрести подход.
– Подход?
– Ну да. Например, будто ты калека, или у тебя старенькая мама и ты разводишь лягушек, чтобы заработать ей на пропитание. Что-нибудь такое, что может пронять публику, – тогда наверняка выберут тебя. У него есть журнал, в котором напечатано про все-все конкурсы в Америке. Ты мне можешь достать такой журнал, папа?
– Гм, времена пиратства прошли, но дух, видно, жив и поныне.
– Какой дух?
– Получать так, задаром. Богатеть без всяких усилий.
– Ты мне достанешь журнал?
– Мне казалось, такие затеи не в ходу после всех скандалов со взятками.
– Черта с два! То есть я хотел сказать: ошибаешься, папа. Просто теперь это делается немного по-другому. А хорошо бы мне отхватить какой-нибудь приз!
– Вот именно – не выиграть, а отхватить.
– Ну и что? Деньги – все равно деньги, как бы они ни попали в руки.
– Не могу с этим согласиться. Все равно для денег, но не для того, кому они, как ты говоришь, попали в руки.
– А что тут плохого? Законом это не запрещено. Даже самые выдающиеся люди Америки…
– О Карл, сын мой, сын мой.
– Почему Карл?
– Тебе хочется быть богатым, Аллен? Очень хочется?
– А что, думаешь, приятно жить без мотоцикла? Когда, может, двадцать мальчишек раскатывают на мотоциклах. А думаешь, приятно, если дома не то что машины, телевизора даже нет.
– Просто ужасно.
– Да, тебе хорошо говорить. Я вот раз писал в школе сочинение «Мои предки» и написал, что мой прадедушка был шкипером китобойного судна.
– Что ж, это правда.
– А весь класс так и загоготал. И знаешь, как меня прозвали после этого? Хоули-Китолоули. Думаешь, приятно?
– Должно быть, не очень.
– И если бы еще ты был хоть адвокатом или хоть служил в банке, что ли. Вот отхвачу приз, знаешь, что я первым делом сделаю?
– Ну что, например?
– Куплю тебе машину, чтобы у тебя кошки на душе не скребли, когда другие катят мимо.
Я сказал:
– Спасибо тебе, Аллен. – В горле у меня пересохло.
– Не за что, пустяки. Мне-то ведь все равно еще прав не дадут.
– Вот на этих полках, Аллен, ты найдешь речи всех выдающихся деятелей нашей родины. Очень советую тебе почитать их.
– Непременно почитаю. Мне это пригодится.
– Еще бы. Ну, желаю успеха. – Я тихонько спустился с лестницы, облизывая на ходу губы. Аллен был прав. На душе у меня скребли-таки кошки.
Как только я уселся в свое большое кресло с лампочкой на спинке, Мэри принесла мне газету.
– Ах ты, моя добрая.
– Знаешь, тебе идет этот костюм.
– А ты не только хорошая хозяйка – ты еще и хороший стратег.
– Мне нравится этот галстук, он под цвет твоих глаз.
– Я вижу, ты что-то скрываешь от меня. Ладно, ладно. Хочешь сделку: секрет за секрет?
– Да нет у меня никакого секрета, – сказала она.
– Нет – так выдумай!
– Не умею. Говори, Итен, что случилось?
– А не торчат поблизости любопытные ушки?
– Нет.
– Ну, слушай. Приходила сегодня Марджи Янг-Хант. Будто бы за кофе. А я думаю, она просто в меня влюблена.
– Да ну тебя, говори дело.
– Разговор у нас зашел о вчерашнем гаданье, и я сказал, что любопытно бы раскинуть карты еще раз и посмотреть, выйдет ли опять то же самое.
– Ты так сказал? Неправда.
– Правда. И она со мной согласилась.
– Но ты ведь не одобряешь такие вещи.
– Когда все складывается благоприятно – одобряю.
– И ты думаешь, она сегодня повторит гаданье?
– Если тебя интересует, что я думаю, так, по-моему, она только за тем и придет.
– Ну что ты! Ведь это я ее пригласила.
– Да, когда она тебя навела на это.
– Ты не любишь Марджи.
– Напротив, я чувствую, что начинаю ее очень любить и даже уважать.
– У тебя никогда не поймешь, что в шутку, а что всерьез.
Тут вошла Эллен, тихонечко, так что неизвестно было, подслушивала она или нет. Впрочем, наверно, подслушивала. Эллен тринадцать лет, и она девчонка во всем, по-девчоночьи нежная и грустная, веселая и чувствительная, даже сентиментальная, когда ей это зачем-нибудь нужно. Она сейчас как тесто, которое только-только начинает подходить. Может, будет хорошенькой, а может, и не очень. Она любит прислониться к чему-нибудь, часто прислоняется ко мне, дышит мне в лицо, а дыхание у нее нежное, как у теленка. И ластиться она любит.
Эллен облокотилась на ручку кресла, в котором я сидел, и прислонилась худеньким плечиком к моему плечу. Провела розовым пальцем по моему рукаву, погладила волоски у запястья, так что мне даже щекотно стало. Светлый пушок у нее на руке блестел под лампочкой, как золотая пыль. Хитрушка она, да, верно, все они, девчонки, такие.
– Маникюр? – сказал я.
– Светлым лаком мама мне позволяет. А у тебя ногти корявые.
– Да ну?
– Но чистые.
– Я их вычистил щеткой.
– Терпеть не могу, у кого грязные ногти, как у Аллена.
– Может быть, ты вообще Аллена терпеть не можешь?
– Ненавижу.
– Вот даже как. Что же ты смотришь – убей его, и дело с концом.
– Глупый папка. – Она тихонько почесала у меня за ухом.
Подозреваю, что уже не один малец из-за нее лишился покоя.
– Ты, говорят, вовсю работаешь над сочинением?
– А, наябедничал уже!
– Ну и как, успешно?
– Очень! Вот увидишь. Я тебе дам прочесть, когда кончу.
– Польщен. Я вижу, ты принарядилась по случаю гостей.
– Ты про это старье? Вот завтра я надену новое платье.
– Правильно. В церкви будут мальчики.
– Подумаешь, мальчики. Я ненавижу мальчиков.
– Это мне известно. Непримиримая вражда – твой лозунг. Я и сам их не очень люблю. Ну а теперь отодвинься немножко. Я хочу почитать газету.
Она взвилась, как кинозвезда двадцатых годов, и отомстила мне тут же, без промедлений:
– Когда ты разбогатеешь?
Да, плохо придется с ней кому-то. Первым моим побуждением было схватить ее и отшлепать, но ведь именно этого она и добивалась. Мне показалось, что у нее и глаза подведены. Состраданья в ее взгляде было не больше, чем во взгляде пантеры.
– В следующую пятницу, – сказал я.
– А нельзя ли поскорее? Надоела мне бедность. – И она проворно выскользнула из комнаты. Подслушивать у дверей тоже в ее духе. Я люблю ее, и это странно, ведь в ней все то, что мне ненавистно в других, но тем не менее я души в ней не чаю.
Не суждено мне было прочесть газету. Не успел я развернуть ее, явилась Марджи Янг-Хант. Она была причесана как-то по-особенному, по-парикмахерски. Мэри, верно, знает, как такие прически делаются, я – нет.
Утренняя Марджи, приходившая в лавку за кофе, подстерегала меня, точно капкан – медведя. Вечерняя вся была нацелена на Мэри. Если ее зад и пружинил на ходу, это было незаметно. Если ее строгий костюм и скрывал что-нибудь, он это скрывал надежно. Приятнейшая гостья для любой хозяйки – всегда готовая помочь, любезная, обходительная, тактичная, скромная. Со мной она держалась так, как будто мне с утра прибавилось лет сорок. Что за удивительные создания женщины! Не могу ими не восхищаться, даже если не совсем понимаю их.
Марджи и Мэри затянули обычную светскую литанию: «Что вы сделали со своими волосами?»… «Мне нравится»… «Это ваш цвет. Ни в коем случае не меняйте его»… – безобидные вымпелы женской опознавательной системы, и мне вспомнился лучший из всех слышанных мной анекдотов о женщинах. Встречаются две приятельницы: «Что вы сделали со своими волосами? Как будто парик». – «А это и есть парик». – «Неужели? Никогда бы не подумала».
Быть может, тут кроются такие тонкости, которых нам не дано понять.
За обедом восторги по поводу жареных цыплят перемежались с сомнениями в их съедобности. Эллен не спускала с гостьи пытливого взгляда, изучая все детали ее прически и грима. Тут я понял, как рано начинаются те скрупулезные наблюдения, на которых основана так называемая женская интуиция. На меня Эллен старалась не смотреть. Она знала, что выстрелила наверняка, и ожидала мести. Отлично, злая моя дочка. Я тебе отомщу самым жестоким для тебя образом. Я забуду твои слова.
Обед был отменный, все сытно, всего слишком много, как и полагается на званых обедах, и целая гора посуды, не употребляемой в обычные дни. А после обеда кофе, чего у нас тоже не бывает в обычные дни.
– А кофе не отобьет у вас сон?
– Ничто не может отбить у меня сон.
– Даже я?
– Итен!
А после – тихая упорная борьба из-за посуды.
– Позвольте мне помочь.
– Нет, нет, ни в коем случае. Вы гостья.
– Ну, хоть убрать со стола.
Мэри нашла глазами детей и приготовилась к штыковой атаке. Они поняли, что им грозит, но податься было некуда.
Мэри сказала:
– У нас это всегда делают дети. Они любят мыть посуду. И так прекрасно моют, я просто горжусь ими.
– Подумайте, какие молодцы! Редкость по нашим временам.
– Вы правы. Нам в этом смысле повезло с детьми.
Я словно бы видел, как заметались их коварные умишки в поисках спасения. Поднять кутерьму, прикинуться больными, уронить две-три чудесные старинные тарелки. Мэри, должно быть, видела их насквозь. Она сказала:
